Русская Швейцария
Шрифт:
Кстати, в этой же гостинице «Бельвю» (“Bellevue”, гостиница была открыта в 1834 году и работала до 1980-го) останавливался за два десятилетия до Тютчева Николай Станкевич: «…И вид из окна был так хорош, что мы долго не решались идти спать. Полный месяц светил над рекою, и черные, угловатые горы резко отделялись на чистом небе – и я не запомню такой картины!»
Селения по берегам Тунского озера становятся к концу XIX века излюбленным местом проведения каникул как для учившихся в швейцарских университетах русских студентов, так и для туристов из России. В Шпице (Spiez), например, летом 1897 года отдыхает мать Ленина с младшей дочкой Марией. На год раньше по этим местам прогуливается супруга профессора математики Московского университета со своим шестнадцатилетним сыном, Андреем Бугаевым. Владимир Медем, один из лидеров Бунда, называет в своих воспоминаниях Шпиц «летней резиденцией» русской бернской колонии.
В Мерлигене (Merligen) напротив Шпица неоднократно проводит с семьей лето философ Лев Шестов. Он пишет в июне 1901 года отсюда знакомой: «Сам я лето предполагаю провести в Швейцарии, в Оберланде. Мне нужно всё лето бродить по горам. Я уже даже начал. Встаю рано утром и сейчас же на прогулку. Это очень укрепляет. В прошлом году я попробовал такой режим – мне очень помог… Знаете, побродив 6, 7, а то и все 10 часов по горам – человек менее всего имеет желание спорить и грызться…» Этим летом он получает письмо от Дягилева с предложением сотрудничать в «Мире искусств» и отправляет ему статью о Достоевском и Ницше.
В Беатенберге (Beatenberg) на рубеже веков руководит водолечебницей при отеле «Виктория» (сейчас «Швейцерхоф») русский доктор Б.А. Членов, что привлекало сюда на лечение соотечественников. Будучи знакомым Плеханова и Аксельрода, Членов лечил многих русских революционеров.
В августе 1904 года на этом курорте отдыхает Николай Бердяев. Вот несколько отрывков из писем его будущей жене: «Спешу, родная, сообщить тебе свой новый и более или менее устойчивый адрес: “Швейцария, St. Beatenberg (Thunersee), Hotel Alpenrose”. Это чудное место, из моего балкона вид на снежные Альпы и на Тунское озеро. Но мне чужда эта европейская природа, я смотрю на нее, как на картинку, я не сливаюсь с ней, как с русским лесом, русской рекой. Вспомнил, как мы с тобой стояли на берегу Днепра, когда катались на лодке, и нам было
На курорте Бердяев встречает столько соотечественников, что это заставляет его сделать замечание: «Обстановка напоминает Прорезную улицу г. Киева…»
Лето 1907 года в Беатенберге проводит Скрябин со своей второй женой Татьяной Шлецер, они снимают шале «Шмокер» (Chalet “Schmocker”). В письме Морозовой композитор сообщает: «Вот уже три недели, как мы пребываем здесь, в этом чудесном уголке». Здесь он работает над партитурой «Поэмы экстаза». Сюда же, на Тунское озеро, приезжает композитор через пять лет и работает над Шестой и Седьмой сонатами для фортепьяно.
В 1909 году на этом курорте отдыхает две недели во время каникул Осип Мандельштам, учившийся в то время в Гейдельберге.
О.Э. Мандельштам
В Беатенберге проводит остаток жизни и умирает в 1948 году Мария Яковлевна Сиверс, жена Рудольфа Штейнера, ключевая фигура в отношениях между ним и русскими антропософами.
