Русская сталь
Шрифт:
Лаврухин отшатнулся. До него уже доходили слухи, что армянское население поголовно истребляют по приказу стамбульского правительства. Сейчас он своими глазами увидел краешек беды по другую сторону фронта.
…Паренек из далекой кубанской станицы с детства бредил морем. В семнадцать лет Сережа отправился в Петербург учиться на морского офицера. Провалил экзамены, но домой не вернулся, устроился работать на баржу, перевозящую лес по Неве. Занимался урывками, но с такой целеустремленностью, что с одного раза запоминал целые страницы мудреных книг.
Когда удавалось ненадолго забыться
Сергей много читал о броненосцах, об извечном ратном споре между оружием для нападения и средствами защиты. В начале века на море этот спор превратился в соревнование между пробивной силой снарядов и сталью корабельной обшивки. Становясь менее уязвимыми, военные суда резко тяжелели, теряли в маневренности и в ходовых качествах.
Парень заинтересовался технологией выплавки стали, ушел с баржи на литейный завод, к пышущим жаром печам. Рабочий день по десять часов выжимал людей до предела. Но молодость есть молодость. Вернувшись к себе, молодой провинциал выпивал две чашки крепчайшего чифиря, и сердце начинало бешено стучать, посылая в мозг свежую кровь.
Он продирался сквозь формулы, пытался ставить опыты в своей каморке — кислота насквозь разъела столешницу. Обратился к цеховому мастеру, просил разрешения добавить в расплавленные металлы особые присадки. Тот поднял парня на смех. «С ума спятил, хочешь похерить столько добра? Твое дело маленькое — шуруй лопатой, подкидывай уголь в печь».
Через неделю Лаврухин разглядел в проходе главного инженера в дорогом сером пальто и лайковых перчатках. Набрался храбрости обратиться. В результате ему вкатили штраф в половину зарплаты, и он покинул рабочее место.
Он проверял и перепроверял свои идеи на бумаге, но опытов проводить не мог — где взять такую высокую температуру? Получив отпуск, явился в военно-морское ведомство — уж здесь-то оценят перспективу, помогут.
При первых его словах лицо секретаря в мундире стало каменным, глаза под прилизанной челкой — пустыми, фарфоровыми. Ровным, спокойным голосом посетителю был дан совет: изложить свои идеи в письменном виде и направить заказным письмом в министерство.
Письмо на двадцати страницах Лаврухин настрочил за ночь. Но мог бы так не пыхтеть. Вероятно, его так никто и не удосужился прочесть. В августе четырнадцатого грянула война. Сергей хотел пойти матросом на флот, но за год работы литейщиком он здорово подсадил легкие. Медкомиссия признала его негодным к морской службе. Пришлось вернуться домой, на Кубань, записаться в казачий полк и пройти ускоренную подготовку на хорунжего.
В декабре начались военные действия на Кавказском фронте. Турецкая армия под командованием Энвер-паши потерпела сокрушительное поражение, и русские армии вошли на территорию восточных вилайетов.
Лаврухин шел на войну, как на праздник. Наконец-то есть возможность послужить России. Пусть не на море, неважно. Зато здесь, на фронте, нет волокиты и равнодушия, как в штатской жизни. Здесь он заслужит Георгиевский крест и столичным бюрократам
Потом война показала свой звериный оскал. По мере наступления все чаще в деревнях и на обочинах дорог попадались груды трупов — чаще всего полунагих, раздетых мародерами. Изнасилованные женщины, грудные дети с размозженными головами, подростки со связанными за спиной руками и перерезанным от уха до уха горлом, полусгоревшие старики. Отступая, турецкие войска уничтожали армянские села, а курдские банды довершали дело — угоняли уцелевший скот, забирали утварь из пустых домов, сжигали посевы.
Правительство в Стамбуле обвиняло своих христианских подданных в вооруженном выступлении на стороне противника. Лаврухин видел воевавших рядом с казаками армян из добровольческих бригад, созданных в российском Закавказье. Черные папахи, защитные кители, перекрещенные на груди патронташные ленты, винтовки и маузеры с деревянной кобурой. Сражались они фанатично, пленных не брали. Турки и курды тоже не брали их в плен — в лучшем случае убивали, в худшем — кромсали раненых на куски.
Время от времени наступление надолго приостанавливалось. Главные, судьбоносные для России бои шли далеко отсюда. Там день и ночь гремела артиллерия, туда командование перебрасывало все новые резервы. А здесь — каменистые склоны, жилища, врытые в землю, как погреба, тоскливое безмолвие, нарушаемое только потрескиванием костра да диким визгом курдских всадников во время очередного наскока.
При последней по счету стычке противник, как обычно, вел беглый огонь с седел. Под Лаврухиным убили коня — упав, животное придавило ему ногу. Врачи обнаружили закрытый перелом, наложили гипсовую повязку, и пришлось хорунжему застрять в небольшом походном госпитале. Здесь же лечили семилетнюю девочку Манушак, потерявшую всех родных и зверски изнасилованную во время резни. Она чуть не умерла от потери крови, с большим трудом кровотечение остановили и вытащили ее с того света. Теперь ее ожидала отправка на российскую территорию в пограничный лагерь для беженцев.
За время вынужденного безделья Лаврухин привязался к неулыбчивому ребенку. Соорудил ей некое подобие куклы, пробовал объясняться знаками. Едва только лед начал таять, как им пришлось расстаться — ему пора было на юг, в часть, а ее повезли в северном направлении,
Сергей записал координаты лагеря и теперь часто вспоминал черноглазую девочку с густыми бровями, пообещал себе разыскать ее после войны. Наступал новый, девятьсот шестнадцатый год, всем в войсках казалось, что уж он-то принесет союзникам долгожданную победу.
ГЛАВА 4
Как только они очутились в тесном номере с низким потолком, Сиверов резко обернулся и нанес ближнему качку удар в челюсть. Качок осел по стенке — будто стек вниз. Напарник от неожиданности выпучил свои и без того выпуклые глаза, попробовал достать Глеба электрошокером.
Сиверов попятился назад, гася силу чужих выпадов. Дождался, когда стойка противника окажется неустойчивой, и сам ответил в том же стиле. Получив подошвой по уху, качок отлетел на диван. Но не удержался и с глухим стуком свалился на пол.