Русская Швейцария
Шрифт:
Русский профессор бежит от нацистов, и в этом ему помогает Рахманинов – вносит требуемый швейцарскими ведомствами залог. Квартира Ильина в Цолликоне становится одним из очагов русской культуры в идущей к войне Европе. Ильин читает лекции в Русско-швейцарском кружке по изучению русской культуры и истории в Цюрихе – в большом зале отеля «Карлтон-Элит» (“Carlton-Elite”, Bahnhofstrasse, 41), где обычно происходят заседания кружка, а затем в одном из швейцарских народных университетов в Рапперсвиле (Rapperswil).
В кружке, объединявшем немногих русских эмигрантов и представителей цюрихской интеллигенции, в течение нескольких лет он прочитал 26 отдельных лекций и два цикла лекций по самым различным аспектам культуры, в которых, в частности, пытается осмыслить русскую катастрофу, понять ее причины и уроки. В статье «О незыблемых основах», опубликованной в мае 1939 года в «Голосе русской молодежи», приложении к газете «Новый путь», издававшейся Русским трудовым христианским движением в Женеве, Ильин пишет: «Без веры, родины и семьи нет духовно почвенного, органически верного, к творчеству призванного человека. Есть только “интеллигентики” наверху и хулиганы внизу. Именно те умственные человечки, высиженные в полунаучных заведениях, гомункулы из реторт, – и те безверные, безродные, развратные башибузуки из черни – которые совместно делали и сделали большевицкую революцию». В Цолликоне Ильиным создаются «Сущность и своеобразие русской культуры», двухтомное исследование о Гегеле, «Путь к очевидности», «Аксиомы религиозного опыта», «Наши задачи» и многое другое. Почти всё будет опубликовано уже после смерти. Ильин похоронен на кладбище Цолликерберг (Zollikerberg) в 1954
Упомянем еще два имени эмигрантов из России, связанных с городом на Лиммате уже в послевоенный период.
В Цюрихе неоднократно устраивал выставки Марк Шагал, в частности в 1950 и 1967 годах. В 1970-м он закончил свои всемирно известные витражи на библейские темы во Фраумюнстере (Fraumünster). Без осмотра этой работы художника не обходится с тех пор ни одна экскурсия.
И конечно, Цюрих – это город, в котором провел первое время своего изгнания Александр Солженицын.
Выбор именно Цюриха как места жительства после высылки из СССР в феврале 1974-го связан, во-первых, с исторической традицией русского изгнанничества в Швейцарии, во-вторых, с тем, что с 1969 года интересы писателя за рубежом представлял цюрихский адвокат Фриц Хееб (Fritz Heeb), имевший давние связи с Россией (он был первым секретарем основанного после Второй мировой войны просоветского Общества Швейцария – СССР, а до этого членом партии рабочих – швейцарских коммунистов), и в-третьих, что было для писателя особенно важно, именно здесь ему хотелось поработать над «цюрихскими» главами «Красного колеса».
Встреча на вокзале в Цюрихе знаменитого русского писателя, лауреата Нобелевской премии, только что выпущенного из московской тюрьмы, оказалась более чем горячей. «Всё было густо забито народом, – пишет Солженицын в своих “Очерках изгнания” – “Угодило зернышко промеж двух жерновов”. – Никакая полиция не могла оберечь, давка оказалась смертная…»
Первые неприятные впечатления от Запада – назойливые «папарацци». Слова, брошенные в сердцах Солженицыным и подхваченные прессой всего мира: «Да вы хуже гэбистов!» – на долгие годы вперед определят трудные взаимоотношения писателя с демократическими средствами массовой информации.
Сначала Солженицын живет у Хееба, затем взявший писателя-изгнанника под свою опеку цюрихский штадт-президент Зигмунд Видмер (Sigmund Widmer) предоставляет ему от муниципального правления дом на тихой улице Штапферштрассе у подножия Цюрихберга (Stapferstrasse, 45).
Вот впечатления от города: «Цюрих – очень понравился мне. Какой-то и крепкий, и вместе с тем изящный город, особенно в нижней части, у реки и озера. Сколько прелести в готических зданиях, сколько накопленной человеческой отделки в улицах (иногда таких кривых и узких)». Но писателю не до осмотра достопримечательностей – он уже в работе: «Мне и усилий не надо было делать над собой: я уже весь переключился на ленинскую тему. Где б я ни брел по Цюриху, ленинская тень так и висела надо мной».