Сюда же, кстати, привезут в 1967 году в надежде спрятать от вездесущих корреспондентов дочь Сталина Светлану Аллилуеву после ее сенсационного невозвращения в СССР. «Первые сутки, – вспоминает она, – я провела в маленькой горной гостинице в Беатенберге. Было холодно, кругом лежал снег… Прямо из окна моей маленькой комнатки была видна Юнгфрау. Но я никогда не любила гор и не умею ими любоваться: они меня угнетают, мне приятнее простор, равнина, море». Но спрятаться в горной деревне не удается. «На второй день мне пришлось перебраться в маленький монастырский приют в Сен-Антони, недалеко от Фрибурга. Находиться в гостинице было невозможно: по всей стране рыскали корреспонденты. В Беатенберге меня узнали в магазине, где я купила лыжные брюки, и немедленно сообщили репортерам: возвратиться туда было нельзя».
В санатории в деревне Хайлигеншвенди (Heiligenschwendi), расположенной над Туном, подолгу лечится в тридцатые годы поэт Анатолий Штейгер.
У другого конца Тунского озера расположился Интерлакен (Interlaken), фешенебельный курорт у подножия гор, облюбованный русскими великосветскими туристами. Впрочем, не всегда только избыток досуга заставлял ехать развеяться в Интерлакен – Жуковский, например, спасался здесь с семьей в 1849 году от треволнений европейской революции, бежав из Германии от восставших баденцев.
О количестве русских гостей красноречиво свидетельствуют старые гостиничные книги. Например, только за 1867 год в отеле «Швейцерхоф» (“Schweizerhof am Höhenweg”, здание не сохранилось, на его месте – новое крыло “Victoria-Jungfrau”) проживал 181 гость из России. О большом наплыве туристов с берегов Волги и Невы находим много свидетельств и в современной переписке. Тютчев, отдыхавший здесь в 1862 году, например, сообщает дочери Дарье: «В Интерлакене я встретил множество русских, но никого из хороших знакомых…»
Толстой, пришедший сюда через горы из Кларана с мальчиком Сашей Поливановым, записывает 30 мая 1857 года: «Нездоровится. Проснулся в 7. Прошел до Böningen. Красивый народ – женщины. Просят милостыню. Дождь. Немного писал Казака, читал Севастопольскую кампанию. Служанка тревожит меня. Спасибо стыдливости. Саша надоедает. Острит <…>». Сам же городок вполне по душе Толстому, он посылает отсюда накануне письмо Т.А. Ергольской в Россию: «Пишу Вам из Интерлакена, куда я приехал сегодня вечером. Город этот считается самым красивым в Швейцарии, и я думаю, это верно, поскольку я мог любоваться им в этот вечер».
По променаду Интерлакена прогуливаются в разное время художники Иванов, Шишкин, Саврасов, работающие над этюдами в Оберланде.
О своей встрече с Ивановым в Интерлакене в 1857 году вспоминает поэтесса Каролина Павлова, которая познакомилась с художником на этом курорте: «Ежедневно приходил он ко мне, и мы долго, по вечерам, сидели вдвоем, передавая друг другу свои мнения, споря и соглашаясь, увлекаясь разговором об искусстве и его представителях, о понятии изящного, о возможности нового стиля живописи, и забывали взглянуть на Юнгфрау, блестевшую перед нами в лучах заката». Жить автору единственной и незаконченной картины, сделавшей его знаменитым, – «Явление Христа народу» – оставалось всего несколько месяцев. «Этот человек, – продолжает Павлова, – давно отрекшийся, ради своего призвания, от всего, что люди ищут в жизни, этот человек больной, изнуренный работой, посвятив двадцать лет совершенно одной картине, говорил: “Я еще ничего не сделал; теперь надо начать, надо собраться с силами, надо учиться, достать книги, добиться сведений, надо готовиться несколько лет к великому труду…”» Иванов планировал изобразить в серии картин всю жизнь Христа. На следующий год художник умрет от холеры.
