Русская натурфилософская проза второй половины ХХ века: учебное пособие

Смирнова Альфия Исламовна

Отголоски этого мифического представления запечатлены в повести Ю. Сбитнева, что проявляется в восприятии Холи (географическое название Холог) – большого мега героем-повествователем и шаманом Ганалчи, который объясняет: тут вот – «от реки до реки – восемнадцать километров. Там, – он показал на наш путь рекою, – сто двадцать километров. Это Холи – большой мег» (Сбитнев 1985: 101). Герой-повествователь видит в громадном, мрачном лесистом хребте нечто таинственное, «роковое и тайное». На самой вершине его курится уже многие десятилетия едва различимый дымок: «Холи дышит», – по словам Ганалчи.

В космогонических воззрениях эвенков вода играет существенную роль, о чем свидетельствует и образ мифической водной дороги —

реки, вершина которой уходит в верхний мир, а устье – в подземный мире. «С помощью этой реки все три мира объединяются в единый комплекс буга – вселенную. Река, следовательно, – такой же космический образ, как и Буга» (Анисимов 1958: 75). Следы этого верования запечатлены и в повести «Эхо»: «Дулю – это плот, уносимый рекою, и солнце, и звезды, и мы…» (Сбитнев 1985: 99).

Благодаря Ганалчи герой-повествователь проникает в космогонические представления эвенков, познает их мифологию, космологию, начинает разбираться в устройстве мироздания: «В тот вечер я узнал, что в громадном Круге Жизни совершает движение все, что есть, что было и что будет. Круг этот вечен и никому не подвластен, и каждый, кто имеет глаза, от таежной липучей мошки до холи-мамонта, видит его. Но не каждый понимает, что есть он, Круг Жизни» (Сбитнев 1985: 103).

Ганалчи, открывающий герою-повествователю сокровенное знание своего народа, замечает: «Эвенк знает небо». Это подтверждается мифами «маленького народа». Среди них миф о том, что Венера и Марс были мужем и женой, но их «застало солнце и разлучило». Или же миф о сражении в далекие прародительские времена в Буньском меге с «мани» – пришельцами с Ориона. Ганалчи хорошо знает небо и «читает» по звездам. Ему известно, как и предкам, что «девять планет совершают движение» (Сбитнев 1985: 115), хотя с Земли можно наблюдать только пять из них.

Мифы оживают в сознании героя-повествователя, соединяя «прародительские времена» с современностью. Представления эвенков об устройстве вселенной – буга включают в себя космический образ лося Хоглен, который отождествляется ими с созвездием Большой Медведицы. «Всякий раз, – пишет А.Ф. Анисимов, – как только Хоглен (мать-лосиха. – А.С.) и ее теленок (Малая Медведица. – А.С.) выходят из темной чащи пастись на хребты небесной тайги, в верхнем мире разыгрывается сцена космической охоты. Существует несколько вариантов трактовки мотива космической охоты, которые соответствуют различным стадиям развития этого мифа…» (Анисимов 1958: 69). У Ю. Сбитнева представлена более поздняя интерпретация этого мотива, – лосиху преследуют трое людей-охотников. Герою-повествователю видится «удивительный миг далекой межзвездной охоты». «…И все там было незыблемо и вечно, как и вокруг меня, и во мне…», – замечает он (Сбитнев 1985: 127).

Мифологические воззрения эвенков наполняют «дыханием вечности» описываемые в повести природные картины, устройство мироздания. По Сбитневу, человеку необходимо, ощущая свою взаимосвязь с Целым, осмысленно воспринимать собственное назначение в нем. Идея «современной сказки» «Эхо» заключается в том, что единственно возможный путь самосохранения и выживания – это образ жизни, исповедуемый Ганалчи: жить в согласии с заветами предков и с опорой на них. Главный завет, которому следует Ганалчи, – «не уничтожать того, что добыто предками, но приумножать своею жизнью» (Сбитнев 1985: 86). И наскальные рисунки, сделанные в «прародительские времена», «прочитываются» Ганалчи следующим образом: «Сохрани все, что дали тебе предки» (Сбитнев 1985: 84). Автор повести «Эхо» стремится запечатлеть древнюю культуру эвенков, следы которой сохранились в их мифологических воззрениях.

