Русская литература Урала. Проблемы геопоэтики
Шрифт:
Мельников П. И. Полн. собр. соч. СПб., 1909. Т. 7.
О древнем и нынешнем состоянии Великой Перми // Древняя Российская Вивлиофика. М., 1791. Часть. 18.
Набоков В. Подлинная жизнь Себастьяна Найта. Под знаком незаконнорожденных. Николай Гоголь. СПб., 1997.
Небольсин П. И. Заметки на пути из Петербурга в Барнаул // Отечественные записки. 1849. Т. 64. Отд. 8.
Никитин А. Л. Основания русской истории: Мифологемы и факты. М., 2001.
Оборин В. А., Чагин Г. Н. Чудские древности Рифея. Пермь, 1988.
Пастернак Б. Л. Полн. собр. соч.: В 11 т. М., 2004. Т. 4.
Серебренников
Святитель Стефан Пермский. СПб., 1995.
Смышляев Д. Д. Сборник статей о Пермской губернии. Пермь, 1891.
Страленберг Ф. – И. Историческое и географическое описание северной и восточной частей Европы и Азии. СПб., 1797.
Тиандер К. О происхождении имени Пермь // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1901. № 1. С. 1-28.
Успенский Б. А. Избранные труды. М., 1996. Т. 1.
Чехов А. П. Полн. собр. соч.: Сочинения. М., 1978. Т.13.
Шмурло Е. Ф. Волгой и Камой: Путевые впечатления // Русское богатство. 1889. № 10.
Harris J. R. The Great Urals: Regionalism and the Evolution of the Soviet System. Ithaca and London, Cornell University Press, 1999.
Nabokov V. Bend Sinister. N. Y., 1947.
Пермский миф в поэзии Виталия Кальпиди
В семиотической истории Перми и в истории пермского текста стихи Виталия Кальпиди в 1980-90-е гг. стали самым крупным событием. Именно с ними локальный текст вступил в фазу своего самоосознания и самоконструирования.
Условным названием «пермский цикл» мы объединяем несколько десятков стихотворений Кальпиди 1982-1993 годов. Именно эти стихи о Перми, вошедшие в книги «Пласты» (1990), «Аутсайдеры – 2» (1990), «Аллергия» (Рукопись; 1992) 28 и «Стихотворения» (1993), составляют сердцевину поэтического мира Кальпиди 1980 – начала 1990-х годов, именно в них концентрируются ситуации сквозного лирического сюжета: в познании Перми и в поединке с Пермью свершается становление лирического самосознания и обретается собственный поэтический язык.
28
Третья книга стихов «Аллергия» была подготовлена и даже подписана к печати в «Средне-Уральском книжном издательстве» (Екатеринбург) в 1992 году, но автор отказался от ее публикации и забрал рукопись из издательства. Далее стихи из этой книги цитируются по рукописи.
С другой стороны, в стихах Кальпиди Пермь впервые стала объектом последовательно развивающейся художественной рефлексии и в результате была открыта как самоценная поэтическая реальность и модус поэтического языка.
Пермь, пожалуй, самый развитый индивидуальный миф Кальпиди. В многочисленных стихотворениях, посвященных городу, образ Перми постоянно колеблется на грани реальности и зловещей фантасмагории. В поэзии Кальпиди 1980 – начала 90-х годов Пермь как индивидуальный художественный миф и как язык заняла исключительное место, она трактовалась вообще как исходный материал вновь создающейся поэтической реальности: «из разрушенной тары, жестянок и пермской газеты я сварганил ковчег» (А, 101) 29 . Поэтическая речь Кальпиди о Перми складывалась в процессе решительной деконструкции официальной риторики города, концентрирующейся в клише официозной фразеологии «красавица Кама», «рабочая Мотовилиха», «Пермь – порт пяти морей», «орденоносная Пермь», резюмированных формулой «красавица Пермь».
29
Здесь и далее при цитировании стихов мы будем использовать аббревиатуры названий книг В. О. Кальпиди: П – Пласты. Свердловск, 1990; А – Аутсайдеры-2. Пермь, 1990; Ал – Аллергия: Рукопись. 1992; С – Стихотворения. Пермь, 1993.
Однако, в отличие от А. Решетова, который обходил стороной
То же переворачивание в языке Кальпиди происходило с другим локальным культурно-языковым фетишем, священным урочищем города – Камой, «красавицей Камой». В стихах Кальпиди «водный проспект» города приобретал зловещий характер: «Кама стальная набычилась» (А, 76); «Кама – жуткая река» (А, 21); «псиной разит полуистлевшая Кама» (П, 113).
Для Кальпиди, как и для многих его сверстников, была особенно характерна повышенная чувствительность к символизму города. Это поэт города, он чувствует символизм его пространства, так же как иной чувствует символизм природы. Открытие Перми у Кальпиди строится как проникновение в ее потаенную сущность, и в этом сказывался общий поколенческий импульс, один из главных импульсов андеграунда – к развенчанию советской мифологии, открытию сокрытого.
Но в чем сразу проявился незаурядный творческий потенциал Кальпиди, так это в его языковой и предметно-образной конкретности. Его город – это не город вообще как элемент универсальной символики мировой культуры с соответствующими ему сюжетными схемами и мотивами, а именно Пермь, его язык – это не язык обобщенно-усредненной поэтической традиции, а та непосредственная языковая данность, которая ему предстояла в повседневности: язык советского официоза и маргинальный язык улицы.
В локальном литературном контексте у Кальпиди был вполне определенный адресат языковой полемики – В. Радкевич, незаурядный поэт, полностью подчинивший свой дар эстетизации заданных идеологических конструкций: он поэтически осваивал городское пространство в опоре на универсальный советский код. В. Радкевич последовательно вписывал Пермь в заданную властью систему идеологических координат, открывая в городе, его ландшафте, реалиях, истории смыслы, вводящие Пермь в единое пространство монументального советского мифа.
От этого мифа и его языка отталкивался Кальпиди. В стихах, обращенных памяти поэта, он резюмировал свое отношение к городу Радкевича: «то место, где страх побывал, не заселишь любовью».
Мы привели это стихотворение и как выражение языковой позиции Кальпиди. Кентавры – это, помимо всего прочего, знак высокой поэтической традиции, мира прекрасных поэтических форм, всегда готовых к использованию. Рабочий инструментарий высокой поэзии. Но проблема в том, что то «место, где страх проживал», невозможно понять и освоить, проговорить с помощью готового языка, даже такого авторитетного и универсального, как язык античного мифа. Все же «Кама – не Лета» (А, 28).