Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917
Шрифт:
Большего достигли участники другого заговора, во главе которого стоял председатель Земгора и будущий премьер-министр первого Временного правительства князь Г.Е.Львов, а вторым человеком был начальник штаба генерал Алексеев{756}. Эта группа надеялась вынудить императрицу удалиться в Крым и убедить Николая вручить прерогативы монаршей власти вел. кн. Николаю Николаевичу. Заговорщики связались с великим князем, служившим тогда командующим на Кавказском фронте, через тифлисского городского голову А.И.Хатисова. Николай Николаевич попросил день на размышление и затем отверг предложение на том основании, что ни «мужики», ни солдаты не поймут необходимости такого переворота. Хатисов телеграфировал Львову об отрицательном исходе дела, пользуясь заранее оговоренным шифром: «Госпиталь открыт быть не может». Но весьма показательно для настроений того времени, что Николай Николаевич не счел нужным известить своего государя о готовящемся заговоре.
Было множество толков о «декабристских» заговорах среди гвардейских
Протопопов, ослепленный властью премьер-министра Российской империи de facto, источал такую уверенность, что заставил многих современников действительно усомниться в его умственной полноценности. Он не придавал значения донесениям полиции о заговорах против царской семьи, сочтя заговорщиков, впрочем не без оснований, за досужих болтунов. Беспокойство ему доставляло другое, хотя он и был уверен, что сумеет справиться и с этой опасностью. На 14 февраля было назначено открытие двенадцатидневной сессии Думы. Полиция докладывала, что в обществе только об этом и говорят и что созыв Думы может послужить поводом для массовых антиправительственных демонстраций; однако и отмена созыва Думы могла поднять волну народного недовольства. Полиция считала насущной задачей предотвратить уличные демонстрации, дабы не вызвать столкновений с полицией и не подстегнуть восстания. Генерал К.И.Глобачев, начальник петроградского охранного отделения, 26 января сообщал Протопопову, что лидеры оппозиции, среди которых значились Гучков, Коновалов и Львов, уже числили себя законным правительством и распределяли министерские портфели{758}. Протопопов просил полномочий на арест Гучкова, Коновалова и других оппозиционеров, а также Центральной рабочей группы, которую они намеревались использовать для организации массовых выступлений{759}. Он бы с превеликим удовольствием засадил в тюрьму Гучкова заодно с тремя сотнями «бунтовщиков», которых считал душой нарождающегося восстания, однако не решался. Поэтому удовольствовался не менее полезной, на его взгляд, мерой, приказав арестовать Рабочую группу, которая к тому времени (конец января) уже превратилась в откровенно революционную организацию.
Рабочая группа, руководимая Гвоздевым, проводила двойственную политику, типичную для меньшевиков, а позднее для возродившегося Петросовета, своего рода предтечей которого Рабочая группа была. С одной стороны, они поддерживали военные усилия и помогли Центральному военно-промышленному комитету сохранять рабочую дисциплину в оборонной промышленности. С другой стороны — бросали пламенные призывы к скорейшему свержению монархии и замене ее демократическим временным правительством — то есть призывали к политическому перевороту в разгар войны, которую при этом не собирались прекращать{760}. В их прокламации, выпущенной 26 января, заявляется, что правительство использует войну для порабощения рабочего класса. Конец войне, однако, не улучшит положение рабочих, «если ликвидировать войну будет не сам народ, а теперешняя самодержавная власть». Мир, достигнутый монархией, обернется для народа только «новыми цепями»:
«Рабочему классу и демократии нельзя больше ждать. Каждый пропущенный день опасен — решительное устранение самодержавного режима и полная демократизация страны являются теперь задачей, требующей неотложного разрешения».
Прокламация заканчивалась призывом к фабричным рабочим быть готовыми к «общей организованной демонстрации» перед Таврическим дворцом (где заседала Дума), чтобы потребовать создания временного правительства{761}.
Шаг, отделявший это воззвание от прямого призыва к насильственному свержению правительства, не был еще сделан, однако, что ни говори, подстрекательский характер прокламации очевиден. Известно, что Рабочая группа, поддерживаемая Гучковым и другими членами Прогрессивного блока, действительно планировала в день открытия заседаний Думы вывести на улицы Петрограда сотни тысяч рабочих с требованием радикальных перемен в правительстве; демонстрация должна была сопровождаться массовой стачкой{762}. Протопопов был намерен предотвратить это.
27 января, на следующий день после появления прокламации, все руководители Рабочей группы были арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. Протопопов проигнорировал возмущение деятелей промышленного комитета, полагая, что подавил в зародыше революционный переворот, запланированный на 14 февраля. (Месяц спустя, освобожденные рабочими, руководители Рабочей группы проследовали незамедлительно в Таврический дворец и помогли организовать Петроградский Совет.)
После ареста Рабочей группы Николай попросил бывшего министра внутренних дел Н.А.Маклакова составить проект манифеста о роспуске Думы. Выборы новой Думы — пятой — предполагалось перенести на декабрь 1917 года, то есть почти на год{763}. Слухи об этом вызвали чрезвычайное волнение в Думе{764}.
