Русская народно-бытовая медицина

Попов Г.

В основе этой веры и в существе знахарства лежит, таким образом, своего рода принцип: «similia simillibus curantur» [54] .

Помимо этих основных условий, существуют и некоторые другие, частичные причины, поддерживающие знахарство в народе. Говоря о них, один из сотрудников, г-н Сахаров [55] , обращает внимание на следующую сторону вопроса: «если, – говорит он, – знахари и не достигают прямой цели помочь больному, то они разными механическими действиями, употребляемыми при заговорах – поглаживаниями, постукиваниями и нашептываниями значительно успокаивают нервы больного. Известная обстановка и таинственность, запах каких-то

трав, окуриванье – все это, так или иначе, действует на психическую сторону больного, и в особенности крестьянина, верующего и в силу чорта, и могущество колдуна. Достаточно больному крестьянину небольшого подъема духа, чтобы улучшение состояния болезни было приписано таинственной воле чародея. Многие деревенские знахари, начав свою профессию шарлатанством, настолько убедились в своей силе и вошли в роль, что даже под клятвой говорят, что они что-то знают. Естественно, что такая самоуверенность знахаря передается и больному. Как одно и то же лекарство, но прописанное различными докторами, способно оказать большую пользу в том случае, когда оно назначено доктором, внушающим к себе больше доверия, так и простая вода способна оказать чудеса при вере в знахаря.

54

Подобное излечивается подобным (лат.). (Прим. ред).

55

Болховск. у. Орловск. г.

Успех знахарей и бабок, – продолжает далее он, – я еще объясняю тем, что крестьяне очень любят поговорить про свою болезнь или, как они выражаются, – отвести душу». Между тем, врачи часто обрывают их на полуслове, не дав высказаться. Уходя от врача с лекарством, но в скверном настроении духа, крестьяне думают: «вот, путем и не расспросил меня, а тоже лекарство дал; должно больше, чтобы отвязаться». Если же при этом дано еще и безвкусное лекарство, тогда вера в доктора потеряна уже окончательно: «дал воды». Другое дело у знахарки. Знахарка постарается уверить его в большой пользе от ее лекарства и приведет много случаев исцеления при помощи его. От знахарки крестьянин возвращается в хорошем расположении духа, да притом и лекарство ее очень горько и имеет цвет, что, по мнению крестьян, очень важно. Это не то, что у доктора, лекарство которого и бесцветно, и безвкусно, да и порция почтенна у знахарки: по целой кружке пить приказала, а доктор только по ложке. «Вот снадобье, – говорил мне один сифилитик-крестьянин, лечившийся у знахарки, – как выпьешь – небо с овчинку покажется, так вомарёк и водит, места себе не найдешь, а доктор что? Даёт так, что ни то, ни се». Лекарство врача состояло из йодистого калия, а лекарство знахарки – из сулемы, квасцов и купороса».

Нельзя не согласиться с г. Сахаровым в том, что взаимного понимания гораздо больше между знахарем и крестьянином, чем между последним и врачом. Как бы ни был хорош врач и как бы сердечно не относился к крестьянину, он отдален от него и своим строем понятий, и всем складом жизни; он хоть и не чиновник, и не барин, все же для крестьянина чужой человек, не свой брат, как знахарь.

Заставляют крестьянина обращаться к знахарю и другие побуждения. Известно, что наш крестьянин, по натуре большой практик, очень не любит лежать в болезни, работает до последней возможности и, заболев, ищет средств вылечиться как можно скорее. Не имея даже приблизительного понятия о ходе физиологических процессов, и крепко веря, что против каждой болезни существует свое особенное лекарство, которое действует чуть ли не магически, и надо только уметь найти его, он часто идет к знахарю, в погоне за таким средством.

Г-жа С – ва [56] сообщает об одном типичном случае, где лечение больной, получившей тяжелые ожоги, из рук врача и г-жи С., делавшей больной перевязки, перешло к знахарке. Больная стала уже поправляться и успех лечения

признавался и самой больной и ее семейными, но все они были недовольны медленностью лечения и стали поговаривать, что если все тем же пользовать больную, так она, пожалуй, и через месяц не выздоровеет.