В Интерлакене останавливаются во время своего швейцарского путешествия и будущие знаменитые ученые – Менделеев и Сеченов. Последний вспоминает: «В осенние каникулы 1859 года мы с Дмитрием Ивановичем Менделеевым вдвоем отправились гулять в Швейцарию, имея в виду проделать всё, что предписывалось тогда настоящим любителям Швейцарии, то есть взобраться на Риги, ночевать в гостинице, полюбоваться Alpenglühen’oм, прокатиться по Фирвальдштетскому озеру до Флюэльна и пройти пешком весь Оберланд. Программа эта была нами в точности исполнена, и в Интерлакене мы даже пробыли два дня, тщетно ожидая, чтобы красавица Юнгфрау раскуталась из покрывавшего ее тумана…»
29 мая 1869 года поэт и издатель Николай Алексеевич Некрасов пишет из Интерлакена В.М. Лазаревскому: «Живем мы в полной праздности и беспечности. Вчера влезали на какую-то вечернюю гору, откуда хороший вид (завтрак тоже там недурен), сегодня болят ноги, завтра полезем на другую… Писать еще не пробовал, да и не знаю, буду ли».
Знаменитым видом на Юнгфрау наслаждается во время одного из своих швейцарских путешествий в 1870 году Чайковский.
В августе 1880 года здесь сочиняет свои язвительные заметки «За границей» Салтыков-Щедрин. Но даже на него природа Интерлакена производит такое впечатление, что восторг пробивает иронию: «…Меня словно колдовство пришпилило к этому месту. В красоте природы есть нечто волшебно действующее, проливающее успокоение даже на самые застарелые увечья. Есть очертания, звуки, запахи до того ласкающие, что человек покоряется им совсем машинально, независимо от сознания… Эти тающие при лунном свете очертания горных вершин с бегущими мимо них облаками, этот опьяняющий запах скошенной травы, несущийся с громадного луга перед Hoeheweg, эти звуки йодля, разносимые странствующими музыкантами по отелям, – всё это нежило, сладко волновало и покоряло, и я, как в полусне, бродил под орешниками, предаваясь пестрым мечтам и не думая об отъезде».М.Е. Салтыков-Щедрин
Приезд Салтыкова-Щедрина в Швейцарию связан не только с желанием посмотреть красоты Альп. Он везет сообщение о смертном приговоре, вынесенном Кропоткину «Священной дружиной», тайной организацией монархистов. Об этом узнал писатель от Лорис-Меликова. Салтыков-Щедрин едет из России в Висбаден и оттуда пишет своему близкому другу доктору Белоголовому и Лаврову, прося их уведомить Кропоткина о готовящемся покушении. Опасаясь, что извещение может запоздать, Салтыков решает лично повидаться с Кропоткиным и отправляется в Швейцарию, но в это время Кропоткин находится в Лондоне на анархистском конгрессе.
Салтыков-Щедрин останавливается в отеле «Юнгфрау-Виктория», самой роскошной гостинице городка, в которой подчас на всех этажах слышалась русская речь. Так что не случайно Альфонс Доде поселяет русских персонажей романа «Тартарен в Альпах» именно здесь. Главный герой приезжает в Интерлакен за своей возлюбленной Соней и принимает участие в планировании очередного террористического акта: «…не мог удержаться и вмешивался в разговоры о проектах убийства, одобрял, критиковал, давал советы как опытный боец, привыкший ко всякому оружию и к борьбе один на один с крупными хищниками». В ответ на страстное: «Соня, я люблю вас!» – знаменитый охотник получает холодный ответ героини подполья: «Ну так заслужите меня!» Увы, охотник за львами оказывается недостоин любви русской девушки, и пока Тартарен ходит в Гриндельвальд – обязательный пункт туристической программы – Соня с соратниками по борьбе отправляется в Монтрё и оттуда на «дело» в Россию.
В туристический Интерлакен, а не на реальные, достаточно угрюмые места событий – перевал Паникс (Panixerpass) – приезжает в 1897 году писать этюды к своей знаменитой картине «Переход Суворова через Альпы» Суриков. В письмах брату он делится своими впечатлениями: «Ну вот мы в Швейцарии. Гор, брат, тут побольше, чем у нас в Красноярске. Пишу этюды для картины. Только дорого в отеле жить». В другом письме: «Я всё хожу в горы писать этюды. Воздух, брат, отличный! Как в горах у нас в Сибири. Англичан туристов пропасть на каждом шагу. Льды, брат, страшной высоты. Потом вдруг слышно, как из пушки выпалит, это значит какая-нибудь глыба рассыпалась. Эхо бесконечное».
