Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)
Шрифт:
Наставь нас ответить как надо!
Эта мольба о непрощении не есть жажда мести — просто нет иного выхода, — и иллюстрация к ним не рублёвская троица, а гневный Иисус Феофана Грека.
Не случайно и ритмы этого стихотворения вызывают в памяти знаменитую песню позапрошлого века: "Не бил барабан перед смутным полком" — ирландскую повстанческую песню, а заодно и её не менее известную переделку, сделанную в ХХ веке — "Вы жертвою пали…"
Стихи
Ты слышал ли песню разграбленных хат,
Отчизны "колхозные были",
Про то, как он выехал на Салехард,
И малого как хоронили?
Как мерзлая тундра сомкнулась над ним,
Костры на поминках горели,
И стлался над тундрой отечества дым
По всей ледяной параллели!
Точная параллель ирландской песни о похоронах боевого вождя "Сэра Джона Мура".
Итак — сквозь многие его стихи звучит строчка из псалма: «Доколе, Господи!».
Для такой поэзии негодны кокетничающие хаотичностью структуры верлибры, не годны и точные, но тихие тютчевские фразы, и даже многослойная мандельштамовская метафоричность тут мешала бы. Стих Сопровского классически строг, и мелодия его всегда перекликается со стихами других поэтов, или с песнями, тем самым давая стиху дополнительные смыслы…
В стихотворении о старом нищем гармонисте Сопровский рассказывает:
И недаром обиженный дядя,
Честь завода, рабочая кость,
Вымещает на старом бродяге
Коренную, понятную злость.
"Как тебя не убили, такого…
но старый нищий молча продолжает играть…
Тихо длятся февральские ночи,
Лишь гармоника стонет не в лад,
И вдруг стих словно взлетает в иные сферы: жалкая гармошка обретает чуть ли не космическое звучание:
Да созвездий морозные очи
На блестящие крыши глядят…
И снова резкое снижение стиля:
Поножовщиной пахнет на свете…
Тут явно просматривается музыкальная полемика с действительностью последних десятилетий — ритмы и интонация даже воспроизводят "Одинокую гармонь", но вместо лакированного соцреалистического благополучия той затрепанной песенки у Сопровского возникает блоковская тематика.
"неслыханные перемены, невиданные мятежи."
Явная перекличка с гневными блоковскими "Ямбами", в которых —
презренье созревает гневом,
а зрелость гнева есть мятеж!
И
И надо с зоркостью орлиной
На глаз отмерив крайний срок,
Надежду вылепить из глины
Размытых ливнями дорог.
У Сопровского на возрождение, по крайней мере скорое, никаких надежд.
Нет ни покоя, ни воли, ни света.
Так отвечает он Пушкину. И не будет ничего, пока не найдем, как выйти из этого ада земного. Вместо кротости, — звучит гнев:
Тихо в мире, слишком поздно.
Только музыка в окне,
Но ее аккорды грозно
Обращаются ко мне.
Это строки из стихотворения "30 апреля".
И день этот для поэта невыносим, он для него — символ неволи, угнетения духа и тела. Он пестрит кровавыми пятнами в воздухе:
Я и в юности нередко
В эту пору здесь бывал,
И прыжком доставши древко,
Флаги красные срывал.
Он говорит прямым текстом, может быть, даже примитивным:
Завтра — день большой неволи,
Власти тайной над людьми.
Тайной, ибо не только над телами, что явно, но и над душами… Застывшая каменная действительность сама не расколется. И вселенная ждёт, кто и когда расколет этот камень, истрескавшийся, но не рассыпающийся.
В эту пору в Третьем Риме
Все недвижимо на вид,
Только небо над кривыми
Переулками кружит.
И то, что для послевоенного поколения с его увлечением экзистенциализмом было нормально, для Сопровского неприемлемо: "Киркегор не прав!" — заявляет он. "Послушно следовать за судьбой" уже невозможно. Иное дело, что к простому фатализму Киркегор несводим, но Сопровскому важна тут полемика. Он даёт свое понимание роли поэта в мире. И оно оказывается пушкинским: поэт — пророк. И полемика у Сопровского и с экзистенциалистами, и с Пастернаком:
Да, хотя расклад такой и знаком,
Но поэту стоит раскрыть окно,
И стакана звон и судьбы закон,
И метели мгла для него одно.
И когда обиженный, как Иов,
Он заводит шарманку своих речей,
Это — горше меди колоколов,
Обвинительных актов погорячей!
Бунт — основа стихов Сопровского, и кричит он со всей масштабностью блоковских космических бурь.
P.S. Увы, Сопровский погиб в 37 лет, попал под машину… Каким он стал бы поэтом, проживи он подольше, можно только гадать…