Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками. 1918—1924
Шрифт:
Климатические условия, повлекшие голод 1921 г., были сходны с обстановкой 1891–1992 гг. Осень 1920 г. выдалась необычайно засушливой. Зимой выпало мало снега, да и тот сразу растаял. Весной 1921 г. Волга обмелела и не разлилась, как обычно. Затем наступили испепеляющая жара и засуха — злаки сгорели, земля растрескалась. Огромные пространства черноземных пашен превратились в пыль{1465}. То, что еще оставалось на земле растущим, пожрала саранча.
Но природные бедствия не были главной причиной трагедии. Голод 1921 г. подтвердил справедливость народной пословицы: «Неурожай от Бога, голод от людей». Засуха только приблизила катастрофу, которая рано или поздно неизбежно должна была наступить в результате аграрной политики большевиков: авторитетный знаток этой проблемы утверждает, что, если бы не политические и экономические факторы, засуха не обернулась бы столь тяжкими последствиями{1466}. Бездумная конфискация «излишков», которые чаще всего были вовсе не излишками, а минимумом, необходимым для выживания, обеспечила трагедию. В 1920 г., по словам наркома продовольствия А.Цюрупы, крестьянского урожая было достаточно ровно для того, чтобы прокормить себя и отложить зерно для посева. Таким образом, никаких запасов на черный день, какие извечно приберегали крестьяне, не оставалось.
Засуха 1921 г. поразила приблизительно половину хлебородных районов, из них в 20 процентах урожай погиб полностью. Население, охваченное
226
Известия. 1922. № 60/1499. 15 марта. С. 2; Hutchinson L. In: Colder F.A., Hutchinson L. On the Trail of the Russian Famine. P. 17. Несколько иные цифры дает Помгол (Итоги борьбы с голодом в 1921—22 гг. М., 1922. С. 460). Данные о детях взяты из кн.: Pethybridge P. One Step Backwards, Two Steps Forward. Oxford, 1990. P. 105.
227
Хотя данные в разных регионах несколько разнятся, грубый подсчет показывает, что крестьянину требовалось ежегодно как минимум 10 пудов (163 кг) зерна для жизни и еще от 2,5 до 5 пудов (40–80 кг) для посева (Революционная Россия. 1921. № 14–15. С. 13), Л.Каменев подсчитал, что средний объем потребления зерна на человека в России до 1914 г. составил 16,5 пудов в год (включая посевное зерно) (РЦХИДНИ. Ф. 5. Оп.2.Д.9.Л.2).
О том, что размеры катастрофы были не столько результатом коварных капризов природы, сколько делом рук человеческих, наглядно свидетельствуют показатели по регионам, где традиционно снимали самые крупные урожаи, а теперь получали наименьшие. Немецкая автономная область Поволжья, например, слывшая оазисом благополучия, страдала сильнее других, а ее население сократилось более чем на 20 %: здесь в 1920–1921 гг. реквизировали 41,9 % всего урожая зерна{1470}.
Весной 1921 г. крестьяне пораженных бедствием губерний вынуждены были питаться травой, корой деревьев и грызунами. Голод усиливался, и никакой помощи от правительства не ощущалось, предприимчивые татары продавали в вымирающих районах некий продукт, который они называли «съедобной глиной», запрашивая до 500 рублей за фунт. С приходом лета крестьяне, обезумевшие от полного истощения, бросали свои деревни и кто пешком, кто на подводах тянулись к ближайшей железнодорожной станции в надежде добраться до тех мест, где, по слухам, было вдоволь еды: сначала такой землей обетованной слыла Украина, а потом Туркестан. Вскоре миллионы несчастных скопились на вокзалах и полустанках, но им не давали уехать, потому что до июля 1921 г. Москва не хотела признавать факт катастрофы. Люди зря дожидались «поездов, которые так и не пришли, или смерти, которая была неминуема». Вот как выглядела железнодорожная станция в Симбирске летом 1921 г.:
«Представьте себе массы грязных тряпок, из которых там и сям видны истощенные, оголенные руки и лица, уже несущие печать смерти. Прежде всего ощущается ядовитый запах. Пройти невозможно. Зал, коридоры, каждая пядь свободного места занята лежащими, сидящими, скорчившимися в самых немыслимых позах. Если приглядеться, то увидишь, что эти грязные тряпки кишат червями. Тифозные ползают и бьются в лихорадке, тут же их дети. Грудные дети потеряли голоса и уже не кричат. Каждый день умирает больше двадцати человек, их уносят, но убрать всех невозможно. Подчас трупы остаются лежащими среди живых больше пяти дней. Женщина пытается утешить младенца, лежащего у нее на коленях. Ребенок плачет, прося кушать. Мать укачивает его на руках. Затем она внезапно шлепает его. Малыш снова заходится. Женщина словно сходит с ума. С искаженным гневом лицом она начинает яростно бить ребенка. Удары сыплются на личико, голову, и наконец швыряет его на пол и пинает ногой. Вокруг поднимается ропот возмущения. Ребенка поднимают с полу, все проклинают мать, которая после дикой вспышки сидит совершенно равнодушная ко всему происходящему вокруг, глядя застывшими и ничего не видящими глазами»{1471}.
