Русская литература XIX века. 1850-1870: учебное пособие

Коллектив авторов

Таким образом, имя Островского сразу было поставлено в один ряд с именами Фонвизина, Грибоедова, Гоголя. И хотя молодой драматург следовал определенным традициям своих предшественников, его «Банкрут» явно отличался «лица необщим выраженьем». И дело не только в том, что «Колумб Замоскворечья» открыл для русской литературы ещё мало тогда освоенную ею купеческую среду. Своеобразие художественного мира драматургии Островского заключается, прежде всего, в его особой поэтической тональности. Менее всего перед нами драматург-комедиограф, более всего драматург-поэт, исследователь и певец русского национального характера. Самые разнообразные национальные типы населяют пьесы Островского, на протяжении всего творческого пути его занимали хитросплетения их судеб, стихийные и тщательно спланированные

поступки, подчас непредсказуемые извивы их психологии. С пьесы «Свои люди – сочтёмся!» и ведет свое начало театр Островского. Уже в этой первой пьесе молодого драматурга критика справедливо усмотрела не просто интригу, построенную на обмане купца старой формации преуспевшим «нуворишем», а отзвуки и отсветы вечного шекспировского сюжета о предательстве отца вероломными дочерьми. «Купеческим королем Лиром» первым назвал Самсона Силыча Большова московский критик Н.П. Некрасов в 1859 г. Современные исследователи также отмечают весьма характерную особенность творческой манеры Островского – «его склонность обыгрывать, переосмыслять – а часто и комически снижать известный литературный сюжет или какой-то важный, серьезный мотив предшествующей литературы».

Поэтический дар Островского не только связывает сюжеты его пьес с вечными сюжетами мировой литературы, но и диктует драматургу свои собственные, прежде всего отличные от гоголевских, композиционные законы, по которым строятся его драмы. В отличие от создателя стремительной завязки «Ревизора», Островский отдает явное предпочтение неспешной, развернутой экспозиции, чтобы зритель или читатель постепенно погружались в мир пьесы, прочувствовали настроения героев и сложившиеся между ними отношения, ощутили, наконец, своеобразную мелодику их московского купеческого говора.

В комедии «Свои люди – сочтёмся!» в полном согласии с названием пьесы открывается мир «своих» людей, ибо все его обитатели живут по одним и тем же, общим для всех, нравственным и житейским установлениям. Стать в этом мире в полном смысле слова «своим», т. е. равным, можно только при наличии денег, семьи и соблюдении законов по-особому понимаемой, но все же традиционно именуемой христианской, веры. Каждый из героев комедии проходит путь обретения этих трех основ, на которых от века строится жизнь «своих» людей. Примечательно, что автор показывает героев на разных ступенях этой своеобразной купеческой лестницы.

Например, мальчик Тишка – слуга в доме Большова находится ещё только в самом начале пути, на первой ступеньке: подбирает забытые целковые, копит чаевые за выполнение разных полусекретных поручений, выигрывает в стуколку свои гроши. Таким же был путь в «свои» люди и хозяина дома, торговавшего когда-то пирожками с лотка. И хотя Тишка лишь в начале «Большова пути», есть уверенность, что он этот путь осилит.

Свой путь на вершину лестницы совершает на глазах у зрителя приказчик Подхалюзин. Сначала он попросту поворовывает хозяйские денежки; затем, заслужив доверие Большова, становится его первым помощником в афере с банкротством:. Обретает Подхалюзин и вполне благопристойное семейное счастье – получает руку хозяйской дочери Липочки. Что касается веры, то и здесь у Подхалюзина всё в порядке. Беззастенчиво обманувший своего хозяина приказчик грешником себя отнюдь не считает, заявляя, что «против хорошего человека у всякого совесть есть, а коли он сам других обманывает, так какая же тут совесть!»

Вообще, как отмечает Т.В. Москвина, «Свои люди – сочтемся!» – пьеса, рекордная по числу упоминаний Бога, Христа, христианства. Бог упоминается 69 раз. (Для сравнения: «Бедность не порок» – 16, «Гроза» – 45, «Снегурочка» – 18, «Без вины виноватые» – 20). Понятия, царящие в доме Большова относительно христианства, вполне проясняются репликой Фоминищны, осуждающей некоего благородного жениха:«… христианства-то никакого нет: ни в баню не ходит, ни пирогов по праздникам не печёт». Чуть больше знает Аграфена Кондратьевна: «…по христианскому закону всякого накормить следует», но и в этой фразе Христос как-то неумолимо привязан к пище.

