Русская литература и медицина: Тело, предписания, социальная практика
Шрифт:
Логично переходим к третьей и четвертой теме: отказ от женственности, который проявляет себя двояко: (i) как устранение половых различий, (2) принятие автором-повествователем маскулинного облика и новые поиски «женского Я».
Во многих произведениях авторов-женщин появляется мотив «бесполости» или мужеподобия женщин, во многом спровоцированный новой модой, утвердившейся во второй половине XX века. Данную тенденцию фиксирует Т. Толстая в своем эссе «Лилит». Если женщины начала XX века рисуются ею с помощью типично женской «кулинарной символики» («Они сидят, они лежат, бескостные, струящиеся, охотно слабые, — чудное розовое, непропеченное тесто с цукатами родинок; тронь пальцем — останется ямка» [Толстая 1998: 205]), то ближе к концу столетия женщина уже сравнивается с фаллическим, острым предметом: «Из затемненной комнаты выходит преображенная женщина, женщина-мальчик, тонкая, как игла. Бедра — долой, грудь — в корзину
Отказ от женственности может фиксироваться не только в смене метафорической парадигмы, но и в грамматической и нарративной структуре текста. Так, у Рыбаковой в романе «Анна Гром и ее призрак» отказ от принадлежности к определенному полу подается как отказ от «Я». Героиня начинает писать о себе с точки зрения постороннего наблюдателя: «В один прекрасный день в институте появилось неловкое существо. Это существо владело лишь ломаным немецким <…>. Одето оно было на редкость нелепо и безвкусно <…>; но существо было не робкого десятка (это была я)… вставляло по поводу и без повода свои замечания во время курсов д-ра Зайба» [Рыбакова 1999:41]. Далее ощущение «среднего рода» усиливается благодаря аналогии с «насекомым», существительным среднего рода: «Но бок о бок возник и интерес (к этому существу. — Н.Ф.) — так гадкое насекомое привлекает нас своим странным видом. Существо, при всей своей неопрятности, выглядело лет на двадцать пять <…> и, будучи неотесанным, все-таки было женщиной. Мысль, что у меня есть пол, сначала показалась Зайбу извращением…» [Рыбакова 1999:41]. Итак, в конце фрагмента мы замечаем, что осознание своей принадлежности к определенному, в данном случае женскому, полу совпадает с коммуникативным переходом к повествованию от «Я».
Интересны в женских текстах и случаи так называемых «Gender Shifts», в которых в роли диегетического нарратора выступает мужчина (так называемый литературный трансвестизм). В этом отношении показательна повесть Габриэлян «Хозяин травы», которая написана от лица мужчины, страдающего с детства нарциссизмом [262] . Когда Павел встречает Полину (к ней как раз и применимо определение женщина-мальчик; в тексте же она именуется большей частью как «лицо, существо» среднего рода), то она на какое-то время заменяет ему свое зеркальное «Я» (даже по внутренней форме имени «Полина» оказывается «половиной» «Павла»): «Не знаю, зачем это понадобилось живущему в зеркале? Ведь на других женщин от так не реагировал. По всей видимости, Полина заняла в моей жизни то место, на которое до нее не претендовали, — его место» [Габриэлян 2001: 57–58]. Но затем Павлу снова начинает не хватать Его — своего зеркального двойника, и он начинает заниматься любовью с Полиной перед зеркалом. В конце же повести «Полина-половина» умирает, пытаясь избавиться от ребенка, «общего» с обеими половинами мужского Я-героя [263] . Фактически мужское Я-героя «губит» «Полину», чтобы вновь объединится со своим детским отражением в зеркале, но в реальной жизни последнее оказывается невозможным.
262
Данная повесть имеет обратную структуру сюжета по сравнению с повестью «У зеркала. Из архива психиатра» В. Брюсова, в которой изображены особые отношения между женщиной и ее зеркальным двойником, поданные от первого, женского лица. У Брюсова реальная женщина меняется местами со своим зеркальным образом — настолько он тяготеет над ее жизнью. В результате героиня, завороженная своим зеркальным двойником, как и герой Габриэлян, сходит с ума.
263
Ср.: «Мы ласкали ее в четыре руки, целовали плечи, детские, хрупкие, под нашими ласками она двоилась…» [Габриэлян 2001: 63].
Показательно, что название повести «Хозяин травы» соотносимо с кузнечиком, которого Полина рисует на своей ужасающей картине [264] (заметим, что «хозяин» — слово мужского рода). Если же следовать реальной фабуле, то на Полину нападает самка-кузнечик Saga Pedo, которой присуще бесполое (буквально «девственное») размножение — партеногенез. Так, «бесполое размножение» связывается с зеркальным отражением: именно перед зеркалом Полина беременеет, а ее смерть наступает в результате криминального аборта.