«Бесполезно пытаться в нескольких строках изобразить весь ужас бедствия, — писал очевидец из Самары, — да и не найдешь таких слов, которые способны были бы его выразить. Надо видеть своими глазами этих скелетов-людей, скелетов-детей, с землистыми, часто опухшими лицами, с горящими огнем голода глазами, слышать это робкое, замирающим шепотом произносимое: "кусочек"…»{1472}.
Поступало много сообщений о том, что доведенные до безумия люди убивали и съедали соседей и даже родственников. Фритьоф Нансен, норвежский филантроп, посетивший в то время Россию, говорил о каннибализме как феномене, распространившемся «до ужасающих размеров»{1473}. Профессор Харьковского университета, предпринявший попытку проверить достоверность этих сообщений, подтвердил 26 случаев людоедства: «В семи случаях… было совершено убийство и тела проданы на рынке в виде колбасы»{1474}. Были отмечены также случаи некрофагии — поедания трупов.
В голодающих районах из деревни в деревню можно было не заметить никаких признаков жизни — жители либо бросили родные места, либо лежали в домах не в силах пошевелиться. В городах трупы загромождали улицы — их собирали, грузили на телеги, часто сняв всю одежду, — и сваливали в безвестные общие могилы.
Голод сопровождался эпидемиями, косившими вконец обессиленных людей. Сильнее всего свирепствовал тиф, но жертвы холеры, брюшного тифа и черной оспы тоже исчислялись сотнями тысяч.
Весьма назидательно провести сравнение отношения большевистского правительства к голоду с действиями царского правительства, тридцать лет назад оказавшегося перед лицом подобной трагедии, когда голодом были поражены 12,5 млн крестьян{1475}.
В Кремле наблюдали за распространением голода, словно в прострации. Хотя донесения из села предупреждали о надвигающейся катастрофе, а когда она разразилась, о ее масштабах, Москва не делала ничего, потому что не могла признать факта национальной трагедии, которую невозможно было бы приписать проискам «кулаков», «белогвардейцев» или «империалистов» [228] . Во-вторых, она просто не знала эффективных средств борьбы: «Советское правительство столкнулось с проблемой, которую, впервые, не способно было решить с помощью силы» {1477} . В мае и июне 1921 г. Ленин распорядился приобрести зерно за границей, но оно предназначалось для снабжения городов, главного предмета его забот, а не для деревни {1478} . Голод волновал его лишь постольку, поскольку грозил обернуться возможными неприятными политическими последствиями: в июне 1921 г., к примеру, вождь говорил об «опасном положении», возникшем в связи с голодом {1479} . И, как мы уже видели, он использовал его в качестве предлога для начала наступления на Православную церковь. В июле 1921 г. Дзержинский предупреждал ЧК об опасности контрреволюции в местностях, пораженных голодом, и назначил жесткие превентивные меры {1480} . Советской прессе запрещалось даже намекать на неурожай, и еще в начале июля она продолжала сообщать, что в деревне все в порядке. Большевистские лидеры тщательно избегали всякой сопричастности к бедствию: Калинин, кремлевский представитель от крестьянства, был единственный, кто посетил вымирающие регионы {1481} . 2 августа, когда катастрофа достигла наивысшей точки, Ленин обратился с воззванием к «международному пролетариату», где с лукавым простодушием сообщалось, что «в России в нескольких губерниях голод, который, по-видимому, лишь немногим меньше, чем бедствие 1891 года» {1482} . Ни в одной статье или выступлении главы партии и правительства в тот период нельзя встретить ни слова сочувствия миллионам его подданных, гибнущих от голода. Действительно, можно предположить, что народное горе с политической точки зрения было ему вполне на руку, поскольку голод настолько ослабил крестьянство, что «изгонял саму мысль о крестьянской борьбе», и «усмирял» деревню даже быстрее, чем отмена продразверстки {1483} .