Из Интерлакена, приехав сюда из Лозанны через Берн, отправляется в горы Бунин со своим товарищем Куровским во время путешествия по Швейцарии в 1900 году. О своих впечатлениях от Бернского Оберланда писатель рассказывает в письме брату от 18 ноября 1900 года: «…В Туне не остановились, ехали около самого Тунского озера, этой сине-зеленой чаши среди гор. В Интерлакен приехали вечером. Купили шерстяные чулки, длинные палки, я – еще картуз теплый и варежки. В горы! Утром проснулись рано… Утро сырое, холодное, по горам – угрюмые туманы, но снежные горы – как серебро с чернью – уже пробиваются сквозь холодный дым тумана». Путешественники нашли проводника-швейцарца за 15 франков и отправились к вечным снегам Юнгфрау.
Лето 1909 года проводит на берегах Тунского и Бриенцского озер Валерий Брюсов. 31 августа он пишет знакомой из Бриенца: «Швейцария, увы! – точь-в-точь такая, как на картинках с конфетных коробок».
Швейцарские впечатления найдут отражение как в стихотворениях – «Фирвальдштетское озеро», «На леднике», «Мюльбах», – так и в прозаических произведениях Брюсова. Действие рассказа «За себя и за другую» происходит в Интерлакене. Совершая променад, герой узнает во встречной даме некогда брошенную им женщину, отказывающуюся, впрочем, признать бывшего возлюбленного, и пламя страсти вновь вспыхивает в душе рассказчика на фоне Юнгфрау.
Приходит день, и по следам сотворенной фантазией Доде террористки с именем героини Достоевского все в том же отеле «Юнгфрау-Виктория» поселяется настоящая террористка, причастная к делам Боевой организации партии эсеров. Ее имя – Татьяна Леонтьева. Единственная дочь генерала Леонтьева, позже губернатора, она воспитывается в пансионе в Лозанне и после учится в 1903–1904 годах там же на медицинском факультете. Общение с русскими ровесниками не проходит даром – девушка вступает в партию социалистов-революционеров и решает посвятить жизнь террору. Из Швейцарии она уезжает в Петербург в составе боевой группы.
«Белокурая, стройная, с светлыми глазами, она по внешности напоминала светскую барышню, какою и была на самом деле, – пишет о товарище по БО в “Воспоминаниях террориста” Борис Савинков. – Она жаловалась мне на свое тяжелое положение: ей приходилось встречаться и быть любезной с людьми, которых она не только не уважала, но и считала своими врагами, –
О Леонтьевой вспоминает в своей книге «На лезвии с террористами» и жандармский полковник Герасимов: «Дочь якутского вице-губернатора, воспитанная в Институте благородных девиц, не старше 20 лет от роду, богатая и красивая девушка, имела доступ к царскому двору; в самое ближайшее время предстояло назначение ее в фрейлины царицы. Одному Богу известно, в какое общество она попала и как стала революционеркой. Спустя долгое время я узнал о намеченном ею плане совершить покушение на царя на одном из придворных балов, где она должна была выступать в качестве продавщицы цветов. В план входило: преподнести Царю букет и в это время застрелить его из револьвера, спрятанного в цветах. Этим выстрелом Леонтьева хотела перед лицом всего мира дать ответ на убийства красного воскресенья. Вероятно, ей удалось бы осуществить свой замысел, если бы, как раз под впечатлением от красного воскресенья, не были прекращены всякие балы при дворе».