264
Картина называлась
Павлу же все время снится сон о Бабочке-Психее, которая никак не может освободится из своего кокона. Наконец, в последнем сне, предвещающем смерть Полины, он видит другую нарисованную ею картину: «И вдруг один из них (коконов. — Н.Ф.) лопается, и из него вываливается какое-то месиво из тонких лапок, неразвернувшихся крылышек и реснисчатых глаз. Причем все это происходит под землей, в метро: „Полина, вернись!“ — кричу я, но она не слышит, и туннель быстро заглатывает электричку и Полину, нянчущую огромный кокон» [Габриэлян 2001: 66]. И тут во сне герою слышится все тот же «плач ребенка». Просыпаясь, он узнает от умирающей Полины, что та избавилась от ребенка. Вновь в одну цепочку стягиваются мотив «убитого ребенка», его плача и «рождения-смерти» в метро. Показательно, что, лежа в гробу, Полина напоминает Павлу «какое-то диковинное насекомое, которое как бы уже начало высвобождаться из своего кокона» [Габриэлян 2001: 69].
Если структурировать смысл повести, то получается, что отказ от своего «женского Я» для самого автора (т. е. транспонирование себя в мужской пол героя-рассказчика) на деле оборачивается поиском своей «нераскрывшейся» женской половины, которая трагически погибает. «Когда она уходила, — читаем в повести, — я снова испытывал дискомфорт, ведь она уносила с собой мое „я“, отделенное от меня, неподконтрольное, живущее своей, неизвестной мне жизнью» [Габриэлян 2001:64].
Особенно отчетливо эта женская половина выступает в другом рассказе Н. Габриэлян — «Озеро». Там мотив нарциссизма также подан в раздвоении героя, и сквозь переходное мужское «Он-Я» просвечивает женское начало: «И тогда из зеркальных глубин его существа всплыло отражение этой женщины и его губами стало страстно целовать саму себя. И поскольку губы его перестали принадлежать ему, то он не смог выговорить того, что почувствовал: „Холодно. Очень холодно“» [Габриэлян 2001:112]. Следовательно, отказ автора от женской самоидентификации оказывается безысходным поиском той красоты, которая находится на самой глубине «озера подсознания» или в неразвернувшемся «коконе» Бабочки-души.
Литература
Вишневецкая 1999 / Вишневецкая М. Вышел месяц из тумана. М., 1999.
Вишневская 2001 / Вишневская Я. Сестры // Время рожать: Россия, начало XXI века. М., 2001.
Габриэлян 2001 / Габриэлян Н. Хозяин травы. М., 2001.
Галина 2002 / Галина М. В конце лета // Брызги шампанского. М., 2002.
Гура 1997 / Гура А. В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997.
Мулярова 2001 / Мулярова Е. Хроника двух дней Жени Д. // Время рожать: Россия, начало XXI века. М., 2001.
Ровенская 2003 / Ровенская Т. Как стать «настоящей женщиной», или Практики женской телесной инициации глазами современной женской прозы // Гендерные исследования. 2003. № 9.
Рыбакова 1999 / Рыбакова М. Анна Гром и ее призрак. М., 1999.
Садур 2003 / Садур Н. Злые девушки: Романы и рассказы. М., 2003.
Сазонова 2001 / Сазонова М. Прекрасен младенец // Время рожать: Россия, начало XXI века. М., 2001.
Татаринова 1993 / Татаринова О. Сексопатология // Чего хочет женщина. М., 1993.
Ткаченко 2002 / Ткаченко К. Ремонт человеков. М., 2002.
Токарева 1996 / Токарева В. Система собак // Октябрь. 1996. № 3.
Толстая 1998 / Толстая Т. Лилит // Толстая Т., Толстая Н. Сестры. М., 1998.
Фоменко 2000 / Фоменко Л. Время уже коротко: Избранное. N.Y., 2000.
Фрейденберг 1978 / Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1978.
Щербакова 2001 / Щербакова Г. Уткоместь, или Моление о Еве. М., 2001.
Гезине Древс-Силла
Телесные опыты человека-собаки: «Собака Павлова» Олега Кулика
ИНТЕГРАЛЬНАЯ ГУМАНИЗАЦИЯ ЖИВОТНОГО СОВПАДАЕТ С ИНТЕГРАЛЬНОЙ АНИМАЛИЗАЦИЕЙ ЧЕЛОВЕКА
265
[Agamben 2003: 86].