228
Хотя надо заметить, что Ленин несколько раз пытался это сделать, см., например: Полн. собр. соч. Т. 44. С. 75, 312–313.
В июле Кремль, наконец, вынужден был признать то, что всем уже было известно: страна в объятиях катастрофического голода. Но, не желая объявлять об этом прямо и открыто, советское правительство предпочло, чтобы печальная правда и зов о помощи исходили от частных лиц. 13 июля, очевидно с одобрения Ленина, Горький обратился с воззванием «Ко всем честным людям» с просьбой помочь продовольствием и медикаментами. 21 июля правительство одобрило просьбу группы гражданских лиц об образовании добровольной частной организации в помощь терпящим бедствие. Она называлась «Всероссийский комитет помощи голодающим», или просто «Помгол», и насчитывала 73 члена различной политической ориентации, среди них были Максим Горький, графиня Софья Панина, Вера Фигнер, экономист С.Н.Прокопович и его жена Екатерина Кускова и еще много известных агрономов, врачей и писателей{1484}. Комитет действовал по подобию Особого комитета помощи голодающим, образованного в 1891 г., чтобы помочь царскому правительству в сходных обстоятельствах, с той лишь разницей, что, по распоряжению Ленина, в его состав включили «ячейку» из 12 видных коммунистов, председателем которой был Каменев, а А.И.Рыков — его заместителем. Это было сделано ради уверенности в том, что первая в Советской России независимая организация, получившая право на существование, не выйдет за рамки строго определенной ей миссии.
23 июля Герберт Гувер, министр торговли Соединенных Штатов Америки, откликнулся на призыв Горького. Он основал и с большим успехом возглавлял Американскую администрацию помощи (American Relief Administration, или ARA) — организацию, предназначенную безвозмездно снабжать продовольствием и медикаментам послевоенную Европу. Убежденный антикоммунист, он оставил политику в стороне, чтобы энергично взяться за работу в России. Он поставил два условия: чтобы американской организации, отвечающей за облегчение положения голодающих, было позволено действовать самостоятельно, без вмешательства коммунистических сотрудников, и чтобы граждане США, содержащиеся в советских тюрьмах, были выпущены на свободу. Требование независимости и невмешательства в дела заокеанских служащих взбесило Ленина: «Подлость Америки, Гувера и Совета Лиги наций сугубая, — писал он в Политбюро. — Надо наказать Гувера, публично дать ему пощечины, чтобы весь мир видел, и Совету Лиги наций тоже». В личной переписке он назвал Гувера «наглецом и лгуном», а американцев «подлыми торгашами» {1485} . Но у него не было выбора, и он уступил. 25 июля Горький от имени советского правительства принял предложение Гувера {1486} . 21 августа ARA подписала с Максимом Литвиновым в Риге договор о предоставлении помощи. Гувер начал свою деятельность с 18,6 млн долларов, которые даровал Конгресс США, к ним добавились частные пожертвования, а также 11,3 млн долларов, вырученных советским правительством от продажи золота. К моменту окончания своей деятельности ARA потратила в пользу России 61,6 млн долларов (или 123,2 млн золотых рублей) [229] .
229
Fisher H.H. The Famine in Soviet Russia. New York, 1927. P. 553. Прибыль от продажи российского золота, очевидно, шла исключительно на продовольствие для городов. Первый пример иностранной помощи России во время голода отмечен в Новгороде в 1231 г., население которого, сократившееся в десять раз из-за голода, было спасено благодаря хлебу, поступившему из Германии (Новый энциклопедический словарь. СПб., бд. Т. 14. С. 40–41).