Русская Швейцария
Шрифт:
На берегу Лаго-Маджоре, недалеко от впадения в него Тессина, расположился Локарно (Locarno). Самым знаменитым русским жителем этого курортного городка является, безусловно, Михаил Александрович Бакунин. Объявление о продаже недвижимости в районе Локарно, опубликованное в 1873 году в «Журналь де Женев» (“Journal de Gene`ve”), привлекает внимание неистового врага частной собственности из-за тактических соображений. «Если он сделается собственником клочка земли, – излагает эти соображения в своих воспоминаниях бакунист Сажин-Росс, – тогда со стороны властей он будет неуязвим и его оставят в покое в Локарно. <…> Кроме того, итальянцы давно лелеяли мысль устроить на швейцарской территории поблизости итальянской границы склад оружия, типографию, убежище для лиц, преследуемых полицией».
Выбор виллы «Бароната» (“la Baronata”), живописно расположенной между Минусио (Minusio) и Тенеро (Tenero), не случаен. Эти места на берегу самого большого итальянского озера Бакунин облюбовал уже раньше. Осенью 1869 года он покидает Женеву и живет в различных местах в Локарно и Муральто (Muralto). Переезд из «революционной» столицы русской Швейцарии в «провинциальный» Тичино анархист объясняет как необходимостью перемены климата, так и потребностью в спокойном месте жительства, где он не будет подвергаться преследованиям полиции. Не последнюю роль играют и вполне прозаические причины – итальянская дешевизна. Для Бакунина, с его «жизненным аппетитом» и неумением заработать хоть что-нибудь своим трудом, сокращение расходов было суровой необходимостью. 2 октября 1869 года он пишет Огареву: «Вообрази себе после сухой и тесно прозаической атмосферы Женевы Италия во всей ее приветливой теплоте, красоте и первобытной мило ребяческой простоте… Здесь кажется всё вдвое дешевле, а приволье, а свобода, а простота и теплота и воздух… Ну, просто царство небесное. <…> Ты видишь, что я просто в восторженном состоянии духа, и боюсь только одного, что мягкость жизни и воздуха уменьшат, смягчат мою дикую социалистическую беспардонность».
Экономия необходима в связи с прибавлением семейства. Еще только женившись на молоденькой полячке-сибирячке Антонии Квятковской, мэтр революции заявил ей, что не собирается ограничивать ее свободу. Летом 1869 года жена из Италии сообщает о второй беременности от неаполитанского адвоката Гамбуцци, отца ее первого ребенка, и пишет, что возвращается в Швейцарию к Бакунину.
Переезд из Женевы происходит после Базельского конгресса (6–12 сентября 1869 года). Бакунин в ожидании жены поселяется сперва в Лугано, где жил в то время его итальянский друг и соратник по борьбе Маццини (Mazzini). Итальянские революционеры, однако, советуют обосноваться в Локарно, что Бакунин и делает. За 55 франков в месяц он снимает квартиру в две комнатки у вдовы Терезы Педраццини (Teresa Pedrazzini). Об этой квартире вспоминает Сажин, собравший для своего вечно нуждавшегося учителя у цюрихской молодежи 150 франков: «…Обстановка была самая убогая, мебелишка самая простая; так, в комнате его стояли: кровать, стол, три-четыре стула и сундук, в котором лежало белье, а единственная суконная черная пара висела на гвозде; были еще простые полки с книгами. Когда я передал чай,
Приезжает Антония с первым ребенком. 15 января 1870 года рождается Джулия Софья (Giulia Sofia). 29 января в церкви Св. Витторе в Муральто (St. Vittore) крестят первого сына Бакунина, Карло Саверино (Carlo Saverino), рожденного 25 мая 1868 года, а 1 марта в той же церкви крестят маленькую Софью Джулию. Таким образом Бакунин решает вопрос гражданского статуса детей.
«Перевод страшно трудный. Сначала я не мог перевести более трех страниц в утро, теперь дошел до пяти, надеюсь скоро дойти до десяти», – пишет он Огареву. Положение отца семейства заставляет его искать какого-нибудь заработка, и враг государства берется за перевод «Капитала» государственника Маркса. Предложение заработать таким образом поступает к Бакунину от петербургского издателя Полякова через студента Н.Н. Любавина, жившего за границей. Весь гонорар составляет 900 рублей, из них 300 рублей Бакунин получает авансом.
В другом письме делится с Герценом: «А я, брат, перевожу экономическую метафизику… И в редкие свободные минуты пишу книгу-брошюру об упразднении государства». Параллельно с денежной «халтурой» Бакунин трудится над своей главной теоретической работой «Государственность и анархия».
