Русская революция на Украине
Шрифт:
Таким образом, лелеял я мысль о развитии анархического движения в русской революции, а отсюда и его идейного влияния на результаты ее.
С этим убеждением я спустя три недели после освобождения из тюрьмы вернулся в Гуляй-Поле, место моего рождения и жительства, где я оставил многих и много дорогого, близкого моему уму и сердцу и где, я чувствовал, смогу сделать кое-что полезное среди крестьян, в семье которых родилась наша группа, которая, несмотря на то, что потеряла две трети своих членов под расстрелами и на эшафотах в далекой холодной Сибири и в скитаниях по заграницам, все же совсем не умерла. Основное ее ядро все или почти все погибло. Но оно глубоко пустило корни своей идеи среди крестьян не только в Гуляй-Поле, но и за его пределами. Необходимо максимальное напряжение силы воли и отчетливое знание — чего анархисты хотят и что, в связи с этим хотением, можно извлечь даже из развертывающейся политической революции и отсюда, из Гуляй-Поля, из недр населяющего его трудового крестьянства,
С этой мыслью я носился долгие годы на каторге и теперь возвращался с ней в Гуляй-Поле.
Глава II
Встреча с товарищами и первые попытки наладить революционную общественную работу
Группа анархистов Гуляй-Поля.
Стоят (слева на право): А. Семенюта, Л. Кравченко (Грабовой), И. Шевченко, П. Семенюта, Е. Бондаренко, И. Левадный.
Сидят: Н. Махно, В. Антони, П. Онищенко, Н. Зуйченко, Л. Коростылев. 1909 год.
По приезде в Гуляй-Поле я в тот же день встретился со своими товарищами по группе. Многих уже не было в живых. Те, что пришли ко мне из старых, были: Андрей Семенюта (брат Саши и Прокофия Семенюты), Моисей Калиниченко, Филипп Крат, Савва Махно, братья Прокофий и Григорий Шаровские, Павел Коростелев, Лев Шнайдер, Павел Сокрута, Исидор Лютый, Алексей Марченко и Павел Хундей (Коростылев). Вместе с этими товарищами пришли наши молодые товарищи, которые в то время, когда я был на воле, еще не были в группе. Сейчас они уже по два и по три года находились в нашей группе, занимались чтением анархической литературы, распространением ее среди крестьян. Во все эти годы подполья они выпускали прокламации, печатанные на гектографе.
А сколько пришло крестьян и рабочих ко мне, сочувствующих анархической идее, — их перечислить было нельзя. Правда, я не мог брать их на учет, когда тут же рисовал перед собою планы предстоящей для нашей группы работы.
Я видел перед собой своих друзей-крестьян — этих безымянных революционных анархистов-борцов, которые в своей жизни не знали, что значит обманывать друг друга. Они были чистые крестьянские натуры, которые трудно было убедить в чем-либо, но, раз убедил, раз они тебя поняли и, проверив это понятое, убедились, что это именно так, они возвышали этот идеал на каждом шагу, всюду, где только представлялась им возможность. Я говорю, видя этих людей перед собой, я весь трепетал от радостных волнений, от душевной бури, которая толкала меня сейчас же, с завтрашнего дня повести по всем кварталам Гуляйполя среди крестьян и рабочих пропаганду, разогнать Общественный комитет (правительственная единица коалиционного правительства), милицию, не допустить организации никаких комитетов и взяться за прямое дело анархизма. Однако, к утру 25 марта, когда все пришедшие и приехавшие еще с вечера крестьянки и крестьяне, чтобы навестить меня «воскресшего из мертвых», как они выражались, начали расходиться, мы все групповики устроили наскоро свое деловое собеседование, на котором я в действительности представился не таким горячим. Мысль повести пропаганду среди крестьян и рабочих, разогнать «Общественный Комитет» — не нашла в моем докладе надлежащего себе места. Я, неожиданно для многих товарищей, настаивал на уяснении нашей группе положения анархического движения вообще в России. В этой раздробленности анархических групп, которая известна мне была до революции, — я лично не находил удовлетворения. Такой образ действия для дела анархизма по-моему никогда не мог быть удовлетворительным. Он не может группировать силы труда в том же масштабе, в каком выражается революционный подъем широких трудовых масс в период разрушительных действий Революции. А раз это так, то анархисты, придерживающиеся такого образа действий, должны или оторваться от событий и закостенеть в своей сектантской кружковой пропаганде, или тянуться в хвосте этих событий, выполняя работу на пользу своих политических врагов. Следовательно, чтобы предпринять нам в Гуляй-Поле решительные шаги в области разгона правительственных учреждений и объявление вне всяких прав на существование в нашем районе частной собственности на земли, фабрики, заводы и другие виды общественных предприятий, мы должны были, помимо того, что прислушаться к голосу нашего движения по городам, подойти к массе крестьянства, убедиться в постоянстве ее революционной силы и дать крестьянам
— Это, товарищи, один из тех тактических вопросов, который мы завтра должны будем решить. На нем, мне кажется, придется остановиться подробнейшим образом, ибо от правильного его разрешения зависит дальнейшая выработка определенной тактики нашей группы. Для нас, Гуляй-Польцев, это необходимо, ибо мы единственная группа анархистов-коммунистов, которая на протяжении 11 лет не порывала связи с крестьянской массой. Других групп по близости мы не знаем. В городах — Александровске и Екатеринославе — из старой анархической организации мало кто остался в живых. Да и те, пока неизвестно где находятся. Некоторые из екатеринославцев остались в Москве. Неизвестно, когда приедут в Екатеринослав. О тех, кто эмигрировал в Швейцарию, Францию и Америку, тоже ничего еще не слышно.