«Звери, и птицы, и рыбы, по утверждению эвенков, все они – древние их предки. Самый могущественный из них в тайге и тундрах, конечно, медведь. Отсюда и почтительное к нему отношение – предок» (Сбитнев 1985: 98). Человеку не дано знать того, что ведомо птицам, зверям. «Они знают», – по словам Ганалчи. Они – это олени, деревья, «птицы, звери, зверюшки разные». В том мире, в котором живет Ганалчи, камень живет и умирает, все имеет душу и сохраняет ее в ином качестве. «Все

в мире живет и чувствует, считал Ганалчи. В каждой, даже самой бездыханной, самой мертвой вещи есть крошечные носители жизни, из чего и возникает мир, который есть Жизнь… Придавая куску дерева вид животного, птицы, рука человека организует эти носители и приближает их к тем, что совершают свои действия в животном или птице, ныне живущих. В эти изображения легко вселяются те самые носители – духи давно живших… Но если можно проникнуть с помощью носителей жизни в смысл прожитого, неодушевленного, бывшего и ныне спящего, то, конечно же, возможно и проникновение в суть живущих». Ганалчи обращается к этанам – фигуркам животных, птиц, рыб, трав деревьев. «Они его советчики, он понимает их, они понимают его. Но он не вправе выбирать себе этанов, каких ему захочется. Этанов назначает дух предков, когда происходит перерождение обыкновенного человека в шамана» (Сбитнев 1985: 137–138). Название «этаны» переводится в произведении как духи предков.

Ю. Сбитнев не только записывает воззрения Ганалчи на мироустройство, природу, взаимоотношения людей, характеризует его «веру», но и подробно описывает его костюм шамана, бубен и гиривун, чум-нымгындяк, выстроенный его руками и напоминающий ракету. Этот загадочный чум привлекает особое внимание героя-повествователя. В повести говорится о точных расчетах при его строительстве, о тщательном выборе места будущего чума и строительного материала (лиственница), об облике, невесть откуда взявшемся («Чум, обретая новые и новые несущие, все больше напоминал ракету…») (Сбитнев 1985: 142). Чум благодаря усилиям Ганалчи становится сооружением, в котором воплощается вера эвенков, закрепляются их религиозные воззрения. «Вокруг нымгындяка Ганалчи установил пни, корчажины, корни, напоминающие животных и птиц; ставил по какому-то только ему известному плану шесты, вырубал и еще какие-то изображения. Все только из лиственницы» (Сбитнев 1985: 142).

В чуме «на тридцати слегах держалось берестяное покрытие, и висели на них вырезанные из дерева фигурки птиц, зверей, так и не понятые мною, каких-то неизвестных существ…» (Сбитнев 1985: 137) Эти изображения – этаны. Смысл их становится понятнее в контексте религиозных воззрений эвенков. Дело в том, что шаманские духи, о которых уже говорилось выше, носят отчетливо выраженный тотемический характер. «Шаманство поглощает эти древние культы», что проявляется в утрате локальной обособленности прежних самостоятельных тотемических культов и «родовые духи-тотемы низводятся до роли духов – помощников шамана» (Анисимов 1958: 148). Главными же духами шамана становятся лось, дикий олень и медведь.

Ганалчи характеризуется в повести как один из последних шаманов, поэтому его костюму и бубну уделяется особое внимание. «Костюм шамана – это имя рода», это «не что иное, как запись, которую при умении можно расшифровать совсем так же, как египетские письмена» (Сбитнев 1985: 139). Это справедливое и точное наблюдение подтверждается тем, что представление о многоярусной вселенной с населяющими ее высшими и низшими духами, свойственное эвенкам, явилось результатом развития первоначальных тотемических воззрений. Со временем духи-то-темы превращаются в шаманских духов, и их материальным вместилищем, по словам героя-повествователя, «стали атрибуты шамана – бубен и шаманский костюм» (Сбитнев 1985: 154).

Бубен и гиривун Ганалчи очень древние. Бубну триста лет, гиривун же изготовлен из кости мамонта. Он призван «трогать» бубен. На «щеках» бубна, напоминающего лицо («шибко старый Голова», – по выражению Ганалчи), изображена карта звездного неба, выполненная «с завидной «научной» точностью» (Сбитнев 1985: 139). Единство человека и зооморфного первопредка запечатлено в форме гиривуна. Там, где его охватывает рука, он «значительно уже и заканчивается изображением глядящих в разные стороны голов человека и птицы» (Сбитнев 1985: 139). По словам А.Ф. Анисимова, «бубен в целом являлся как бы олицетворением всей подвластной шаману природы, его вселенной, его миром» (Анисимов 1958: 153).