От мучений «экономической метафизики» анархиста спасает Нечаев. «Демон» революции бежит в Швейцарию после нашумевшего убийства в Москве студента Иванова. 12 января Бакунин узнает, что Нечаев, которого в письмах любовно называет «наш Бой», в Швейцарии, и в письме Огареву признается, что от этой новости так «прыгнул от радости, что чуть было не разбил потолка старою головой. К счастью, потолок очень высок. Я сам непременно хочу увидеться с Боем, но сам ехать решительно не могу». Причина всё та же – безденежье. Бакунин зовет Нечаева к себе, зная, что полиция разыскивает его по обвинению в убийстве: «Итак, буду ждать нашего Боя, или скорее боевого, сюда. У меня ждут его покров, постель, стол и комната, а также глубочайшая тайна».
Неутомимый Нечаев приезжает в Локарно и снова заражает стареющего анархиста своей ураганной энергией, убеждая его бросить работу над переводом «Капитала» и целиком посвятить себя революционной пропаганде в России. «Наш Бой совсем завертел меня своей работой, – пишет Бакунин Огареву 8 февраля 1870 года. – Сегодня по его требованию… написал наскоро статью о полицейских услугах, оказываемых иностранными правительствами русскому в деле разыскивания мнимых разбойников». Через Бакунина Нечаев организует кампанию в прессе по невыдаче себя России. Интересно, что швейцарские власти, прекрасно информированные о местонахождении убийцы, не торопятся с арестом. Из письма президента Швейцарской Конфедерации Ж. Дубса начальнику Департамента внутренних дел кантона Тессин Л. Пиоде 23 февраля 1870 года: «Узнав из другого источника, что… Нечаев, вероятно, выехал в Тичино, спешу сообщить Вам об этом и посоветовать Вашему полицейскому управлению провести тщательные расследования с тем, чтобы выяснить, действительно ли этот субъект находится в Локарно или в другом населенном месте Вашего кантона, и в случае необходимости в обстановке совершенной секретности принять надлежащие меры для того, чтобы он незамедлительно покинул швейцарскую территорию, потому что, я повторяю, крайне желательно для нас, чтобы он не был найден в Швейцарии».
Нечаев требует от Бакунина переехать в Цюрих, где в это время кипит русская студенческая колония, чтобы организовать там центр русской революционной пропаганды и целиком посвятить себя «русскому делу». Бакунин с радостью соглашается, но ставит одно условие – надо каким-то образом решить денежный вопрос и уладить отношения с издательством, выплатившим аванс: «Ясно, что для того, чтобы предать себя полному служению делу, я должен иметь средства для жизни… К тому же у меня жена, дети, которых я не могу обречь на голодную смерть; я старался уменьшать донельзя издержки, но все-таки без известной суммы в месяц существовать не могу. Откуда же взять эту сумму, если я весь труд свой отдам общему делу». Такие пустяки Нечаев берется с легкостью уладить – «комитет» всё берет на себя.
Вскоре Любавин, сосватавший Бакунину перевод «Капитала», получает письмо: «До сведения комитета дошло, что некоторые из живущих за границей русских баричей, либеральных дилетантов начинают эксплуатировать силы и знания людей известного направления. <…> Между прочим, некий Любавин… завербовал известного Бакунина для работы над переводом книги Маркса и, как истинный кулак-буржуй, пользуясь его финансовой безысходностью, дал ему задаток и в силу оного взял обязательство не оставлять работу до окончания. <…> Комитет предписывает заграничному бюро объявить Любавину: 1) что если он и подобные ему тунеядцы считают перевод Маркса в данное время полезным для России, то пусть посвящают на оный свои собственные силенки… что он (Любавин) немедленно уведомит Б-на, что освобождает его от всякого нравственного обязательства продолжать перевод, вследствие требования революционного комитета».
Деньги же для Бакунина и для революционной пропаганды Нечаев достает с помощью самого Бакунина. Вместе они убеждают дочь Герцена выдать им оставшуюся после смерти отца часть бахметьевского фонда.
Однако аванс за «Капитал» и бахметьевские деньги исчезают быстро. Бакунин снова живет в долг, занимает у всех подряд кто сколько даст – об отдаче речь не ведется. После провала «русского дела» и разрыва с Нечаевым Бакунин хватается за дела европейские. Он пишет Огареву: «Ты только русский, а я интернационалист». Начинается Франко-прусская война, а затем революционные события во Франции. В сентябре 1870 года Бакунин отправляется из Локарно в Лион. Из-за привычного отсутствия денег он ищет, у кого можно занять на дорогу, и, будучи окружен шпионами, берет деньги у агента тайной полиции Романа, представившегося бывшим кавалерийским полковником, а теперь издателем Постниковым. Счет на одолженные Бакунину 250 франков Роман аккуратно выставляет Департаменту полиции в Санкт-Петербурге.