Азеф проваливает террористическую группу в Петербурге, и Леонтьеву арестовывают – в чемодане под ее кроватью полиция находит бомбы. Для того чтобы вызволить «заблудшую» дочь из казематов Петропавловской крепости, отец использует свои связи при дворе – брат его служит камергером. Психическое здоровье Татьяны признается расшатанным, родители забирают ее на поруки «по душевной болезни», как сказано в официальном документе, и увозят в Швейцарию, где она поселяется с матерью в Женеве, в Ланей.
О прекращении работы в терроре для Татьяны не могло быть и речи. Савинков сравнивает ее с другой знаменитой террористкой: «В Леонтьевой было много той сосредоточенной силы воли, которою была так богата Бриллиант. Обе они были одного и того же – “монашеского” типа. Но Дора Бриллиант была печальнее и мрачнее: она не знала радости в жизни, смерть казалась ей заслуженной и долгожданной наградой. Леонтьева была моложе, радостнее и светлее. Она участвовала в терроре с тем чувством, которое жило в Сазонове, – с радостным сознанием большой и светлой жертвы».
Швейцария оказывается малоподходящим местом для того, чтобы уберечь девушку от контактов с революционерами. «До меня и до Азефа дошло известие о ее желании снова работать, – продолжает Савинков. – Мы высоко ценили Леонтьеву, но, не видя ее, не могли знать, насколько она оправилась от своей болезни. Посоветовавшись с Азефом, я написал ей письмо, в котором просил ее пожить за границей, отдохнуть и поправиться. По поводу этого письма произошло печальное недоразумение. Леонтьева поняла мое письмо как отказ ей в работе, т. е. приписала мне то, чего я не только не думал, но и думать не мог: Леонтьева была всегда в моих глазах близким товарищем, и для меня был вопрос только в одном: достаточно ли она отдохнула после болезни. Поняв мое письмо как отказ боевой организации, она примкнула к партии социалистов-революционеров-максималистов».
В понедельник 27 августа 1906 года в комнату под номером 139 на пятом этаже «Юнгфрау-Виктории» поселяется молодая чета Стаффорд из Стокгольма. Юная красивая англичанка вызывает к себе местную модистку – в пылу отъезда она якобы взяла платья, которые ей не подходят, надо ушить. В пятницу 31 августа супруг покидает отель с рюкзаком за плечами, в руках альпийская палка, вроде бы в горы, однако на вокзале покупает билет до Парижа. В субботу 1 сентября портниха приносит сделанную работу. Англичанка из Стокгольма одевается в роскошное платье, спускается в ресторан и просит накрыть столик рядом с почтенным стариком, неким Шарлем Мюллером. После обмена улыбками она встает, подходит к соседу, достает из сумочки браунинг и стреляет в старца в упор. В оцепенении окружающие смотрят, как молодая дама выпускает еще несколько пуль уже в лежащего.
Ее тут же хватают. Она не сопротивляется. Арестовавшим ее заявляет, что она русская, эмиссар революционного комитета с заданием отомстить министру Дурново. Открывается чудовищное недоразумение. Шарль Мюллер, рантье из Парижа, в течение долгих лет приезжал каждое лето в Интерлакен для лечения и имел несчастье не только походить лицом на приговоренного революционерами к смерти, но к тому же носить то самое имя, которым обычно пользовался русский министр внутренних дел в своих заграничных поездках. Дурново действительно жил под именем Мюллера в этом отеле в течение десяти дней и уехал лишь незадолго до покушения. В сумочке Леонтьевой при аресте находят газету с портретом министра – всех присутствующих поражает роковое сходство.
Покидая Женеву, Татьяна сказала матери, что едет отдохнуть и подлечиться в горы. Отец, приехавший в середине сентября в Швейцарию проведать семью, видит в газете, купленной на вокзале, фотографию дочери. Родители бросаются в Интерлакен, им разрешают ежедневные свидания. Пытаясь во второй раз спасти дочь, они опять прибегают к проверенному средству – «душевной болезни». Татьяну везут на психиатрическую экспертизу в Мюнсинген (Münsingen), где находится известная клиника. Врачи устанавливают полную вменяемость и психическое здоровье.