Жене Солженицына удалось вывезти из России огромный архив, материалы которого были необходимы писателю для романа. За время швейцарского пребывания он переписал некоторые главы из своей исторической эпопеи, дополнив их новыми фактами и своими цюрихскими впечатлениями, и издал отдельной книгой – «Ленин в Цюрихе». В Швейцарии он закончил «Бодался теленок с дубом» и поставил на последней странице дату и место: «Sternenberg, нагорье Цюриха. Июнь 1974».
Работать в городе неудобно, и Зигмунд Видмер предложил писателю свой дом в деревне, расположенной в часе пути на восток от Цюриха. «В Штерненберге, – вспоминает Солженицын, – я сосредоточился писать – скорее убедиться, что эту способность не потерял в изгнании». И еще о благотворном влиянии этого места на свое творчество: «День ото дня я в Штерненберге здоровел и телом, и духом. И, спрашивается, как же они могли меня выслать? Сами же устроили мне Ноев ковчег – переждать их потоп».
Солженицын в Швейцарии ведет себя отнюдь не отшельником, дает интервью, выступает в газетах, по телевидению, встречается со студентами-славистами Цюрихского университета, участвует в знаменитом аппенцельском «вече» – «ландесгемайнде», собрании граждан швейцарского кантона. В Цюрихе его посещают друзья. Например, после лишения советского гражданства приезжают Мстислав Ростропович и Галина Вишневская, еще, как он пишет, в «ошеломлении»: «В таком растерянном, смущенном, неприкрепленном состоянии они и посетили нас в Цюрихе. Улыбались – а горько, Стива пытался шутить, а невесело. В нашем травяном дворике сидели мы за столом до сумерек – никогда бы не примерещился такой финал, средь обступивших нас швейцарских особнячков, с высокими черепичными крышами, пять лет назад, когда они приютили меня в Жуковке».
Приезжает и только что прибывший на Запад писатель Владимир Максимов с идеей издавать эмигрантский журнал. Здесь, в Цюрихе, рождается и концепция нового издания, и название: «Вот какую идею я ему предложил – в укреплении фундамента и смысла журнала, – и он ее воспринял и потом осуществил: этим журналом объединить силы всей Восточной Европы… (В таком духе я потом послал и приветствие в их первый номер, впечатлевая это направление в рождаемый журнал. И само название подсказал: “Континент”.)»
О своих впечатлениях от швейцарской демократии писатель говорит в телеинтервью компании CBS 17 июня 1974 года: «Сейчас я приехал в Швейцарию и должен вам сказать – нисколько я не снимаю своей критики западных демократий, но должен сделать поправку на швейцарскую демократию… Вот, швейцарская демократия, поразительные черты. Первое: совершенно бесшумная, работает, ее не слышно. Второе: устойчивость. Никакая партия, никакой профсоюз забастовкой, резким движением, голосованием не могут здесь сотрясти систему, вызвать переворот, отставку правительства, – нет, устойчивая система. Третье: опрокинутая пирамида, то есть власть на местах, в общине, больше, чем в кантоне, а в кантоне – больше, чем у правительства. Это поразительно устойчиво. Потом – демократия всеобщей ответственности. Каждый лучше умерит свои требования, чем будет сотрясать конструкцию. Настолько высока ответственность здесь, у швейцарцев, что нет попытки какой-то группы захватить себе кусок, а остальных раздвинуть, понимаете? И потом, национальная проблема, посмотрите, как решена. Три нации, даже четыре, и столько же языков. Нет одного государственного языка, нет подавления нации нацией, и так идет уже столетиями, и всё стоит. Конечно, можно только восхититься такой демократией. Но ни вы, ни они, ни я не скажем: давайте швейцарскую демократию распространим на весь мир, на Россию, на Соединенные Штаты. Не выйдет».
Но долго в Швейцарии писатель не выдерживает. Для переезда в Вермонт было несколько причин. Не столько «русский пейзаж» в американском лесу сыграл главную роль, сколько невозможность в Швейцарии вести активную политическую деятельность. Так, например, после проведения у себя в доме в Цюрихе пресс-конференции по поводу выхода сборника «Из-под глыб» Солженицын получает предупреждение от полиции для иностранцев (Fremdenpolizei) кантона Цюрих, что ему запрещено делать политические заявления и что за 10 дней до каждого публичного выступления он должен обращаться в соответствующую инстанцию за разрешением.