Лионская авантюра заканчивается ничем – ночью Бакунин бежит из города с подложным паспортом в Марсель, причем ему приходится изменить внешность. Сбрив бороду и надев синие очки, неудачливый заговорщик через Геную и Милан возвращается в Локарно, полный разочарований. В одном письме соратнику по «Альянсу» он пишет не без горечи: «Дорогой друг, я окончательно потерял веру в революцию во Франции. Эта страна совершенно перестала быть революционной».
По возвращении в Локарно Бакунин пишет «Кнуто-германскую империю и социальную революцию», одну из своих самых известных работ.
Опять революционера грозят задавить проблемы быта. Теперь семья живет на деньги отца его детей – Гамбуцци.
Летом 1871 года Бакунин то бросается в бешеную деятельность, то хочет поселиться в тихом уголке. В то же лето он подает бумаги на получение швейцарского гражданства. Русский дворянин просит о принятии его в члены крестьянской общины Мозоньо (Mosogno). В протоколах он назван на итальянский манер – Микеле Бакенини (Michele Bakenini). Двадцать пять голосов подано за принятие в тессинские крестьяне русского помещика, против – ни одного. Ввиду тяжелого материального положения русского дворянина положенную для оплаты сумму в 400 франков ему прощают.
Летом 1872 года Антония с детьми уезжает в Россию. Супруга государственного преступника просит царские власти разрешения навестить своих родителей и получает его. Еще одна цель этой поездки на родину – переговоры с семьей Бакунина о разделе наследства. С отъездом жены Бакунин съезжает с квартиры г-жи Педраццини и поселяется в таверне «Дель-Галло» Джакомо Фанчола (“Albergo del Gallo” Giacomo Fanciola) на улице Виа-алла-Мота (Via alla Mota).
Оставшегося без семьи Бакунина ничто больше не связывает, и он снова бросается организовывать мировой бунт. Летом 1872 года вождь анархистов едет в Цюрих, где работает вместе с Сажиным-Россом над открытием типографии, связанной с русской студенческой библиотекой. Бакунин носится по всей Швейцарии, руководит, вдохновляет, призывает – теперь его энергия направлена на борьбу с Интернационалом.
В сентябре 1872 года на конгрессе Интернационала в Гааге Бакунина обвиняют в создании «Альянса», но особенно возмущает всех социалистов третий пункт обвинения, что и служит в конечном итоге поводом врагам частной собственности для исключения Бакунина, – речь идет о невыполнении договора на перевод «Капитала» и присвоении аванса: «3…Гражданин Бакунин пустил в ход нечестные средства с целью присвоить себе целиком или частью чужое имущество, что составляет акт мошенничества; что сверх того для уклонения от выполнения принятых им на себя обязательств он или его агенты прибегли к угрозам».
Устав от безуспешной борьбы, проиграв битву с прежними соратниками, Бакунин возвращается в Локарно. В ноябре туда приезжает молодой врач и известный революционный публицист Варфоломей Александрович Зайцев с женой и дочкой. Семья поселяется по соседству и скрашивает одиночество стареющего бунтаря. Зайцев записывает под диктовку Бакунина мемуары – судьба их неизвестна до сих пор.
В начале 1873 года Бакунина в его комнатке в «Дель-Галло» навещает подполковник-анархист Николай Соколов и остается там вместе со своим кумиром два месяца. Интересны оставленные Соколовым воспоминания об этом времени. Появление гостя в четыре часа утра не застает Бакунина врасплох – ночью он всегда работает. На столе и стульях разбросаны газеты и книги, самовар посреди пола, стаканы под кроватью, пол усеян пеплом и окурками. Бакунин так объясняет Соколову свой распорядок дня: «Знай же навсегда, что к 11 часам утра, как сегодня, я приглашаю тебя к столу. В 121/2 часов мы с Зайцевым и другими отправляемся в разные кафе читать газеты, пить пунш, болтать и гулять до 4 часов. Затем я до 8 часов вечера ложусь спать. Пью чай или зельтерскую воду и отправляюсь куда-нибудь до 10 часов. После чего, в продолжение всей ночи, как вчера, я, не раздеваясь, пишу письма. Вот и весь мой день, братец. Как видишь, я веду правильный образ жизни».
