Русская судьба
Шрифт:
Однажды я зашел на кухню. Несколько огромных котлов, обложенных кирпичами, отапливались снизу дровами. Когда я пришел, в котлы засыпалась из мешков картошка не чищенная, не отобранная (частично гнилая) и немытая. Вода в котлах превратилась в грязную бурду. В нее бросали куски темного и немытого мяса. Заведующий кухней немец заискивающе крутился вокруг меня, по-видимому, надеясь, что за его любезность на кухне лучше будет проведено электричество. Я спросил его, почему в котлы бросается не отобранная и немытая картошка. Он стал меня уверять, что если ее будут отбирать и мыть, то много украдут. Я просил показать мне склад продуктов. В середине соседней с кухней части барака висели туши потемневшего конского мяса. По стенами и по углам лежала в мешках и в кучах картошка. Охлаждения не было. Некоторые туши, по-видимому,
Кроме немецкой охраны, в лагере были полицейские, отобранные из военнопленных. Сколько я их видел, у всех неприятные, откормленные лица. Я видел, как они обращались с пленными, зверски избивая их.
Первое столкновение с полицейским было после осмотра кухни. Во дворе я увидел, как группа пленных валялась в пыли, вырывая друг у друга какой-то предмет. (Выяснилось что это была кость, валявшаяся в мусоре). К пленным подбежал полицейский и стал избивать их своей дубинкой. Я не выдержал, схватил полицая за шиворот, и с силой рванул в сторону. Удивленный, увидя меня в форме, он стал оправдываться на ломаном немецком языке — что к мусору, мол, пленным не разрешается подходить. Я ответил ему по-русски: «Если ты посмеешь еще ударить кого нибудь здесь в лагере, я сотру тебя в порошок». Воспользовавшись замешательством, пленные вскочили на ноги и поспешно разошлись по баракам.
Другой случай произошел через несколько недель; мы уже начали тянуть провода в лагерь. Неожиданно я услыхал возмущенный крик; несколько пленных, работавших со мной, бежали ко мне, показывая на лагерь. Я увидел, как за забором полицай бил палкой какого-то пленного. Я стал кричать, чтобы он прекратил бить человека. Тот продолжал, пока человек не упал. Тогда он стал бить его ногами. Когда я подбежал ближе, он перестал бить уже потерявшего сознание человека и, как бешеный бык, уставился на меня. Я потребовал, чтобы он взял бесчувственно лежащего человека, отнес его в амбулаторию и доложил коменданту о случившемся.
Сам я тоже пошел к коменданту и сказал, что это — убийство беззащитного человека, и что бывшие ему свидетелями электромонтеры сильно возмущены. Поскольку комендант хотел, чтобы мы провели ток в лагерь как можно скорее, я добавил, что они теперь вряд ли будут спешить с проводкой. Комендант понял, что проводка электричества может задержаться надолго. Он снял виновного полицейского с должности и посадил его в карцер. Позже я узнал, что он отдал приказ полицейским — впредь не применять физической силы.
Мы, члены Союза, часто обедали и ужинали вместе в бараке, в котором жили. Однажды во время обеда открывается дверь и к нам входит мальчик лет пяти. Не говоря ни слова, он подошел к столу и стал. Кто-то спросил, как его звать. Ответ был: «Ванька». «Хочешь, Ванька, обедать с нами?» На что Ванька ответил: «Ну что же, хорошо, давай пообедаем». По интонации Ванькиного голоса получалось: так и быть, сделаю вам одолжение. На пищу он набросился с большим аппетитом. Утолив голод, он рассказал, что отец его где-то воюет. У матери четверо детей, и Ванька — старший, кормилец семьи. Потом Ванька заявил, что ему нужно идти на работу. Оказывается, он «помогал» какому-то шоферу управлять грузовиком, за что получал кусок хлеба, который относил матери. Мы снабдили Ваньку продуктами, чтобы он отнес матери. Ванька потом часто заходил к нам, но никогда ничего не просил. Когда предлагали, он великодушно соглашался: «Ну что же, давай». Порой его можно было увидеть на аэродроме, как он куда-то спешил. На вопрос «куда спешишь, Ванька?» он неизменно отвечал: «На работу».
