Русская натурфилософская проза второй половины ХХ века: учебное пособие
Шрифт:
Если в греческой мифологии с образом Деметры связана «извечная борьба жизни со смертью», то в произведениях Кима земля предстает как дающая жизнь и упокаивающая в себе. Героиня повести «Луковое поле» к старости узнала, что смерть и жизнь всегда таились вместе, «в одной и той же земле» (Ким 1988: 34). В романе «Белка» представлено мифопоэтическое осмысление Сырой Земли как «праматери всех живых», «исторгающей» из себя и упокоивающей в чреве «бедных детей» своих.
Мифопоэтическая образность и мифологические мотивы составляют основу художественного мышления А. Кима. Причем, может быть, правильнее говорить об опоре А. Кима на опыт мифа, о мифологических интуициях автора, об использовании мифа как универсальной культурной формулы, а не о сознательной и последовательной ориентации на определенный миф,
4. Дерево как мифопоэтический символ
Дерево занимает особое место в мировой мифологии. Оно являлось объектом поклонения, местом жертвоприношений. Древние верили в происхождение человека от дерева, в то, что оно наделено душой. Д. Зеленин в 1937-м году писал о том, что «в Европе сохранились верования о происхождении людей от деревьев и о помещении человеком своей души в дерево на хранение» (Зеленин 1937: 72). Деревья-тотемы считались покровителями определенной группы людей (клана, рода, позже – семьи). Во всех мифологиях мира имеется образ мирового древа как сакрального центра. М. Элиаде определяет его как «точку соприкосновения Неба, Земли и Ада» (Элиаде 1987: 39). Кроме того, в мировой мифологии есть представление о дереве жизни как об одном из вариантов образа мирового древа (Мифы народов мира: 1980).
М. Никифоровский в работе «Русское язычество» (1875) объясняет достаточное распространение среди язычников верований в лесных богов лесистостью местности. И как о неоспоримом факте говорит о «непосредственном поклонении деревьям и рощам» (Никифоровский 1875: 46), о чем вплоть до XX века сохранилось много сведений. Так, Е.В. Аничков в 1914 году отмечает: «Культы деревьев упорно сохранились и имеют самое широкое распространение в обрядовом обиходе» (Аничков 1914: 295). Давая «общий абрис» язычества, в числе общепринятых языческих культов ученый называет «культы лесные, священные деревья и рощи» (Аничков 1914: 259). Не удивительно поэтому проникновение мифологических представлений в художественную литературу, их влияние на сознание современных авторов, особенно тех, кто обращается к натурфилософской проблематике. Так, следы поклонения деревьям, сохранившиеся в памяти народа, находят свое отражение в произведениях В. Астафьева, Ю. Сбитнева, В. Распутина, А. Кима и др.
В повести В. Астафьева «Последний поклон» описывается подобное верование. В главе «Деревья растут для всех» есть сцена, в которой повествуется о лечении бабушкой Катериной Петровой внука от малярии, которую «по Сибири называют веснухой». Когда не помогают молитвы от всех скорбей и недугов и святая вода, она ведет внука в лес к толстой осине. «Поклонилась ей и стала молиться, а я три раза повторил заученный от нее наговор: “Осина, осина, возьми мою дрожжалку-трясину, дай мне леготу”, – и перевязал осину своим пояском» (Астафьев 2003: 33). В бабушке сочетаются языческое поклонение силам природы и православная вера. «В народной медицине на осину “переносили” различные болезни… “Передавая” болезнь дереву, просили…: “Осина, осина, возьми мою трясину, дай мне леготу!”» (Славянская мифология 1995: 294). Именно этот магический обряд и совершает Катерина Петровна, желая исцелить внука. В прозе В. Астафьева мифологизируются как растительные, так и образы животных. Влияние мифа проявляется зачастую опосредованно – через фольклор.