Гуляет Бакунин по улицам Локарно в окружении обожавших забавного русского мальчишек, кричавших при его появлении: «Да здравствует Мишель!»
Нищета заставляет Бакунина принять предложение Зайцевых и переселиться к ним. Олимпия Кутузова, сестра жены Зайцева, описывает в воспоминаниях «Из далекого прошлого» свою первую встречу с Бакуниным весной 1873 года: «Насколько велико было чувство благоговения, с которым я вступала в жилище этого необыкновенного человека, настолько же велико было и мое изумление перед картиной, представившейся моим глазам и совершенно не соответствовавшей моим ожиданиям. В небольшой комнате на кровати стоял табурет, а на табурете в широком поношенном пальто, со стаканом в руке, возвышалась колоссальная фигура Бакунина. В эту минуту всё его внимание было сосредоточено на ползавшем по потолку скорпионе, которого он пытался поймать в стакан. При этом зрелище торжественно-почтительное настроение, с которым я готовилась к встрече со знаменитым старцем, разом испарилось. Я невольно бросилась к нему на помощь со словами: “М.А., позвольте я вам помогу!” Бакунин обернулся к нам и, грузно спускаясь с табурета, промолвил: “А, вот ты и приехала! Ну-ка, полезай теперь ты да излови эту бестию!”»
Натянутые отношения с русскими, провал всех «русских» начинаний заставляют неутомимую натуру Бакунина искать выхода своей энергии в соседних, «итальянских» делах. С итальянскими революционерами устанавливаются у Бакунина наилучшие отношения. «Черт побери всех вас вместе и каждого в отдельности всех русских!.. – заявляет однажды в сердцах Бакунин Соколову. – Я признаю только моих итальянских друзей. Вы рабы и останетесь рабами с вашим царем!»
Самым близким другом и сподвижником Бакунина становится Карло Кафиеро (Carlo Cafiero), представитель Интернационала в Италии. Родившись в семье богатых аристократов, Кафиеро получает блестящее образование, оканчивает в 1870 году юридический факультет, отправляется в Англию для изучения философии и увлекается там рабочим вопросом. В 1871-м он вступает в Интернационал, но больше симпатизирует, как и прочие представители латинских социалистов, импульсивному русскому Бакунину, нежели немцам Марксу с Энгельсом. В мае 1872 года итальянец приезжает в Локарно специально с целью лично познакомиться с Бакуниным. После нескольких дней и ночей, проведенных в дискуссиях, молодой человек становится верным бакунистом. Привлечь на свою сторону именно Кафиеро Бакунину особенно важно: верных последователей много, но из верных последователей с большими деньгами – один Кафиеро. Дело в том, что итальянский анархист получает в это время огромную по тем временам сумму из отцовского наследства и собирается организовать центр анархизма в Локарно. Кафиеро преследует две цели одновременно: обеспечить старость Бакунина и создать революционную базу, склад оружия, приют для террористов. Выбор падает на виллу «Бароната» на склоне горы, спускавшейся к Лаго-Маджоре. Покупка на имя Бакунина совершается 2 августа 1873 года.
Олимпия Кутузова становится женой Карло Кафиеро, и в ее воспоминаниях мы находим детали бакунинской жизни в «Баронате». Бакунин и Кафиеро с супругой, еще несколько революционеров, эмигрировавших из Италии, поселяются в домике, расположенном на приобретенном участке. Для далеко идущих планов дом был слишком мал. Начинается строительство новой виллы.
Об атмосфере, царившей в «Баронате», Кутузова пишет: «Отношения М.А. Бакунина и Кафиеро были самые близкие и дружеские. Любя до поклонения Михаила Александровича, Кафиеро был безгранично предан ему, заменяя для него сестру милосердия, няньку, ухаживал за ним, как за ребенком. В то время Бакунин уже начал хворать – не мог без посторонней помощи вставать по утрам. Каждый день по утрам слышался по всему дому громкий призыв: “Карло! Карло!”, и Кафиеро, где бы он ни был, чем бы он ни был занят, оставлял всё и бежал на этот зов. И пока Карло не разотрет онемевшей руки или спины, боли в которой не давали Михаилу Алексеевичу покоя, Бакунин не мог встать с постели».
«Бароната» становится центром притяжения для революционеров из самых разных стран, в том числе здесь нередко появляются гости из России, так, например, к Бакунину в Локарно приезжает Ткачев – вдохновитель террора. Однако к посетителям с родины Бакунин относится скептически. «Да что русские?! – говорит Бакунин еще одному гостю Баронаты, бежавшему с сибирского этапа народнику-каторжнику Дебогорию-Мокриевичу. – Всегда они отличались стадными свойствами! Теперь они все анархисты! На анархию мода пошла. А пройдет несколько лет – и может быть, ни одного анархиста среди них не будет!»