Как некогда Герцен, Солженицын пишет открытое письмо цюрихским властям: «…Однако я не могу взять в толк, почему мою критику социализма и коммунизма как социальных теорий и систем, проведенную на конференции 14 ноября, Вы расцениваете как политическое выступление. Я ни словом не высказался о советском правительстве, ни об одном члене его, и не только не призывал к насильственному изменению советского режима, но, напротив, предостерегал от таких действий. Поучительно сопоставить, что в этом же самом городе Цюрихе в 1916–1917 годах Владимир Ленин, так же не имевший “разрешения осесть” (Niederlassungsbewilligung), как и я, – многократно на собраниях открытых и закрытых призывал к вооруженному свержению не только русского правительства, но и всех правительств Европы, в том числе и самого швейцарского,
В заключение этой главы скажем еще несколько слов о местах, без которых невозможно себе представить Цюрих, – о самом озере и двух горах: Цюрихберге (Zürichberg) и Ютлиберге (Ütliberg), между которыми уютно разлегся город на берегах вытекающего из озера Лиммата. Редкий гость из России отказывался от удовольствия в хорошую погоду прокатиться на лодке по Цюрихскому озеру. «Нельзя было выбрать лучшего дня: на небе не показывалось ни одного облачка, и вода едва-едва струилась. На том и на другом берегу озера видны хорошо выстроенные деревни, сельские домики богатых цирихских граждан и виноградные сады, которые простираются беспрерывно». Эти строки записывает Карамзин, проведя целый день на озере в приятном дамском обществе. Нечасто пелена раздвигается и видны Альпы, но ему повезло, и Карамзин на обратном пути «имел удовольствие видеть снежные горы, позлащаемые заходящим солнцем и, наконец, помраченные густыми тенями вечера. Огни городские представляли нам вдали прекрасную иллюминацию».
Лес на Цюрихберге – не только место для прогулок. В живописных оврагах Цюрихской горы русские студенты проводят испытания самодельных бомб. Мартовским днем 1889 года подобное испытание заканчивается трагически – один студент погибает, другой ранен. Имя погибшего – Исаак Дембо. Молодой человек изучал в Петербурге аптекарское дело, но аптекарем не стал. Другие интересы приводят его к «Народной воле», за связь с которой он арестован в 1884 году, но ненадолго. Позже он принадлежит к группе заговорщиков, участвовавших в подготовке неудавшегося покушения на Александра III в 1887 году. Дембо, сам находившийся в Вильне, готовил заряды для бомбистов, среди которых – Александр Ульянов. После неудачи заговора Дембо бежит от виселицы за границу и оказывается студентом механического факультета Цюрихского политехникума.
Студент-народоволец не столько посещает лекции, сколько занимается организацией своей террористической группы, в которую среди прочих входят его неофициальная жена Мария Гинзбург со своей сестрой Софьей, обе бывшие петербургские курсистки, и Александр Дембский, польский революционер. После долгих лабораторных экспериментов, проводимых на цюрихской квартире, Дембо получает взрывчатое вещество и начинает мастерить бомбы. Испытание проводится 6 марта в овраге Петерстобель (Peterstobel) на Цюрихберге. Сперва Дембо, как покажет потом полиции оставшийся в живых Дембский, пытается бросать жестяные банки, начиненные взрывной смесью, о камень, но ничего не взрывается. Дембо дополняет содержимое банки, уверяя товарища, что взрыв возможен только при сильном сотрясении. «Если просто упадет – ничего не будет» – таковы последние слова молодого революционера. Для демонстрации он бросает банку с высоты метра себе под ноги. Происходит взрыв. Дембский, несмотря на сильные ранения, добирается до дома, где ждет Исаака любимая женщина. Изуродованного Дембо находят только через несколько часов и сразу отправляют в больницу. На месте происшествия полицией найдена «цилиндрической формы 10 см высоты и 5,5 см в диаметре жестяная банка из белой жести, в которой находился стеклянный флакон от глазных капель, наполненный на треть золотисто-коричневой тягучей йодообразной жидкостью».
