Русская поэзия Китая: Антология

Колосова Марианна

Алексей Ачаир

ИГРА

Это я первый придумал игру… Как же случилось, что я проиграл? Лунную высь, бирюзовую мглу Слушает губ Твоих сонный коралл… Это я первый придумал — сидеть, Слушать, как гулко поют петухи. Вон на востоке раскинулась сеть Жилками бледной Господней руки… Это я первый лежал на полу… Видел, я видел глубокую боль… Если Ты хочешь, мы кончим игру: Я проиграл — Ты свободна, изволь!

ПОСЛЕ ГРОЗЫ

По

небу белогривые несутся табуны — Знамена белопенные оконченной войны… На озеро, на западе, в мозаичной дали, — Трепещущие, плещущие входят корабли… Осока низко стелется вдоль топких берегов — Застенчивая девица снимает свой покров, Встает завороженная и медленно плывет — Вся в розовом, вся в золоте, огнем зари зовет. А из лесу, а по степи, по травам и цветам — Летают звоны тихие, щебечет птичий гам. На листьях и на венчиках огнем зари блестят Каменья самоцветные упавшего дождя. В них — озеро, осока в них, в них — синь небесных круч, В них серебро червленое у шедших черных туч, В них — ярко отраженные, в мозаичной дали — Спокойные и стройные сверкают корабли И в золоте, и в розовом — цветные паруса… «Любимая, любимая, смотри: прошла гроза!..» По небу белогривые несутся табуны, Знамена белопенные оконченной войны.

ЗВЕНО

Мы Радостью повенчаны — не Горем, Наш путь — к огням. И на тропе пред бесконечным морем — Расстаться ль нам? Пред пропастью, пред горем ли, пред мукой — Немы пути. Мы скреплены, мы связаны друг с другом — Нам не уйти. Безмолвные — пред небом и пред морем, — Стоим в тоске. И злобствуем, и плачем мы, и спорим — Рука к руке. И радостью сияет бесконечной Грядущий Свет. Окончен путь, чтоб стать отныне — вечным: Возврата нет. Мы Радостью повенчаны — не Горем, Наш путь — к огням, И на тропе пред бесконечным морем — Расстаться ль нам?

ПРОЩЕ В ЛЕСУ

А было б, должно быть, проще По крышам гонять голубей И бегать босым по роще, Где травы цветов голубей. Иль в черной и душной хате, Где мухи съедают живьем, Лезть в сумерки на полати И спать, укрываясь тряпьем. Играть в орлянку весною И семечки лихо щелкать… И жизнь была бы иною, И нечего было б искать… Лишь став большим человеком (Примерно в одиннадцать лет), Скакать бы на старом пегом На пашню, где варят обед. И ждать, когда бабы ложку Дадут, обтерев о траву, И есть из котла картошку, И слушать, как дети ревут. И верить, что в аде черти Живут под землею внизу. И жить самому — до смерти — В прекрасном дремучем лесу!

ТРОПА СУДЬБЫ

Проводников в туманном мире нет: Тропу Судьбы нащупывает посох — Слепорожденные с обрывистых утесов Другим слепым прокладывают след… И караваном стелется поток Живых людей — от грани и до грани. И в беспрерывности догадок и исканий Многовековый движется песок. И ввысь растут громады новых гор, И засыпаются следы тысячелетий, И вновь рожденные, и старики, и дети, На дюнах жизненных рисуют свой узор. Другим, слепым, — прокладывают след. Другим, немым, — слагают песнопенья… Проводников в туманном мире нет — Есть: предначертанность и предопределенье.