И в заключении русская революционерка не прекращает борьбы – агитирует воровок и проституток за социализм, призывает к неповиновению тюремным властям. Процесс проходит в здании знаменитого тунского замка, часть которого и по сей день отдана окружному суду. В небольшое помещение доступ ограничен, требование более шестисот русских студентов предоставить им возможность присутствовать на процессе остается неудовлетворенным.
Шансы на успешный исход дела у Леонтьевой достаточно велики. Защитник, обращаясь к крестьянам-присяжным на бернском диалекте, сравнивает ее выстрел с выстрелом Вильгельма Телля, желавшего спасти родину от тирана, и призывает оправдать русскую девушку. Сочувствие зала на ее стороне, особенно после того, как всплывает история ее отчаянной борьбы с тюремщиками, насильно заставлявшими ее наряжаться в разные платья для полицейских фотографий. Однако всё портит сама обвиняемая – в последнем слове по-французски девушка из России снова призывает к освобождению человечества путем уничтожения террористической партией «чудовищ, которых много не только в России, но и в Швейцарии». Это замечание расхолодило присяжных, и они признают ее виновной в преднамеренном убийстве, правда, при смягчающих обстоятельствах. Леонтьева приговаривается к четырем годам тюрьмы и к высылке на двадцать лет из кантона Берн.
Леонтьеву отправляют сперва в тюрьму Ленцбург, в кантоне Ааргау, но там она продолжает плохо влиять на заключенных, призывая их не повиноваться распорядку дня. Ее переводят в тюрьму Св. Йоханнсена (St. Johannsen) в бернском Зееланде, там русская революционерка снова выступает зачинщицей беспорядков. В конце концов ее опять отправляют в психиатрическую лечебницу в Мюнсинген. В 1910 году кончается срок ее заключения, но родители решают оставить дочь в больнице. Отрезанная от мира, она проводит в четырех стенах год за годом. Мимо нее проходит мировая история – война, революция, Гражданская война. Татьяна Леонтьева умирает 16 марта 1922 года, тридцати девяти лет – от туберкулеза. Ее отец, оставшийся в Швейцарии после октябрьского переворота, переживет дочь и будет получать как беженец пособие от швейцарского Красного Креста. Через тридцать лет после погребения, в 1952 году, согласно швейцарским законам, могила Леонтьевой будет уничтожена.Из Интерлакена – путь в горы.
Классический маршрут идет сперва долиной Лючины (Lütschine) до развилки – оттуда одна дорога ведет на Гриндельвальд (Grindelwald), другая на Лаутербруннен (Lauterbrunnen).
Первую дорогу, на Гриндельвальд, избирает для своего двухдневного – 8 и 9 сентября 1782 года – похода по горам цесаревич Павел. С супругой и свитой наследник ходит смотреть на глетчер, причем для дам мастерят специальные кресла-носилки, а в качестве носильщиков вызываются дюжие швейцарские бауэры. Ночует общество в доме местного священника. Следующий день посвящается осмотру водопадов в Лаутербруннен, и в тот же вечер Павел Петрович возвращается по озеру на лодке в Тун.
