Русская литература XIX века. 1850-1870: учебное пособие
Шрифт:
Эта трилогия заслуживает особого внимания хотя бы уже потому, что являет собой единственный в творчестве Островского пример «пьесы с продолжением», со сквозным героем, к судьбе которого, однажды обратившись, драматург счёл необходимым вернуться и сделал это, по всему видно, с удовольствием. Он действительно обаятелен – этот Миша Бальзаминов, эдакая вариация сказочного Иванушки-дурачка с цветочной фамилией. И если до Островского в русской драматургии был вариант «горя от ума», то с появлением Бальзаминова родился вариант «счастья от глупости». Однако как у Грибоедова с выяснением того, что собственно есть «ум», все решалось не совсем однозначно, то и с «глупостью» Бальзаминова дело обстоит тоже не просто.
Как и герой русских сказок, Миша Бальзаминов самозабвенно и наивно отправляется на поиски невесты, а, по существу, на поиски счастья, стремится к осуществлению сказочной мечты о земном рае, который ведь может оказаться и совсем рядом, например, в Китай-городе, явившемся вдруг во сне Бальзаминовой-матушке.
Как и подобает сказочному герою, Миша трижды испытывает судьбу (или, может статься, судьба испытывает его) и обретает наконец то счастье, которого искал – богатую невесту – вдову Белотелову, опять же в полном согласии с названием последней части «бальзаминовской» трилогии: «За чем пойдёшь – то и найдёшь». Собственно, весь гармонично-поэтический мир драматургии Островского и строится именно по этому закону: здесь каждый получает – и победитель, и неудачник – именно то, чего заслуживает.
Произведением, венчающим дореформенный период творчества драматурга, справедливо считается драма «Гроза» (1859). Автор вновь показывает мир «своих» людей – патриархальный мир провинциального Калинова, тесный круг его обитателей с давно и строго закреплённым за каждым положением: самовластная Кабанова, самодур Дикой, самовольные Кудряш и Варвара, самоучка Кулигин. И жизнь в Калинове течет сама по себе, по своим собственным законам. Может быть, и есть где-то, если верить страннице Феклуше, «суетный» город Москва, где «бегает народ взад да вперед неизвестно зачем». Есть и вовсе такие страны, «где и царей-то нет православных, а салтаны землей правят». Только про такие места что и говорить: «У нас закон праведный, а у них, милая, неправедный; что по нашему закону так выходит, а но ихнему всё напротив». И ничто и никто, казалось бы, не в состоянии нарушить мерное течение «праведной» калиновской жизни. Однако именно здесь и разразилась настоящая гроза. В строго очерченный круг «своих* людей попадает неведомо откуда странная, ни на кого не похожая Катерина.
Здесь прямо-таки напрашивается параллель с «весенней сказкой» Островского «Снегурочка», которая будет написана позже, в 1873 г. На первый взгляд может показаться, что между калиновским миром и царством берендеев нет ничего общего. Берендеи близки к природе, не знают зла и обмана, как не знает его сама природа. Но ведь и Калинов стоит на красивейшем волжском берегу, на который пятьдесят лет каждый день будешь глядеть и не наглядишься. Калиновцы, как и берендеи, твердо убеждены, что живут они в обетованной земле: «Бла-алепие, милая, бла-алепие! Красота дивная! Да что уж говорить!» И только когда в этот мир пытается войти существо иной природы – тогда и открывается его несовершенство, тогда и случается гроза.
Тот факт, что главная героиня «весенней сказки» – Снегурочка – есть существо иной, отличной от человеческой природы, не требует доказательств и предопределено самим сказочным сюжетом. Но в «Грозе» с первого появления Катерины драматург всячески подчеркивает её особость – инакомыслие, инакостремление, инакодействие. Катерина попала в Калинов из родительского дома, который, по её рассказам, больше похож на рай – иной, неземной мир: «Встану я, бывало, рано; коли летом, так схожу на ключок, умоюсь, принесу с собою водицы и все, все цветы в доме полью. У меня цветов было много-много. Потом пойдём с маменькой в церковь, все и странницы – у нас полон дом был странниц да богомолок. А придём из церкви, сядем за какую-нибудь работу, больше по бархату золотом, а странницы станут рассказывать: где они были, что видели, жития разные, либо стихи поют. Так до обеда время и пройдет. Тут старухи уснуть лягут, а я по саду гуляю. Потом к вечерне, а вечером опять рассказы да пение. Таково хорошо было!» Не случайно этот мир героини, в отличие от Калинова, не имеет у Островского никакого наименования. Где он располагался – на земле или на небе? О «небесной» природе Катерины напоминает и странно-недоуменное для земного человека восклицание: «Отчего люди не летают!» И само имя её – «вечно чистая», и её сохранившаяся, быть может, от «небесного прошлого» способность слышать «голоса» иного мира: «А знаешь: в солнечный день из купола такой светлый столб вниз идет, и в этом столбе ходит дым, точно облака, и вижу я бывало, будто ангелы в этом столбе летают и поют».