СЕВЕРНЫЕ МХИ

Одиноки, немы и дики Между скал на глухом плоскогорье — Разноцветные мглистые мхи Растянулись, как пестрое море… Под защитой лиловых громад. Выступающих ввысь островами, Ярко-красные ткани лежат, Убраны голубыми цветами. А над ними бегут облака, А под ними гудят

коридоры, А меж ними клокочет река, Размывая скалистые горы… Одиноки, немы и дики, Подчиняясь безропотно року, Разноцветные мглистые мхи Неизвестному молятся богу. Молят бога прийти и спасти И сжимают в экстазе молений Темно-бурые раны груди От копыт быстроногих оленей… Одиноки, немы и дики Между скал на глухом плоскогорье Разноцветные мглистые мхи Растянулись, как пестрое море.

ВСТРЕЧА

Иди в мою хижину! Хочешь? Я в ней мои сказки пряду. Ты нервно и звонко хохочешь: «А что ж, может быть, и приду!» И смех рассыпается звездным убором по синей канве… Как там величаво и просто — в холодной ночной синеве. И здесь я на свой подоконник на блюдце поставил свечу… Так в жизни я сердцу — пусть вспомнит! в забытых потемках свечу… Мы оба блуждали без смысла по горным изгибам дорог; я первый у горного мыса построил высокий порог. И жил за затворенной дверью, и мир был со мною вдвоем. Вокруг прирученные звери бродили и ночью, как днем. А где-то, где ясно и вольно горят снеговые хребты, ушедшая вдаль добровольно, была одинокою ты… Но думать о прошлом не стоит. Свеча догорела… Темно… Все самое в жизни простое — не каждому в мире дано. Вот вижу я — облако ночи закрыло в окошке звезду… Иди же ко мне, если хочешь! И слышу я близко: «Иду».

СНОВА В ПУТЬ

Снова в путь! Починил торбаса — и ступаю легко и сторожко. Вдоль тропы пробегают глаза. Вглубь тайги убегает дорожка… Озираются черные пни бесконечных обугленных гарей. Воздух синий поет и звенит о промчавшемся страшном пожаре… Здесь — охота мое ремесло. Я слежу за косматым гураном и шепчу суеверно число, что дано мне тунгусским шаманом… От винтовки сжимаю ремень — вдруг: рукам ее отдали плечи. Предо мной белогрудый олень, удивленный диковинной встречей. Нет, тебя я убить не могу, вдохновителя горных стремлений: знаю я — кто приходит в тайгу, тот в гостях у прекрасных оленей… Вновь иду вдоль шумящей реки. На песке отдыхаю ползучем. Белым мхам посвящаю стихи и читаю их — небу да кручам. 1926

ПЕСНЯ ВЕСНЫ ВО ДВОРЕ

Из китайской поэзии

День вчерашний гас под ветром; ветер с вечером в родстве. На колодезь пухом бледным падал персиковый цвет. Круг луны качался в небе в чарах грез и небылиц, и роса слетала в блеске на изгибы черепиц. А из залы — звуки лютни, льстивый шепот тихих флейт, заглушенный, юный, юный, — в полу мрак густых аллей… Двери настежь — слышен топот, барабан и шорох ног, слышен трепет, шелест шелка, пряность пахнущих цветов… Сквозь бамбуковые ставни сад пустынней и темней. На задумчивой поляне — блики света и теней. В этих тенях, тканях словно, в чуткой призрачности сна спит застенчивой и томной гибкой девушкой — весна. 20 апреля 1929

СУНГАРИ

Над молочной рекою — шафранный закат, Лижут воду огней языки, У камней берегов, беспокоясь, лежат Огневые на поле крути… Раскатай, раскатай голубую лазурь, Как лепешку в маньчжурской муке! Загруженные стаи лениво ползут По молочной и жирной реке… Паруса — одеяла; бобы и мешки… Запотелая голая грудь… Ночью месяц-меняла на бликах реки Золотую затеял игру… А в молочной воде утонувший шафран Начал рыхлые щупать тела. И, сорвавшись с цепей, завизжал ураган, Стала ночь над рекою бела. И от тихих легенд, от мечтательных будд — Явь забилась в слезах и песке… Только серые ленты кругами ползут По молочной и хищной реке.