Русская политика в ее историческом и культурном отношениях
Шрифт:
А и наши времена демонстрируют схожее, типологически близкое поведение власти. В XVI–XVII столетиях ее «маршрут» был таков: сначала «мы» — Москва — Третий Рим, но это означает, с одной стороны, новое и очень высокое самоопределение власти, т. е. фактическое укрепление, а с другой — фактический культурно-исторический изоляционизм. Далее: описанная Б.А. Успенским «вйзантинизация» — и укрепление власти, и выход из изоляции в качестве лидера православного мира. Параллельная полонизация, которая в тенденции вела к ослаблению власти, смягчению нравов и плюрализации социума. И в финале — варварская европеизация с североевропейским акцентом.
В XX
Но Русской Власти и это оказалось к лицу, в жилу, в струю. И когда ей надо, она и сталинский френчик набросит, и в пузатобрежневский костюм залезет, и «без галстуков» пройдется. Главное, что из всех этих катавасий Власть снова выходит молодой, энергичной, не оставляющей никаких сомнений в своей витальности. Как говаривал Александр Галич: «если начал делать, делай так, чтобы уж не встал». Русская Власть по-прежнему «делать» может. И по-прежнему у нее широкий набор культурно-идеологических технологий и возможностей для царствования на славу нам и страх врагам. И она может с гордостью повторять вещие слова министра внутренних дел А.А. Макарова: «Так было и так будет» (в IV Думе по поводу Ленского расстрела; самого Александра Александровича в 1919 году расстреляют чекисты).
…Как со всем этим строить публичную политику? — Не знаю.
Почему погибла «русская публичная политика-1»
Принципиальным является вопрос: русская публичная политика 1905–1917 гг. закончилась из-за негативных последствий войны, которую страна не выдержала, или же была обречена на неудачу в своем демократическом строительстве по причинам, так сказать, органическим? — Конечно, в такой форме поставленный вопрос может сам по себе вызвать возражения. Мол, война была делом «общим» и русские участвовали в ней не «случайно», а в качестве члена той системы государств, внутри которой и образовались мирным путем неустранимые конфликты, приведшие к смертоубийству. Ну, и оказались «слабым звеном» (как учил Ильич). Или: глубочайшие внутренние противоречия России, неразрешимые, как ни старались все эти витте-столыпины, старой властью, в момент ослабления страны рванули так, что все — и эта самая публичная политика — разлетелось в пух и прах. Да, возможна и масса других возражений против этого моего вопроса.
Однако сформулировав его именно так, вот что я имел в виду. Неудачный опыт «русской публичной политики-1» свидетельствует о ее невозможности на Руси вообще? А может лишь о «ситуационном провале»? «Рано» было? Не все условия вызрели? — Действительно, здесь есть что обсуждать. Не все вроде бы безнадежно. — Однако на это «есть» есть и ответ: закат «русской публичной политики-2» (1989/1991-2005 — условно, мы не знаем в каком темпе все это пойдет — гг.), который совершается на наших глазах (и с нашим участием, в смысле: всегдашнего по сути дела неучастия, «моя хата с краю»).
Но чего сегодня-то не хватает
Следовательно, мой вопрос о причинах неудачи «русской публичной политики-1» не корректен? — Думаю, это не так. И основания для обсуждения у нас есть.
Итак, русская публичная политика 1905–1917 годов. Как вела себя власть, мы уже отчасти говорили. Посмотрим теперь, как и что делало общество. Определенный опыт самоуправления и управления у него уже был. То есть нельзя сказать, что к 1905 году общество подошло совсем не подготовленным. Со времен Екатерины II свободные сословия имели какие-никакие права на самоуправление. Затем земская система, действовавшая на протяжении четырех десятилетий. Кстати, в конце 90-х годов XIX в. в земских учреждениях служило около 70 тыс. человек. Не так уж мало!
Но у общества был и иной, негативный, опыт самоорганизации. С 60-х — 70-х годов XIX столетия его радикальные слои, которым более или менее — в разные периоды по разному — сочувствовали и помогали либералы, находились в состоянии жесткого противостояния и даже войны с властью. Поэтому и общественно-политические организации, возникавшие до 1905 года, неизбежно были ориентированы на борьбу с властью и действовали в условиях подполья. Иными словами, являлись нелегальными, не ограниченными правовыми процедурами. А значит — не умели, не могли, не хотели действовать в правовом и публичном пространстве.
Такова была почва, из которой и начала произрастать «русская публичная политика-1».
Сразу же обозначались две тенденции. Одна, направленная на мирное реформирование страны и предполагающая компромиссы с властью. И другая, наследующая инстинкты, тактику и стратегию борьбы до победного конца — беспощадного уничтожения власти. Кадеты (партия «Народной свободы») находились ровно на линии водораздела между двумя этими лагерями. Соответственно, впитали в себя оба этих мировоззрения. Поэтому они тоже: «зеркало русской революции».
Надо признать, что в ходе развития, эволюции публичной политики удельный вес «реформистов» увеличивался, а «революционеров» снижался. Более того, сама линия водораздела, если можно так выразиться, меняла свой характер. Практически во всех левых партиях и группировках появились люди, готовые к диалогу и сотрудничеству (хотя бы временному, хотя бы тактическому) с властью. Это — меньшевики, правые эсеры и др. У кадетов явно обозначилось направление, полностью исключавшее для себя нелегальный способ действий и бескомпромиссное отношение к власти. Что касается октябристов и стоявших правее них просвещенно-консервативных сил (хотя и с националистическими оттенками), они набирались более или менее (скорее, все-таки менее) успешного опыта сотрудничества и компромиссов с властью (здесь, разумеется, не следует преувеличивать позитивного начала, но и нельзя его преуменьшать).