Карамзин, напротив, отправляется по второму пути. «Дорога от Унтерзеена до Лаутербруннена идет долиною между гор, подле речки Литтины, которая течет с ужасною быстротою, с пеною и с шумом, падая с камня на камень. Я прошел мимо развалин замка Уншпуннена, за которым долина становится час от часа у́же и наконец разделяется надвое: налево идет дорога в Гриндельвальд, а направо – в Лаутербруннен. Скоро открылась мне сия последняя деревенька, состоящая из рассеянных по долине и по горе маленьких домиков». Долина Белой Лючины известна своими водопадами. «Версты за две не доходя до Лаутербруннена, – продолжает Карамзин, – увидел я так называемый Штауббах, или ручей, свергающийся с вершины каменной горы в девятьсот футов вышиною. В сем отдалении кажется он неподвижным столбом млечной пены. Скорыми шагами приближался я к этому феномену и рассматривал его со всех сторон. Вода прямо летит вниз, почти не дотрагиваясь до утеса горы, и, разбиваясь, так сказать, в воздушном пространстве, падает на землю в виде пыли или тончайшего серебряного дождя. Шагов на сто вокруг разносятся влажные брызги, которые в несколько минут промочили насквозь мое платье. – Потом я ходил к другому водопаду, называемому Триммербах (правильно: Трюммельбах. – М.Ш. ), до которого будет отсюда около двух верст. Вода, прокопав огромную скалу, из внутренности ее с шумом падает и стремится в долину, где, мало-помалу утишая свою ярость, образует чистую речку. Вид рассевшейся горы и шумное падение Триммербаха составляют дикую красоту, пленяющую любителей натуры. Около часа пробыл я на сем месте, сидя на возвышенном камне, – и наконец, в великой усталости, возвратился в Лаутербруннен, где теперь отдыхаю в трактире». Знаменитые водопады войдут со временем в обязательную программу достопримечательностей, и мятлевская лирическая героиня почтет своим долгом также восхититься этим чудом природы:…Уж водомет!
Точно будто пыль какая
Вся брильянтами сверкая,
С несказанной высоты
Падает, – и красоты
Нет подобной в целом мире!
А Николай Станкевич, побывавший здесь в 1839 году, напишет о Штауббахе: «Я думаю, лучший пистолетный порох не так мелок, как эти капли».
Из Лаутербруннена Карамзин совершает прогулку к Венгернальпу (Wengernalp). «Более четырех часов шел я всё в гору по узкой каменной дорожке, которая иногда совсем пропадала; наконец достиг до цели своих пламенных желаний и ступил на вершину горы, где вдруг произошла во мне удивительная перемена. Чувство усталости исчезло, силы мои возобновились, дыхание мое стало легко и свободно, необыкновенное спокойствие и радость разлились в моем сердце. Я преклонил колена, устремил взор свой на небо и принес жертву сердечного моления – тому, кто в сих гранитах и снегах напечатлел столь явственно свое всемогущество, свое величие, свою вечность!.. Друзья мои! Я стоял на высочайшей ступени, на которую смертные восходить могут для поклонения Всевышнему!.. Язык мой не мог произнести ни одного слова, но я никогда так усердно не молился, как в сию минуту».
В альпийских хижинах москвич встречает пастухов, пригнавших на тучные пастбища своих коров. «Сии простодушные люди зазвали меня к себе в гости и принесли мне сливок, творогу и сыру… Две молодые веселые пастушки, смотря на меня, беспрестанно смеялись. Я говорил им, что простая и беспечная жизнь их мне весьма нравится и что я хочу остаться у них и вместе с ними доить коров. Они отвечали мне одним смехом».
Не оставляет своим вниманием глетчеры вслед за своим будущим монархом и юный писатель: «Сии ледники суть магнит, влекущий путешественников в Гриндельвальд. Я пошел к нижнему, который был ко мне ближе. Вообразите себе между двух гор огромные кучи льду, или множество высоких ледяных пирамид, в которых хотя и не видал я ничего подобного хрустальным волшебным замкам, примеченным тут одним французским писателем, но которые, в самом деле, представляют для глаз нечто величественное. Не знаю, кто первый уподобил сии ледники бурному морю, которого валы от внезапного мороза в один миг превратились в лед, но могу сказать, что это сравнение прекрасно и справедливо и что сей путешественник или писатель имел пиитическое воображение. – Посмотрев ледник с того места, где с страшным ревом вытекает из-под свода его мутная река Литтина, ворочая в волнах своих превеликие камни, решился я взойти выше. К несчастию, проводник мой не знал удобнейшего ко всходу места, но как мне не хотелось оставить своего намерения, то я прямо пошел вверх по льду, по кучам маленьких камешков, которые рассыпались под моими ногами, так что я беспрестанно спотыкался и полз, хватаясь руками за большие камни».