Дембо мучается еще сутки, прежде чем умереть. Дембский тяжело ранен и полгода проводит в больнице. Исаака Дембо хоронят 11 марта. Согласно полицейскому протоколу, в похоронах участвуют свыше трехсот человек. По требованию русского правительства Швейцария выдает русскому посланнику бумаги, конфискованные у студентов, участвовавших в так называемой бомбовой афере. Тринадцать человек арестованы и высланы из Швейцарии, в том числе Мария Гинзбург. В Цюрихе она училась на медицинском факультете и помогала Дембо в изготовлении взрывчатых веществ. После высылки из Швейцарии она отправится в Париж, выйдет замуж и в 1891 году переедет в Нью-Йорк, отойдя от «русских дел». По-другому сложится судьба ее сестры. Софья Гинзбург служила связью для группы Дембо с революционными кружком офицеров в России. Будучи в Петербурге в феврале 1888 года, она забывает в одном петербургском модном магазине прокламацию, в которой описывалось, какие реформы должны произойти после убийства царя. Ей удается бежать из столицы, но ее забывчивость стоит свободы многим арестованным революционерам. Софью берут в июне 1889 года в Крыму и приговаривают к смерти, однако молодая девушка помилована и заключена в Шлиссельбург. В тюрьме она проведет немного времени. Через несколько месяцев Софья Гинзбург покончит с собой.
Цюрихберг и дальше будет притягивать революционеров, но наводить на них мечтательное настроение. «Помню, как-то раз пошли мы всем миром гулять в лес, – напишет в своих “Записках подпольщика” Бобровская-Зеликсон. – На обратном пути пили кофе в ресторане красиво возвышавшегося на горе пансиона. Вечер был необыкновенно хорош, местность великолепна. Кто-то из товарищей расчувствовался и в минорном тоне стал говорить на тему о нашей российской бездомности и о счастливых швейцарцах, имеющих возможность свободно отдыхать в прекрасных пансионах своей страны. На это Борис Николаевич (партийная кличка В.А. Носкова, ярославского социал-демократа. – М.Ш. ) возразил, ударяя по-костромски на “о”: “Погодите, погодите, товарищ! Когда мы свергнем самодержавие, новое, революционное правительство в награду за наши заслуги перед революцией пошлет нас на отдых сюда, в Цюрих, на гору, в этот самый пансион, где нас, беззубых к тому времени стариков, будут кормить манной кашкой”. Мы много смеялись». Видно, не предполагали веселившиеся в ресторане с видом на озеро и Альпы, что революционное правительство пошлет их вовсе не в Цюрих и что зубы они потеряют не от старости. Впрочем, самому Носкову «посчастливится» не дожить до социализма. Сперва он разойдется с Лениным, с которым, по его собственному выражению, «успел окончательно расплеваться». Потом, в 1907 году, Носков вовсе отойдет от партийных дел и уедет на Дальний Восток. В 1913-м в Хабаровске он покончит с собой.
Летними днями, когда библиотеки закрыты, приезжает на Цюрихберг чета Лениных на фуникулере к гостинице «Дольдер» (“Dolder”). Крупская: «Ильич обычно покупал две голубые плитки шоколада с калеными орехами по 15 сантимов, после обеда мы забирали этот шоколад и книги и шли на гору. Было у нас там излюбленное место в самой чаще, где не бывало публики, и там, лежа на траве, Ильич усердно читал».
«Цюрихберг – лесистая овальная гора над Цюрихом, разумеется, тщательно охраняемая в чистоте, и тоже не первый век… начиналась своим подъемом совсем близко от моего дома, двести метров от фуникулера – милого открытого трамвайчика, круто-круто его втаскивал канат наверх, когда противоположный трамвайчик опускался». Это из воспоминаний Солженицына, приходившего сюда вслед за своим героем. И дальше: «Поднимаешься на Цюрихберг, минуешь последние дачи богачей – дальше такой лесной покой, и совсем мало гуляющих в будний день, я там отдышивался, раздумывал, закипали планы литературные, публицистические».
Здесь, на этой горе с видом на озеро, приходит, например, писателю идея организации своего ставшего знаменитым «солженицынского» фонда: «В это двухчасовое сидение, в прозрачной ранней весенности, мы с Алей всё и решили. Называться будет: Русский Общественный Фонд, отдадим ему все мировые гонорары с “Архипелага”…»
В одной из тенистых аллей Цюрихберга стоит обелиск в память боев 1799 года. К нему ведет улица Массены. На табличке с названием улицы можно прочитать объяснение: «Французский генерал, победитель русских в битве под Цюрихом». Сюда же отправляет Солженицын своего героя гулять в задумчивости перед отъездом в апрельский Петроград: «Против обелиска Ленин присел на сырую скамью, устал. Да, правда, стреляли и здесь. Страшно подумать: и здесь были русские войска! и сюда дотянулась царская лапа!» В проезжающей мимо всаднице солженицынскому Ленину чудится Инесса Арманд.