«Жизнь в Баронате, – вспоминает Кутузова, – организовалась сама собой по коммунистическим принципам. Все необходимые работы делились по возможности поровну: мужчины работали в лесу, пилили дрова, косили, заботились об огороде, который давал нам достаточно овощей, ягод, каштанов и фруктов. Мы держали также кур и коров. По принятому в Италии обычаю мужчины ухаживают за скотом, и Кафиеро сам кормил корову и доил ее. Женщины стирали, готовили, мыли посуду
За повседневными заботами не забывается и главная цель: «Расположенная всего в двух часах на пароходе по Лаго-Маджоре от итальянской границы Бароната, – продолжает Кутузова, – была удобным местом для проведения собраний и приема преследуемых полицией революционеров: они могли быть уверены, что найдут здесь временное убежище».
В это время итальянцы готовят «большое дело», и Кутузова, включившись с душой в работу мужа, перевозит в Италию закупленный в Швейцарии динамит – под юбкой, – «зашитый в полотенце, которое я обвязала вокруг талии».
Сентябрь и октябрь 1873 года Бакунин проводит в Берне, где проходит лечение у своего знакомого врача Фохта. В это время выходит брошюра Генерального совета Интернационала против Бакунина и его «Альянса». 25 сентября Бакунин публикует в “Journal de Genève” ответ, в котором все обвинения называет клеветой и заявляет о своем решении отойти от активной политической деятельности. Все последние события вызывают в Бакунине, по его словам, «глубокое отвращение к общественной жизни. С меня этого довольно, и я, проведший всю жизнь в борьбе, я от нее устал. Мне больше шестидесяти лет, и болезнь сердца, ухудшающаяся с годами, делает мне жизнь все труднее… Поэтому я удаляюсь с арены борьбы и требую у моих милых современников только одного – забвения. Отныне я не нарушу ничьего покоя, пусть же и меня оставят в покое».
Его близкими это поразившее мир письмо воспринимается как тактическая уловка, сам же Бакунин действительно живет на своей вилле, как ушедший на пенсион буржуа. Расходы, несмотря на вышеприведенное описание Кутузовой, огромны, но никто денег не считает. Большую часть средств поглощают строительные работы – возведение огромного дома, проведение дороги, которая прорубается нанятыми рабочими в скале. Несостоявшийся русский помещик в отсутствие Кафиеро, отправившегося также в Россию, строит с размахом. Его непрактичностью пользуются архитектор и подрядчики. Бакунин ожидает возвращения жены из России и одержим мыслью встретить ее в земном парадизе фейерверком.
Отъезд Кафиеро в Россию вызван вполне драматическими обстоятельствами. Олимпия Кутузова, став подругой жизни Кафиеро, возвращается в Россию, чтобы ухаживать за больной матерью, и когда хочет вернуться в Швейцарию – ее не выпускают. Кафиеро бросается в мае 1874 года выручать из России подругу. В Петербурге в итальянском посольстве они женятся, и в июле того же года оба возвращаются в Локарно, где по возвращении им предстает картина хаоса и разорения. От огромного наследства за несколько месяцев хозяйничанья Бакунина не остается ничего.
Сажин-Росс, приехавший из Цюриха, пытается навести хоть какой-то порядок в денежных делах. «Из разговоров с ними я вполне убедился, – читаем в его воспоминаниях о вилле Кафиеро, – что ни он, ни Бакунин совсем не следили за работами, не подсчитывали расходов, а когда я подвел приблизительные итоги всего, что израсходовано, то оба они были в немалой степени удивлены большими расходами, главной причиной которых были их неряшливость, непрактичность, бестолковость».В том же июле приезжает из России Антония со своим отцом Ксаверием Квятковским и уже с тремя детьми. Будучи в полной уверенности, что, как уверял ее Бакунин, вилла принадлежит им, она неприятно удивлена, увидев большое количество проживающих в ее доме людей.
«Для нас она была совершенно чужим человеком, – вспоминает Сажин-Росс. – И вот этот-то чужой человек внезапно врывается в нашу среду и заявляет нам, что Бароната со всем, что в ней есть, принадлежит ей, что она хозяйка, а все остальные – пришлые, посторонние люди, и что она терпит их присутствие здесь только из уважения и снисхождения к своему старому мужу». Назревает конфликт – Антония требует от Кафиеро очистить комнату, которую тот занимал с женой, поскольку ей нужно это помещение. 15 июля происходит объяснение между Бакуниным, с одной стороны, и Сажиным с Кафиеро – с другой. Против Бакунина выдвигается обвинение в бессмысленной растрате денег, предназначенных для революционной деятельности. На обвинителей сперва обрушиваются гром и молнии, затем Бакунин признает свою вину.