«– Есть другие средства, что скорее помогают, – заявляют они.

56

Орловск. г. и у.

– Какие же это средства?

– Да мы того не знаем, а да бают, что ожог скорее проходит коли его другим чем полечить. Вон, в Салтыках есть женщина: она хошь и не очень старая, а знает всякие средства, от всяких болестей, а от ожогов человек пятнадцать уж пользовала.

– Ну, хоть она и знает всякие средства, а все не больше доктора.

– Ни, матушка! Доктора-то больше над больными валандаются. Коли их слушать, так и сама-то заморишься, за больными ходючи, да и снадобья-то их не больно способно потреблять.

«Приехав на другой день, – продолжает рассказчица, – я нашла в хате больной нестарую еще бабу с хитрым лицом; она что-то старательно терла и месила в грязной, сальной черепушке».

– Ну, что Матрёна, как себя чувствуешь?

– Слава Тебе Создателю, матушка, много легче стало.

– Теперь, сударыня, – вмешалась дочь больной, Дунька, – мы скоро и совсем вылечим мать. Вот, салтыковская бабочка пришла, берется за семь дней все раны заживить.

На все доводы, что менять лекарство, которое, очевидно, помогает, на неизвестное, не следует, мне отвечали уверенно, что бабка вылечит гораздо скорее.

– Ну, а если мать помрёт? – спрашиваю я.

– Как можно, матушка, да разве она, бабка-то, неведомо чем лечить? Ведь мы же видим, какое она снадобье делает: вот, взяла семь яиц, да сварила их круто-прекруто, вынула из них желтки да поставила их топить, а кады вытопится из них масло, всыпать в него порошок и будет этою мазью ожоги мазать.

– А порошок-то какой?

– Вестимо, целебный.

– Да из чего он сделан-то?

– Известно, из трав.

– Да из каких трав-то?

– И чего вы сумлеваетесь? – вмешивается сама лекарка: – рази я какая неизвестная? Меня все тута знают: уж не одного, этта, я вылечила, а уж коли где, обгорят, то завсегда за мной посылают. Вот, за прошлый год у нас, мальчонка обгорел, так даже до кости где пригорело, и то я его лечила, и много ему полегчало.

Я снова пыталась уговорить Дуньку не слушаться советов бабки, убеждала также Матрёну, но она качала только головой и приговаривала:

– Ох-! матушка, их воля. Что хотят, то пусть и делают, а мне, калеке, что же гуторить?

За нее стала возражать старая бабка, тётка больной, пользующаяся не только в семье, но и во всей деревне большим авторитетом. Ее маленькие глаза злобно смотрели на меня из-под надвинутого на лоб чёрного платка, скрюченные корявые руки чуть не касались моего лица, когда она жестикулировала, беззубый, шамкающий рот, ее брызгами слюны, издавал хриплые, прерывающиеся звуки.

– Чего это ты, сударыня, так на нашу лекарку-то напустилась? – заговорила она, – кажись, не зла она нам желает. Мы, ведь, не хулим ваших докторов, говорим только, что они над больными долго валандаются. Оно, конечно, господам-то хорошо по пуховикам нежиться, а нам работать надо: вот и выходить, что наша лекарка нам скорее потрафит, коли в семь дён бабу подымет».

Настоять на своем не было возможности и сотрудница предпочла удалиться.

Через пять дней Дунька приносит забытые у них ножницы.

«– Ну, что Матрена?

– Померла, сударыня, вчерась схоронили.

– Ну, вот, видишь, не говорила ли я, что бабка ее уморить?

– Ни, сударыня, да разве же бабка тут при чём?

– Как же не причем, когда мать поправляться стала да и умерла от лекарских снадобий?

– Как усеж от снадобий? От них-то у матери раны позатянуло, а потом изнутри что-то стало краснеть да утечь, да потом точно гнить, дух от всей пошел такой нехороший.

– Да это у ней от вашего лечения Антонов огонь сделался.