Среди деревьев лиственница издавна почиталась северными народами. Ее считали «светлым деревом», связывая представление о ней с солнцем и небом, со «светлыми птицами – орлом, журавлем и др. Поскольку лиственницы – самые высокие из северных деревьев, считалось, что их крона достигает неба» (Прокофьева 1976: 114). Лиственница являлась атрибутом большинства жертвенных мест. В «современной сказке» Ю. Сбитнева «Эхо» запечатлено мифологическое осмысление этого дерева, обусловленное тотемизмом. По словам А. Золотарева, «тотемизм возник как первая форма осознания родства в человеческом коллективе еще на почве примитивного охотничье-собирательского хозяйства палеолита. Но полного своего развития он достигает лишь тогда, когда появляется учение о душе и ее реинкарнации, т. е. в более высоко развитом родовом обществе» (Золотарев 1934: 8).
В повести Ю. Сбитнева шаман Ганалчи называет лиственницу «Большой чинэ» и считает, что она очень старая. «Человека родить может…» (Сбитнев 1985: 131) Он рассказывает «легенду» о ней: «Чина-лиственница – дерево, отмеченное небом. Небо коснулось ее. Нет, не молнией. Камешком добрым, прозрачным, которым покрыт элюн. В котором девять солнц, девять лун и три цвета – голубой, синий и белый. Есть и огонь – добрый. И видишь в нем, что есть, было и будет. Чина растет долго, высоко поднимая круг своей кроны. Там, между ветвей, есть теплая живая смола. От этой смолы женщина может родить мальчика-богатыря… Но есть и еще чина, совсем редко увидишь. Чина-ель. От этой смолы женщина рожает девочку-богатыря» (Сбитнев 1985: 132). Герой-повествователь воспринимает этот рассказ как легенду о непорочном зачатии. В этом мотиве закреплено отношение к дереву как к родовой святыне, основанное на тотемизме. Он достаточно распространен в мифах разных народов. «Отдаленными его отголосками можно считать и широко распространенный в мифологии сравнительно развитых народов рассказ о девственном (непорочном) зачатии» (Мифы народов мира 1982: 523). Так, например, у сахалинских нивхов существует миф о происхождении их предков от лиственницы, айнов – от ели, ороков – от березы и др.
В натурфилософской прозе следы культа лиственницы представлены также и в «Прощании с Матерой». В образе «царь-де-рева» у В. Распутина запечатлено мифологическое осмысление его, но более позднего происхождения, чем в повести Ю. Сбитнева «Эхо». «По сравнению с животными растения имеют более слабую и ограниченную связь с тотемизмом, что, очевидно, объясняется их более поздней мифологизацией. Тем не менее эта связь отмечается прежде всего в наиболее архаичных культурах» (Мифы народов мира 1982: 369).
В. Иофе, исследовавший в русской поэзии образы деревьев, считает, что «самое распространенное дерево страны, лиственница, в литературе практически не обнаруживается» (Иофе 1990: 247). Возможно, это наблюдение и верно по отношению к русской поэзии XIX–XX веков, но относительно натурфилософской прозы второй половины прошлого века представляется ошибочным. Более того, именно лиственница становится символом жизни в произведениях, обращающихся к коренным вопросам человеческого существования, места человека в природе.
В народной культуре славян «в основе многих поверий и обрядов лежат представления о тесной связи между человеком и деревом, о соотнесенности их судеб и жизненных этапов» (Славянская мифология 1995: 160). М.Н. Капрусова в числе «основных способов связи человека и дерева» выделяет следующие: «представление о происхождении людей из деревьев, вера в возможность взаимопревращения человека и дерева, вера в дерево-двойник, уверенность в способности дерева передать свою жизненную энергию человеку, наконец, вера в то, что деревья способны видеть, слышать, чувствовать, а иногда и говорить, как люди» (Капрусова 1994: 92).
В русской прозе последней трети XX века мотив взаимопревращения человека и дерева находит воплощение в романе А. Кима «Отец-Лес» в метафоре «человек – дерево». Эта метафора реализуется в романе-притче благодаря уподоблению зеленого Леса человеческому Лесу. Герои произведения после смерти превращаются в деревья, а «дерево после смерти становится человеком» (Ким 1989: 4, 23). Смысл этого уподобления раскрывается в размышлениях Отца-Леса: «…Очень скоро человек сведет все деревья и тем положит конец своему собственному существованию. Потому что если дерево становится человеком – то кому же в будущем становиться людьми, если деревьев не будет?» (Ким 1989: 4, 23). Для мифологии славян характерно представление о посмертном переходе души человека в дерево (Славянская мифология 1995: 160).