Мы предоставлены теперь самим себе. Наша группа, как она ни слаба в своем знании теории анархизма, она должна сейчас же выработать себе тактику действия среди крестьян Гуляй-Поля и по району. Без колебаний мы должны с завтрашнего дня начать работу по организации Крестьянского Союза и постараться, чтобы кто либо из крестьян, наших групповиков, стал во главе этого Союза. Это важно с двух сторон: с одной — мы не допустим укорениться в его рядах никакой враждебной нашему идеалу политической группировки, а с другой — мы в любое время сможем делать ему доклады по тем или иным текущим вопросам, и, таким образом, сродним Крестьянский Союз с нашей группой.
Это даст возможность крестьянам самим подойти вплотную к вопросу о земле и провозгласить ее общественным достоянием, не дожидаясь решения об этом важном для крестьян вопросе «революционного» правительства…
Товарищи рады были тому, что выслушали, однако высказались далеко не в пользу такого подхода к делу. Товарищ Калиниченко этот подход резко осудил, мотивируя это тем, что наша, анархистов, роль в данной революции должна ограничиться только пропагандой своей идеи. Тем более, что поле деятельности сейчас свободно и широко и мы должны его использовать исключительно для уяснения трудящимся нашей идеи, не входя ни в какие их союзы и организации.
«Это, — говорил товарищ Калиниченко, — покажет крестьянам, что мы не заинтересованы в том, чтобы подчинить их своему влиянию, мы лишь советуем им, чтобы они разобрались к нашей идее и, придерживаясь наших путей и средств, приступили самостоятельно к строительству новой жизни».
На этом мы и закончили свое совещание. Было 7 часов утра. Я хотел попасть на общий сход — собрание крестьян и рабочих, на котором должно было заслушиваться распоряжение уездного правительственного комиссара с комментариями председателя общественного комитета г. Прусинского, как нужно понимать происшедший революционный переворот в стране.
Мы на сей раз пришли только к тому, что мой доклад необходимо рассмотреть и подвергнуть более тщательному разбору и обсуждению. Часть товарищей разошлась, часть осталась у меня, чтобы вместе идти на сход-собрание.
В 10 часов утра я, в сопровождении товарищей, был на базаре, рассматривал площадь, здания домов и гимназий. Зашел в одну из них, где встретился с директором и долго говорил с ним о программе преподавания, в которой (кстати сказать) ничего не понимал, но узнал, что «Закон Божий» в программе стоит и, по словам директора, ревностно оберегается попами и, отчасти, родителями учащихся. Я очень возмутился. Тем не менее, это не помешало мне через некоторое время записаться членом общества просвещения, от имени которого эта гимназия существовала. Я глубоко верил, что непосредственным участием в этом обществе просвещения, я пошатну в нем религиозный вопрос…
Лишь в 12 часу я пришел на сход-собрание, который только что открылся докладом председателя «Общественного Комитета», — прапорщика Прусинского. (В это время в Гуляй-Поле был расположен 8-й полк Сербской армии, к которой была прикомандирована русская пулеметная команда в 12 пулеметов с прислугой в 144 человека, возглавлявшейся четырьмя офицерами. Вот из этих то офицеров, когда организовался в Гуляй-Поле «Общественный Комитет», некоторые были приглашены участвовать в нем и один из них, именно прапорщик Прусинский, был избран председателем «Общественного Комитета», а поручик Кудинов — начальником милиции. При помощи этих двух офицеров, «общественных деятелей» и устанавливался порядок общественной жизни в Гуляй-Поле.).
По окончании своего доклада председатель «Общественного Комитета» попросил меня выступить перед сходом и поддержать его доклад, от чего я отказался и попросил слова у собрания по другому вопросу.
В своей речи я указал крестьянам на недопустимость существования в революционном Гуляй-Поле такого «Общественного Комитета», который возглавляется людьми, населению неизвестными, от которых население не может требовать никакого отчета в их деяниях. И, конечно, попросил сход-собрание сейчас же уполномочить по 4 человека от каждой сотни (Гуляй-Поле разбито на 7 участков, называемых сотнями) для особого совещания по этому и ряду других вопросов.