Христианство, совмещенное с баней и пирогами, удобно разместилось в прочном отлаженном быте, где на вопрос, как жизнь, непременно

отвечают: «Слава Создателю!» Поэтому напрасно униженный и обворованный тестем и дочерью Большов взывает: «Знаешь, Лазарь, Иуда – ведь он тоже Христа за деньги продал, как мы совесть за деньги продаем… А что ему за это было?» Осознание неправедности прожитой жизни сорвавшегося с самой вершины лестницы «своих» людей Большова, безусловно, вызывает определённое сочувствие у читателя и зрителя. Однако ответ на вопрос, им заданный: «Что за это будет Лазарю Подхалюзину?» – в пьесе вполне очевиден: с течением времени явится новый молодой, сильный хищник – тот же Тишка – и история «своих» людей повторится.

В «Банкруте», безусловно, нет героя, который был бы способен разорвать порочный круг «своих» людей, попытаться построить жизнь на иных нравственных началах. Затем в пьесах Островского такие герои будут появляться с завидным постоянством: правда, не столько герои (пожалуй, наиболее яркой фигурой будет Жадов из «Доходного места»), сколько героини.

Здесь необходимо отметить совершенно особую роль женских образов в пьесах Островского. Будучи национальным русским драматургом, как никто чувствуя специфику национального сознания и исторического развития, он, безусловно, понимал, сколь важная роль испокон веку принадлежит в русском обществе и русской истории женщинам. Не случайно женские образы являются центральными в большинстве пьес драматурга. Любаша («Бедность не порок»), Параша («Горячее сердце»), Катерина («Гроза»), Аксюша («Лес»), Лариса Огудалова («Бесприданница»), Снегурочка и Купава («Снегурочка»), Юлия Тугина («Последняя жертва»), Негина («Таланты и поклонники»), Отрадина («Без вины виноватые») – любимые героини Островского, самые поэтичные образы, рождённые его творческой фантазией и наблюдениями над русской действительностью. А рядом с ними – не столь светлые, но не менее самобытные и яркие женские характеры, сильные и властные натуры: Липочка («Свои люди – сочтёмся!»), Кабаниха («Гроза»), Мамаева (На всякого мудреца довольно простоты»), Глафира («Волки и овцы»), Гурмыжская («Лес»),

В свое время Ю. Тынянов остроумно заметил, что комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума», по существу, «о власти женщин в мужском обществе». Перечисленные выше героини Островского и из первого, и из второго ряда очень хорошо знают цену этому «мужскому обществу». Героини с «горячим сердцем» не встречают здесь мужчин, достойных их романтически-возвышенных чувств и устремлений. Натуры же хитрые и властные стремятся утвердить своё преимущество всеми доступными им способами, и, как правило, это им вполне удаётся. Однако и тем, кто страдает от мужского безволия, и тем, кто безволие умело использует, одинаково не на кого опереться в российском «мужском обществе» со всеми его «Домостроями».

Следующий период творчества драматурга исследователи традиционно называют «московитянским» периодом. Однако, говоря о творческом пути Островского, современные исследователи отмечают прежде всего его удивительную цельность и гармоничность: «После «Банкрота» он сразу предстал автором, совершенно сложившимся, чем и удивил современников. И нет, по сути, «московитянского» Островского и Островского «Современника» и «Отечественных записок». <…> Внутри мира Островского идет своя борьба и движение. <…> Но самый мир и мировоззрение Островского предстают эпически выверенными и целостными практически с самого начала».

В «московитянский» период (1850-е годы) Островский создает целый цикл пьес, где действие также сосредоточено в мире «своих» людей, есть «свои» старшие и младшие – и по возрасту, и по положению, «свои» тираны и жертвы, «свои» насмешники и поэты. «Бедность не порок», «Воспитанница», «Доходное место», «Не в свои сани не садись», «В чужом пиру похмелье», «Не так живи, как хочется» и др. давно и прочно вошли в репертуар русского театра. Но, пожалуй, по сей день среди пьес этого периода особой любовью читателей, зрителей, режиссеров, актеров пользуется бальзаминовская трилогия, открывшаяся в 1857 г. пьесой «Праздничный сон – до обеда» и завершённая в 1861 г. комедиями «Свои собаки грызутся – чужая не приставай!» и «За чем пойдёшь, то и найдёшь, или Женитьба Бальзаминова».