С аэродрома я раз отправился в Минск, в надежде разыскать там кого-нибудь из членов Союза. Я провел там целый день, ходил в городское управление, расспрашивал местных жителей и даже немцев, какие частные немецкие фирмы находятся в городе, — полагая, что при какой-нибудь из них могут быть члены Союза. Но никаких следов их я не обнаружил. Члены Союза из Киева и Харькова, с которыми я был в контакте через электромонтажную фирму, также не могли мне помочь. Между тем, позже я узнал, что в Минске была фирма «Erbauer», созданная членами
В мае 1943 года я поехал в Харьков, а затем в Киев доложить фирме о проведенных на аэродроме работах и получить жалование для всех за прошлые месяцы. Главная задача, которую я себе ставил, была оповестить в поездке как можно больше людей о существовании Союза и его целях. Я захватил в дорогу имевшиеся при себе союзные издания. Но живое слово значит порой больше печатного. Человек мог прочесть о Союзе, согласиться или не согласиться с изложенным. Но когда тот же человек будет рассказывать своим друзьям, что он лично говорил с членом НТС, и передаст им суть разговора, это оставит более глубокое впечатление.
Поэтому в поездке я намеренно старался задерживаться в больших городах, встречаться с людьми. Из Минска в Харьков я ехал через Бобруйск, Рославль, Брянск, Орел, Курск, Белгород. Из Харькова — через Полтаву и Лубны. Из Киева — через Чернигов, Гомель и Бобруйск. В дороге помогал людям проехать до попутной станции, заводил разговор. В Харькове задержался всего один день, взяв вещи, оставленные в феврале. С тех пор в городе ничего не изменилось. Население так же голодало, но наши ребята так же вели союзную работу. В Киеве я задержался два дня, был у своего приятеля учителя и его жены, делились опытом работы НТС. В июле 1943 года я опять ездил в Киев.
К августу подряд на аэродроме под Минском был закончен. Я просил инженера Шеллера дать мне и Игорю Жедилягину отпуск: по контракту, мы имели право на 2 недели отпуска за каждые 6 месяцев работы. В начале августа Игорь и я приехали на станцию в Минск. Там в комендатуре нам должны были поставить печати на наши Marschbefehle (командировочные бумаги). Немец, к столу которого я подошел, потребовал мой паспорт. Он недоверчиво его крутил, обращая внимание, что я родился в России. Я стал его уверять, что существенно лишь место жительства — Югославия. Стоявший рядом Игорь, желая помочь, показал свой паспорт, где и местом рождения значилась Югославия. Немец нерешительно поставил печать на мой Marschbefehl, но не отдал его мне, а положил вместе с паспортом в сторону. Я схватил оба документа и быстро направился к выходу, не обращая внимания на окрик немца. Тот бросился за мной, но не увидел меня за выступом стены. Игорь потом рассказывал, что немец ругался и угрожал, что не отпустит его, пока он не найдет меня. Игорь его заверил, что не имеет ко мне ни малейшего отношения. После препирательства немец его отпустил. Я же пролез под стоявшим на ближайшем пути составом и встретил Игоря на другом конце перрона. Мы сели в поезд и без приключений через Брест и Варшаву доехали до Берлина.
6. В городском управлении Пскова
Наш отпуск в Берлине пролетел быстро и в конце августа 1943 года мы с Игорем выехали в Варшаву. Там в то время находились председатель Союза В.М.Байдалаков и член Исполнительного бюро НТС Георгий Сергеевич Околович, руководивший в центральной и северной части оккупированной России работой организации. (На юге России ею руководил Евстафий Игнатьевич Мамуков). Георгий Сергеевич, или ГСО, как его называли, ходил в 1938 году нелегально через границу в Советский Союз, и пользовался у нас всеобщим уважением как опытный подпольщик. На совещании с ним было решено, что возвращаться в электротехническую фирму нам нет смысла. К тому времени Союз уже имел разветвленную сеть своих ячеек на оккупированной территории. Важно было проникать в местные органы гражданского управления и извлекать их из-под немецкого влияния, придавать им черты будущей русской, а не немецкой власти. Соответственно и мы получили новое назначение.