Объяснение с Кафиеро становится сокрушительным ударом для старого революционера. В дневнике он записывает с болью: «Я имел еще слабость принять от него (Кафиеро) обещание обеспечить тем или иным способом участь моей семьи после моей смерти». Еще одна запись, датированная «15 среда – 25 суббота»: «Душевные муки. Кафиеро всё более злобится. Росс всё более разоблачается… Вечером 25-го я составил акт об уступке Баронаты Карлу… и решил выехать в Болонью».
Всё кончается тем, что 25 июля Бакунин передает юридические права на виллу Кафиеро. Еще через два дня он отправляется, не сказав ничего жене, в Италию, где собирается принять участие в готовящемся восстании, с тем чтобы погибнуть и тем искупить свою вину перед революцией. Только с дороги, из Шплюгена (Splügen), где он останавливается в гостинице «Боденхаус» (“Bodenhaus”), Бакунин посылает письмо своей жене, назвав его «Оправдательной запиской», в котором сообщает о своем решении умереть в бою на баррикаде и которое заканчивает словами: «Я ничего больше не должен принимать от Кафиеро, даже его забот о моей семье после моей смерти. Я не должен, не хочу больше обманывать Антонию, а ее достоинство и гордость подскажут, как ей надлежит поступить… А теперь, друзья мои, мне остается только умереть. Прощайте!.. Антония, не проклинай меня, прости меня. Я умру, благословляя тебя и наших дорогих детей».
Болонский мятеж, подготовленный членами бакунинского «Альянса» и закончившийся фарсом, становится заключительным аккордом революционной деятельности Бакунина. 3 августа в Болонье распространяется воззвание: «Первый долг раба – восстать. Первый долг солдата – дезертировать. Пролетарии, подымайтесь!» И здесь не обходится без доносчика – восстание подвергается разгрому, даже не начавшись. Бакунин записывает в дневнике: «Неудача. Страшная ночь с 7-го на 8-е. Револьвер. Смерть под рукой. Приходят один за другим Лю, Сильвио, Берарди, Нья… Остался один с 3 до 4. В 4 смерть… В 3 ч. 40 м. утра является Сильвио и не дает мне умереть». В одежде деревенского священника, в больших очках, с палкой и корзиной, полной яиц, Бакунин бежит из Болоньи.
Пока Бакунин в Италии, Сажин в Баронате говорит с его женой и, по сути, выгоняет Антонию из дома. Она уезжает с детьми и отцом к Гамбуцци в Неаполь.
На обратном пути из Италии 14 августа Бакунин снова останавливается в той же гостинице в Шплюгене. Здесь он живет какое-то время – ему некуда возвратиться. Он снова бездомный и одинокий. Бакунин телеграфирует Кафиеро, настаивает на встрече, но тот не отвечает. Вместо него появляется Сажин. Запись Бакунина в дневнике 21 августа: «Приезжает Росс, остервенелый и фальшивый, как каналья… 22-го суббота. Росс крайне раздосадован. Он уезжает после обеда. Я снова один». А вот отрывок из воспоминаний Сажина: «Здесь же впервые Бакунин сказал мне, что отныне он решительно отстраняется от всяких революционных дел, что он стар, устал, болен, что теперь он вполне искренне решил уйти в частную жизнь, что, конечно, он никогда не откажется быть нашим советником, делиться с нами своею опытностью, своими знаниями, но что для активной деятельности у него нет ни силы, ни энергии».
Кафиеро соглашается на личное свидание и назначает его в Сьерре (Sierre). Встреча состоялась 30 августа. Бакунин опять вынужден обратиться к своему благодетелю Кафиеро с просьбой о деньгах.
По словам Бакунина, разговор был «чисто политический», оба были «холодны как лед». Речь шла о деньгах. Стареющий Бакунин, изгнанный из Баронаты и подавленный неудачей восстания в Болонье, вынужден снова униженно просить денег для существования: «Я заявил, что… принял бесповоротное решение окончательно удалиться от политической жизни и деятельности, как явной, так и тайной, и отдаться исключительно семейной жизни и личным делам… Отклонив, как и следовало, предложенную мне пенсию, попросил у него заимообразно пять тысяч франков с уплатой в два года и из 6 %. Он весьма любезно согласился на это». Разумеется, ни о какой «уплате» впоследствии не было и речи.