Во избежание беспорядков в Петрограде в связи с открытием Думы Протопопов вывел Петроградский военный округ из подчинения
Эти меры возымели желаемый результат. Арест Рабочей группы и строжайшие предостережения Хабалова заставили отменить демонстрацию 14 февраля в поддержку Думы. Но при всем том 90 тыс. рабочих Петрограда в этот день бастовали и провели мирную манифестацию в центре столицы{766}.
Между тем управление страной забуксовало. Совет министров практически бездействовал, так как его члены под тем или иным предлогом перестали приходить на заседания, и даже Протопопов не появлялся{767}. И в этот, наиболее опасный для монархии момент был обезглавлен департамент полиции: генерал П.Г.Курлов, личный друг Протопопова, которого министр пригласил занять пост директора, натолкнулся на сильнейшее противодействие со стороны Думы и, прослужив короткое время в качестве управляющего, был вынужден уйти, даже не дожидаясь замены{768}. Шеф Особого отдела полиции, занимающегося контрразведкой, — И.П.Васильев писал впоследствии, что при Протопопове его отдел не получал никаких особых поручений{769}. Оппозиция открыто смеялась над запретом правительства на проведение митингов и собраний. Военная цензура в январе 1917 года тоже не действовала, потому что издатели газет и журналов не утруждали себя отсылкой предварительной копии в Цензорский комитет{770}.
Но Протопопова, черпавшего беспредельный оптимизм в ежевечерних общениях с духом Распутина, все это не волновало{771}.
ГЛАВА 8
ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Вслед за двумя сравнительно мягкими зимами пришла необыкновенно суровая зима 1916/1917 годов: в Петрограде в первые три месяца 1917 года средняя температура была 12 градусов ниже нуля в сравнении с 4 градусами в то же время прошлого года. В феврале 1917 года температура падала в среднем до 14 градусов. В Москве было еще морозней: до 16,7 градуса ниже нуля{772}. Холода стояли такие, что крестьянки не решались пускаться в путь на городские рынки. Железнодорожные пути заметало гигантскими сугробами, и не хватало рук расчистить эти заносы. Даже локомотивы в такую стужу выходили из строя, и иногда приходилось часами их растапливать, чтобы создать давление. Суровые погодные условия усугубили тяжкую транспортную проблему. На тридцатый месяц войны большая часть подвижного состава была сильно изношена и выведена из строя. К середине февраля 1917 года в России действовало лишь три четверти от довоенного железнодорожного оборудования, и из этого числа большая доля стояла на приколе из-за суровых погодных условий: зимой 1916/1917 годов 60 тыс. вагонов, груженных продовольствием и топливом, не могли сдвинуться с места из-за снежных заносов — а это составляло одну восьмую всего грузового состава{773}.
Нарушение снабжения имело катастрофические последствия для северных городов, в особенности для Петрограда. Запасов хлеба в столице, по-видимому, было достаточно. По словам генерала С.С.Хабалова, командующего округом, 25 февраля на городских складах было 9 тыс. тонн муки — количество, более чем достаточное на несколько дней жизни города{774}. Однако из-за нехватки топлива простаивали пекарни. Приблизительно в двадцатых числах февраля по городу поползли слухи о том, что правительство собирается ввести норму на хлеб по фунту на взрослого человека. Началась паническая закупка, опустошавшая булочные до последней крошки{775}. Образовались гигантские очереди, нередко люди стояли всю ночь напролет на жгучем морозе, чтобы оказаться первыми, когда утром откроются хлебные лавки. Люди были раздражены, и часто в толпе вспыхивали ссоры и драки. Даже сотрудники полиции жаловались на то, что им нечем кормить свои семьи{776}. Одновременно из-за топливного кризиса останавливались заводы. 21 февраля закрылся Путиловский завод. Десятки тысяч праздных рабочих хлынули на улицы.
Ничто лучше не иллюстрирует отстраненность правительства от реальности, чем решение царя в этот напряженнейший и сложнейший момент отправиться в Могилев. Он намеревался провести там неделю для совещаний с генералом Алексеевым, только что возвратившимся в Ставку после лечения в Крыму. У Протопопова это решение не вызвало никаких сомнений. Вечером 21 февраля он уверял государя, что беспокоиться не о чем и он может ехать со спокойным сердцем в уверенности, что тыл в надежных руках{777}. К вечеру следующего дня царь уехал. А две недели спустя он уже вернулся как частное лицо — «Николай Романов», и под конвоем. Безопасность столицы была вверена весьма некомпетентным людям: военному министру генералу М.А.Беляеву, поднявшемуся на эту высоту по ступенькам военной бюрократической лестницы и получившему среди коллег прозвище «мертвая голова», и командующему округом генералу Хабалову, профессиональный опыт которого не выходил за рамки канцелярий и военных академий.