Русская поэзия Китая: Антология

Колосова Марианна

«Огоньки… огоньки… огоньки…»

Огоньки… огоньки… огоньки… Перезвон… Озаренные лица… Пламенеющий очерк руки И склоненные к свету ресницы. Ореол освещенных волос, Приоткрытые губы немножко И, застывшими каплями, воск На твоих полудетских ладошках. …Пробудился от вечного сна И упал преграждающий камень… Наверху, невидимкой, весна В синеве проплывает над нами. У складного поют алтаря, Что в затерянном времени оном «Смертью смерть победил». И земля Нарастающим плещется звоном. У плеча дорогой огонек, И глаза озаренные верят: Охраняет твой ласковый Бог И

сиротку, и птичку, и зверя. Огоньки… огоньки… огоньки… И мелькающий свет на ресницах… Научи же меня без тоски Успокоенным сердцем молиться.

НАРЦИСС

Моей маленькой подруге Шу-хой

Шуй-сен хуа — цветок нарцисса. Это значит — водяная нимфа. Одинокий, молчаливый символ В плоской чашке, расширенной снизу, Шуй-сен хуа — цветок нарцисса… Тонкой струйкой вьется запах сладкий, Словно чье-то вкрадчивое пенье, И ведут дремотные ступени Вас в страну мерцающей загадки, Где поет, колдуя, запах сладкий… Словно стебли, ваши пальцы гибки… На халатике, как в пестрой сказке, Бродят взбудораженные краски, Плавают серебряные рыбки Меж стеблей, как ваши пальцы, гибких… Вы окликнули меня: «Лалисса!» — Сделав имя кукольным и ломким, И у вашей гладенькой головки Дрогнул в чашке, расширенной снизу, Шуй-сен хуа — цветок нарцисса.

КАПЛИ

День так тих… На лужице крути. День так сер… Ныряют капли с крыши. Танец их — звенящие шаги Тех секунд, что мы в апреле слышим. День так свеж… Прошел весенний дождь. Вяз надулся. Почки ждут приказа. День так хмур, как осенью, но все ж Знает вяз, что это — лишь гримаса. Глянь в окошко — даль уже ясна; Так чисты и так спокойны краски… Там, у речки, девочка-весна Протирает заспанные глазки.

«Ветер весенний поет…»

Ветер весенний поет По большим и пустынным дорогам… Солнце, протаявший лед — Это так много, так много! Как мне об этом сказать? Как бы пропеть мне об этом? Надо, чтоб стали глаза Брызгами яркого света. Разве глаза у людей Могут казаться такими? Белое платье надеть? Выдумать новое имя? И закричать, зазвенеть Ветру, дороге и полю… Слов человеческих нет Этому счастью и боли!

В ПУТИ

Лишь избранникам дано, — не многим, — Обновляться с каждою волной… Разве не был месяцем двурогим, Вещим знаком, путь отмечен мой? И глаза молитвенно смотрели На мелькающую рябь воды, И колеса вдохновенно пели, Заметая старые следы, И неслась неокрыленной птицей Тень моя по рисовым полям, И дрожали синие зарницы, И чертили сумрак тополя. Паровоз выхватывал пространство И швырял его по сторонам… Но наивному людскому чванству Улыбалась мудрая страна. Могут ли гордиться человеком, Что по карте разузнал про все, Эти вот оранжевые реки, Размывающие краснозем?.. И в колесной напряженной песне Пробивался беспощадный такт: Мертвый не воскреснет. Никак… Никак…

«Земля порыжела…»

Земля порыжела… Вода холодна… Мы выпили счастье и солнце до дна. И ветер тревожен, И зябка заря, О чем-то, о чем-то они говорят; О чем-то покорном, О чем-то простом, О чем-то, что мы неизбежно

поймем… О том непреложном, Что близит свой срок, Что каждый из нас — одинок… Одинок. Что скоро мы станем У темной реки, Посмотрим, как стали огни далеки, Как бьется о стены Ивняк, трепеща, И скажем друг другу: «Прощай… Прощай».

КОЛДУНЬЯ

У меня есть свой приют — Ближе к звездам, ближе к тайне… Звезды многое дают, Тем, кто жизнь не просит: дай мне! Там очерчено кольцо, В нем омытый ветром камень, Я — лишь бледное лицо С расширенными глазами. Приникает мрак к губам Терпким звездным поцелуем… Вот на этом камне, там, Я колдую, я колдую… Под текучим сводом звезд, Расплавляя в ветре тело, Я прокладываю мост К ненамеченным пределам. В темноту моих волос Ветер впутывает песню — Кто ответит на вопрос, Тот исчезнет, тот исчезнет… И верна лишь ветру я, Он с меня смывает нажить. И всегда я, как струя, — Обновленная и та же.

МОЕМУ КОНЮ

Благодарю тебя, осенний день, За то, что ты такой бездонно синий, За легкий дым маньчжурских деревень, За гаолян, краснеющий в низине, За голубей, взметающихся ввысь, Как клочья разлетевшейся бумаги, За частокол, что горестно повис Над кручей неглубокого оврага, За стук копыт по твердому шоссе, (О, как красив мой друг четвероногий!) И за шоссе, за тропы и за все Ухабистые славные дороги. Я о судьбе не думаю никак. Она — лишь я и вся во мне, со мною. За каждый мой и каждый конский шаг Я и мой конь — мы отвечаем двое. Кто дал мне право знать, что жизнь — полет? Кто дал мне тело, любящее солнце? О, это солнце, что так щедро шлет Счастливой луже тысячи червонцев! Еще одним спасибо лик укрась От луж, от брызг, от зреющей боярки, Ты, беззаботно сыплющее в грязь Такие драгоценные подарки! Поля и степь… Взгляни вперед, назад… О, этот ветер, треплющий нам гривы! Коню и мне. Скажи, ты тоже рад? Ты так красив! И я, и я красива!

ПЕРЕЛЕТ

Зазимую я, поздно иль рано, На приморском твоем берегу; Ты увидишь в закате багряном Ожерелье следов на снегу. Будут волны шуршать, как страницы, А весной, в потеплевших ночах, Пролетят одинокие птицы, О знакомом о чем-то крича. И, встревоженным сердцем почуяв Зов далеких неведомых мест, На березе кольцом начерчу я В знак прощанья условленный крест. И уеду. А ветер раскинет Вереницы твоих телеграмм — Ты вернешься к печальной полыни И к туманным приморским утрам. Вдоль по берегу поезд промчится, Прогудит телеграфная сеть, Да прибой отсчитает страницу, Прошуршав по песчаной косе…

ТАМАРА АНДРЕЕВА

ЛЕСТНИЦА В ОБЛАКА

Всхожу, бледнея, на ступени, Конец которых — в облаках, Под шепот, трепеты и пенье Многокрылатого стиха. И, запахнувшись вместе с музой В широкий эллинский хитон, Иду вперед, ресницы сузив, Мельканьем светов ослеплен… Когда же перейду преграду, Готов молиться, петь готов — Из поэтического сада С улыбкой выйдет Гумилев, И, поманив меня рукою, Он скажет тихое: «Войди…» Кругом — благоуханье хвои И хор бессмертных впереди.