Эпоха «Баронаты» подходит к концу. Отныне Бакунин расходится с Кафиеро и итальянскими анархистами и отходит от революционных дел.
«Вскоре Бароната опустела, – пишет в своих мемуарах Олимпия Кутузова. – Осенью 1875-го обитатели ее разъехались, а сам Кафиеро, истратив всё свое состояние на революционные дела, оказался на краю разорения и вынужден был продать Баронату. Бакунин переехал в Лугано, где благодаря доле наследства, выделенной ему братьями, мог существовать не нуждаясь. В Лугано вернулась к нему жена со своим отцом, сестрой и детьми».
Утверждение о том, что Бакунин жил в Лугано «не нуждаясь», лежит целиком на совести мемуаристки. Рассказ о Бакунине в Тессине мы продолжим ниже, когда речь пойдет о Лугано.
Кафиеро уезжает продолжать свою борьбу в Италию, Олимпия возвращается в Россию. Она учительствует в тех местах, откуда Бакунин родом, и активно участвует в революционной деятельности, проходит каторжные этапы и ссылки. Муж ее также редко выходит на свободу, кочуя, в свою очередь, по итальянским тюрьмам. Находясь в заключении в Милане, он пытается кончить самоубийством – перерезает себе артерии на руках стеклом от очков. Когда через много лет Олимпия Кутузова снова приедет в Швейцарию в 1883 году, она узнает, что ее муж находится в сумасшедшем доме.
Следующий по времени эпизод русского освоения берегов Лаго-Маджоре связан с Асконой (Ascona), тихой тессинской деревушкой, превратившейся в начале XX века в приют европейских интеллектуалов, а позже – в модный фешенебельный курорт.
Сперва на асконские холмы обратили в конце XIX столетия внимание теософы. Альфредо Пиода, сам житель Локарно, последователь Блаватской (отметим, что сама Елена Петровна неоднократно бывала в Швейцарии), издает в 1889 году книгу «Теософия», в которой излагает идеи своей русской учительницы. Он призывает организовать в Асконе своеобразный теософский монастырь и основывает для этой цели акционерное общество “Fraternitas” («Братство»). Среди учредителей АО – сподвижник Блаватской еще по Адьяру (Adyar) в Индии, основатель германского теософского общества Франц Хартман (Franz Hartmann) и шведка графиня Констанс Вахтмайстер (Constance Wachtmeister), близкая знакомая Блаватской. Однако дальнейшего развития монастырская идея не находит, и в 1900 году этот участок приобретают у Пиоды Ида Хофман (Ida Hofmann) и Генри Эденковен (Henry Oedenkoven), приверженцы образа жизни, альтернативного буржуазной цивилизации.
Начинается короткая, но яркая история «Монте-Верита» (“Monte Verita”), санатория, привлекшего своими «антиобщественными» идеями многих интеллектуалов, революционеров и аутсайдеров начала века. Среди жителей «Горы правды» весьма почитается Толстой с призывом к уходу к простоте, природе, труду, естеству, с его ненавистью к цивилизации, лжи и деньгам. Питание строго вегетарианское, форма одежды – костюмы Адама и Евы или туника с веревочными сандалиями. Внутренняя свобода находит себе выражение в свободе тела: одним из программных элементов «ухода» от оков цивилизации становится альтернативный танец – в частности, сюда приезжает и Айседора Дункан.
Большой популярностью пользуется «Монте-Верита» у русских. О санатории пишут в России, например, журнал «Вегетарианское обозрение» уделяет альтернативной колонии в Швейцарии много внимания, замечая, впрочем, что подобными же принципами руководствуются отечественные духоборы. Особенно поток россиян, ищущих новой правды на асконской горе, усиливается после разгрома революции 1905 года. Для них строят специальный дом – “Casa dei Russi” («Русский дом»), между отелем «Семирамис» (“Semiramis”) и «Каза-Анната» (“Casa Annata”). Домик этот сохранился и по сей день.
Врач-анархист Рафаэль Фридеберг (Raphael Friedeberg), сын раввина из Тильзита, исключенный за раскольничьи взгляды из немецкой социал-демократической партии, поселяется в 1907 году в Асконе, и сюда к нему приезжают лечиться европейские революционеры всех мастей, прежде всего анархисты. 7 марта 1906 года Фридеберг пишет своему другу анархисту Брупбахеру: «В Асконе сейчас, как и каждый год в это время, настоящая русская чума и нельзя найти свободного места; так будет продолжаться до конца каникул, когда в Берне и Женеве снова начнется учебный семестр, до этого они не уедут».