Как и Снегурочка, Катерина – существо, возжаждавшее земного счастья, земной любви. И в этом случае и для той, и для другой героини возможны лишь два пути: первый – утратить свою особость, стать вполне земным созданием, довольствоваться тайными встречами с избранником, как довольствуется ими Варвара; а второй – покинуть этот земной мир, но сохранить свою неземную природу. Поначалу
Важно также отметить, что для Катерины, как ни странно, не имеет принципиального значения, кто именно является её избранником. Конечно, выбор её нельзя назвать случайным: Борис, как и сама героиня, не принадлежит вполне калиновскому миру – он здесь недолгий гость, он всё же отличен от местных обитателей – и Тихона, и того же Кудряша. Однако (и этот факт неоднократно отмечался исследователями) драматург не стал углублять его характер, он явно не слишком занимает автора. Интереснее Островскому само чувство Катерины, то, как земная любовь меняет её состояние, мироощущение и в конце концов приводит к гибели.
Свою любовь к Борису Катерина изначально осознает как чувство сильное, затягивающее в омут, влекущее, но греховное. Для неё следование этому чувству – безусловный путь вниз, явное «приземление» её ангельской природы. «Люблю я очень с детьми разговаривать – ангелы ведь это, – размышляет Катерина перед появлением Варвары с заветным ключом от калитки. – Кабы я маленькая умерла, лучше бы было. Глядела бы я с неба на землю да радовалась всему. А то полетела бы невидимо, куда захотела. Вылетела бы в поле и летала бы с василька на василек по ветру, как бабочка». Поэтому первый порыв героини – бросить ключ от калитки в реку, вниз, куда в финале пьесы бросится она сама. Земная любовь, проникая в подсознание героини, меняет даже природу её снов. Сама она в начале пьесы рассказывает Варваре о том, какие сны видела она в родительском доме: «Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и всё поют невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся. А то будто я летаю, так и летаю по воздуху». А затем с грустью признается: «И теперь иногда снится, да редко, да и не то. […] Перед бедой перед какой-нибудь это! Ночью, Варя, не спится мне, все мерещится шёпот какой-то: кто-то так ласково говорит со мной, точно голубит меня, точно голубь воркует. Уж не снятся мне, Варя, как прежде, райские деревья да горы; точно меня кто-то обнимает так горячо-горячо и ведёт меня куда-то, и я иду за ним, иду…»
Не в райский сад из детских снов, а в глухие, путаные «сады земных наслаждений» приводит Катерину ее страсть. Поэтому гневом свыше, гневом небесным представляется героине разразившаяся над Калиновым и над ней гроза. И если Снегурочка, так и не познавшая земных страстей, легким облачком возносится ввысь, то Катерине суждено броситься вниз с высокого волжского обрыва и, может быть, стать русалкой, как, по народным поверьям, и происходит с наложившими на себя руки молодыми девушками.
Одной из отличительных особенностей дарования Островского всегда было соседство и переплетение высокого лиризма и яркой комедийности, что определяет логику его творческого пути и в пореформенный период. В 1860-е годы он обращается к исторической драме, разделяя общий интерес русской культуры этого периода к прошлому (исторические хроники «Козьма Захарьич Минин-Сухорук», 1862; «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», 1867; «Тушино», 1867; историко-бытовые комедии «Воевода», 1865; «Комик XVII столетия», 1873; психологическая драма «Василиса Мелентъева», написанная в соавторстве с С.А. Гедеоновым, 1868). Однако рядом с пьесами, обращающимися к Смутному времени в истории России, в 1860—1870-е годы из-под пера Островского появляются яркие сатирические комедии: «На всякого мудреца довольно простоты» (1868), «Бешеные деньги» (1870), «Лег.» (1871), «Волки и овцы» (1875) Эти пьесы, считает А.И. Журавлева, объединяет то, что «они остросовременны по материалу и полны злободневных намеков, в них сложная, богато разработанная фабула, часто включающая авантюрные моменты, их отличает смелое обращение к условности, художественная гиперболизация, использование традиционных приемов театральной техники (амплуа, техника ведения интриги, использование элементов водевильного комизма)».
Противопоставление «ума» и «простоты» – тема, по-сказочному ярко прозвучавшая в бальзаминовском цикле, оборачивается в комедии «На всякого мудреца довольно простоты» отнюдь не сказочной, а довольно неприглядной житейской стороной. Егор Дмитрия Глумов, как и многие герои комедий Островского, начинает путь в «свои» люди – к высокому общественному положению и к деньгам. Он, безусловно, энергичен, «остёр, умён, красноречив», но в отличие от грибоедовского героя, еще и, по его собственному признанию, «зол и завистлив». Не в пример Чацкому он не желает тратить свои силы и способности на обличение или осмеяние глупых людей: «Над глупыми людьми не надо смеяться, надо уметь пользоваться их слабостями. Конечно, здесь карьеры не составишь – карьеру составляют и дело делают в Петербурге, а здесь только говорят. Но и здесь можно добиться теплого места и богатой невесты – с меня и довольно. Чем в люди выходят? Не всё делами, чаще разговором. Мы в Москве любим поговорить. И чтоб в этой обширной говорильне я не имел успеха! Не может быть! Я сумею подделаться и к тузам и найду себе покровительство, вот вы увидите. Глупо их раздражать – им надо льстить грубо, беспардонно. Вот и весь секрет успеха».