Фриц Брупбахер все-таки приезжает в Аскону, которую он называет «столицей психопатического интернационала», со своей русской женой эсеркой Лидией Кочетковой летом 1907 года. Некоторые подробности жизни в «Монте-Верита» находим в его книге воспоминаний: «Во всяком случае, хорошо было то, что не нужно было являться на ужин в лакированных ботинках и смокинге. Вполне достаточно было трусов. Намного хуже казалось нам то, что за наши 7 франков в день на человека мы не получали ничего, кроме орехов и сырых овощей. И еще нечто, напоминающее хлеб. Контрабандой нам удавалось получить молоко и яйца, что было запрещено под угрозой выдворения. Мы даже ходили в городок за мясом, пока однажды вегетарианец-ортодокс, петербургский профессор Воейков, не застал нас за “трупоедством”, и мы получили серьезный выговор». Упоминаемый здесь русский профессор – Александр Иванович Воейков, академик Петербургской академии наук, метеоролог и географ, занимавшийся популяризацией асконского образа жизни в России.
Брупбахер так объясняет суть заведения: «Первоначально Эденковен хотел создать совершенно новый мир, своего рода колонию новых людей, которая могла бы окупать себя экономически. Они хотели дать пример всему человечеству. Как и многие подобные попытки, всё нашло свой конец в виде частнособственнического предприятия». Толстовцы из России, приезжавшие в гости в Аскону к своим европейским духовным собратьям, наверняка немало удивлялись, когда с них брали плату за вход на территорию «Горы правды», – одноразовое посещение стоило полфранка.
Несколько раз приезжает из Англии в Аскону между 1908 и 1913 годами к своему другу Фридебергу и лечится здесь месяцами Петр Кропоткин. Интересно, что поскольку русский анархист был выслан некогда из Швейцарии, то бернское правительство требует от кантона Тессин выслать революционера, но те игнорируют послания из столиц – на курорте действуют свои законы, и высылают только тех, кто не платит. Здесь Кропоткин пишет свою «Этику».
Среди приверженцев вегетарианства, устремившихся на рубеже столетий с берегов Невы на берега Лаго-Маджоре, Наталья Борисовна Нордман, писательница, прославившаяся в России своим воинственным суфражизмом. Будучи женой Ильи Репина, она являлась центром интеллектуального кружка, образовавшегося вокруг художника, который находился целиком под ее влиянием. По характеристике Розанова, эта женщина Репина целиком «проглотила». Так, например, активная вегетарианка заставляла художника и его гостей есть в «Пенатах» ставшие знаменитыми «сенные котлетки».
Тяжело заболев, Нордман покинула мужа и уехала в Швейцарию, в Аскону. Хорошо знавший ее Корней Чуковский пишет в воспоминаниях:
«Благородство своего отношения к Репину она доказала тем, что, не желая обременять его своей тяжелой болезнью, ушла из “Пенатов” – одна, без денег, без каких бы то ни было ценных вещей – и удалилась в Швейцарию, в Локарно, в больницу для бедных. Там, умирая на койке, она написала мне письмо, которое и сейчас, через столько лет, волнует меня так, словно я получил его только что.
“Какая дивная полоса страданий, – писала мне Наталья Борисовна, – и сколько откровений в ней: когда я переступила порог «Пенатов», я точно провалилась в бездну. Исчезла бесследно, будто бы никогда не была на свете, и жизнь, изъяв меня из своего обихода, еще аккуратно, щеточкой, подмела за мной крошки и затем полетела дальше, смеясь и ликуя. Я уже летела по бездне, стукнулась о несколько утесов и вдруг очутилась в обширной больнице… Там я поняла, что я никому в жизни не нужна. Ушла не я, а принадлежность «Пенатов». Кругом всё умерло. Ни звука ни от кого”.
От денег, которые послал ей Илья Ефимович, она отказалась».
Через несколько недель после написания приведенных выше строк, в июне 1914 года, Наталья Нордман умирает в Локарно, в Орселино (Orselino). Узнав о смерти жены, Репин едет в Швейцарию поклониться русской могиле на берегу Лаго-Маджоре и еще до начала войны успевает вернуться домой, в Куоккалу. «Возможно, он и тосковал по умершей, – продолжает Чуковский, – но самый тон его голоса, которым он в первую же среду заявил посетителям, что отныне в “Пенатах” начнутся другие порядки, показывал, как удручали его в последнее время порядки, заведенные Натальей Борисовной. Раньше всего Илья Ефимович упразднил вегетарианский режим…»