Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные
Шрифт:
Через несколько лет приехал и поселился в окрестностях молодой венгр, сын известного врача, которого выписывали ко Двору, когда кто-нибудь из царской семьи был болен. Венгр очень явно стал ухаживать за Натальей, вскоре они поженились. Отца своего она похоронила еще до замужества. Недолго длился этот брак. Все дети оказались без матери и отца, но Высоцкие были уже взрослые юноши. Тетя Оля вышла замуж, ее братья нашли службу в Елизаветграде. Таким образом выяснилось, почему у всех разные фамилии…
Тетя Оля мне поведала также, что отец пережил ужасную драму, когда узнал, уже будучи взрослым, что он не родной сын Алейниковых. Они его любили как родного сына, и он был к ним безгранично привязан. Они скрывали от него правду, не думая, что это может обнаружиться.
Обнаружилось это при совершенно непредвиденных обстоятельствах. Как и всех молодых в те времена,
После окончания своего повествования тетя Оля сказала: «Твой отец очень странный человек, но ему можно все простить за его безграничную щедрость. Ведь вот этот домик он нам купил, когда мы так долго не получали вестей от Мстислава; мои братья, Высоцкие, не захотели и не умели хозяйничать в имении и переехали, как ты знаешь, в Елизаветград. Володя купил у них имение, опять же это твой отец помог ему, хотя и ругал брата за его левые наклонности». Действительно, дядя Володя, еще будучи студентом, увлекался революционным движением. Он провел несколько лет в Сибири, изучая жизнь ссыльных и каторжан; там же женился на простой девушке, которая, вернувшись с ним на его родину, очень быстро приспособилась и вошла в дворянскую жизнь, как будто бы всегда в ней участвовала. Узнав это, я очень удивилась, что тетя Марина из какой-то другой среды.
Очень много думала я обо всем услышанном от тети Оли. Мне странно показалось, что у меня, в сущности, нет русской крови. Со стороны матери тоже была большая смесь. Дедушка поляк, бабушка полутатарка, одни Добровольские считали себя русскими. Но мне ничто на свете не может заменить все русское, во всех его проявлениях…
У Седлецких, моих новых хозяев, жизнь потекла ровно и спокойно. Но общее настроение в городе портилось. Большевики подвигались все ближе, грабежи продолжались, люди бежали из деревень, спасая свою жизнь. Топливо исчезало и провизия тоже. Мы уже сидели при лучинах, электричество не работало, стали жить впроголодь. От мужа не было никаких известий, но пробравшийся оттуда знакомый сообщил мне, что он с Савицким прибыл в Одессу благополучно и поступил во флот. Так как этот знакомый перебирался с семьей в Одессу, я дала ему для Вовы письмо, в котором сообщала ему свой адрес и умоляла написать.
Дядю Ахиллеса я видела часто. Не могла от него толком добиться, пропали ли все наши вещи или нет. Да он, по-видимому, и сам не знал. Приближалась зима, ничего теплого не было. Мне особенно было жаль всех фотографий, институтский альбом, старинные иконы, которыми нас благословляли перед венцом.
Я решилась на безумный шаг, поехать туда и выяснить положение. Оставила Олечку у дяди и отправилась в Кривой Рог. Хозяева меня всячески отговаривали, уверяли, что всюду продвигаются эшелоны, происходят стычки между петлюровцами и остатками армии. В Кривом Роге я остановилась у Роберта, который еще там работал в шахтах, но пояснил, что они скоро убегут в Польшу и заберут с собой Ядвигу и дядю Ахиллеса с его девочками. Роберт нашел мой шаг совершенным безумием, всячески отговаривал ехать в имение, где уже сидят комиссары. Кто их знает, как они отнесутся к моему появлению. Я все же наняла подводу и отправилась.
Дом я застала совершенно пустым. Валялись какие-то разорванные тряпки, ванна была совершенно разбита, вообще все было в безобразном виде, абсолютно неузнаваемо. Вышел какой-то человек и спросил по-украински, что я хочу. Я спокойно ему пояснила, что гостила здесь летом и в доме остались все мои вещи. Он очень любезно мне показал весь дом и пояснил, что все было разграблено какой-то ночной бандой…
В одной из комнат валялась морская тужурка Вовы, вся изодранная, в другой я нашла на подоконнике портрет моей покойной матери, с дырками вместо глаз, с огромными усами, весь испачканный, словом, в жутком виде. Захотелось поскорее удрать, что я и сделала. Роберт и его жена были очень рады, что я так легко отделалась. Они были крайне милы и гостеприимны. Им прислуживала девочка лет шестнадцати, миловидная и симпатичная полячка. «Вот уедем в Польшу, жалко нам покидать эту бедную сиротку», –
Мы с Ядзей просидели целую ночь на вокзале. Пропустили два поезда, не имея возможности влезть. Наконец нам удалось попасть в теплушку с солдатским эшелоном. Она была набита до отказа. Солдаты сидели на полу, грызли семечки и грелись у печки. Они спросили нас, куда мы едем. Оказалось, что нам надо было скоро пересесть, чтобы попасть в Елизаветград. Я усиленно упрашивала Ядзю не называть меня «барыня» и вообще лучше молчать. Солдаты предложили нам влезть на нары. «Успеете поспать до пересадки», – говорили они. Так мы и сделали. Вытянулись и молча лежали. «Куда это бабье в такое время мотается!» – доносилось до нас. Ехали мы без конца, наконец остановились где-то в степи… Неожиданно началась пальба. «Бабы, живей слезайте и прячьтесь!» – услышали мы. Спуститься было дело одной секунды, все вышли из вагона. Палили со всех сторон. Один пожилой солдат потащил нас под вагон, там мы пролежали добрый час.
Наконец все утихло. Когда мы вылезли, солдаты нам объявили, что поезд дальше не идет, а до нашей пересадки было верст пять. Часть солдат шла туда, и нам предложили идти с ними. Особенно был приветлив один молодой, он сказал, что они нас доведут до поезда, посадят, чтобы никто не обидел. Ядзя не выдержала и громко воскликнула: «Слава богу, барыня, доедем благополучно». Я ее ущипнула за руку, солдат посмотрел и улыбнулся. Понял ли он что-нибудь или нет, не знаю.
Уже стемнело, тяжелая, осенняя ночь окутывала нас своей жутью. Тогда я поняла, что мы ехали целый день столь короткое расстояние. Солдаты честно сдержали свое обещание. Они довели нас благополучно до станции, там мы взяли билеты, и они посадили нас в теплушку, направляющуюся в Елизаветград. В этот раз это не был эшелон, а сброд совершенно разнообразной публики, были и женщины. Мы свободно вздохнули после пережитого страха. Я не могла не подумать, насколько все же эта дикая солдатня, неизвестного нам направления, была с нами предупредительна, никакого поползновения на грубость или озорство, наоборот, сплошное добродушие.
Доехали мы благополучно. Хозяева отнеслись очень одобрительно к появлению няни для девочки, за которой я сейчас же побежала к дяде. Застала ее здоровенькой и веселой. Несмотря на свои полтора года, она совсем хорошо бегала и становилась забавной. Бедный дядя был удручен пропажей всего. Я ему пояснила, что для нас пропажа теплых вещей, всех фотографий и особенно икон так же важна, как для него пропажа имения! Но конечно, я вполне сознавала, что мы сами были виноваты. Ясно, что надо было все с собой забрать, когда уезжали, мы же дошли до такого абсурда, что даже вместе с серебром оставили свои ценные портсигары, бросив почему-то курить!
Путешествие в погоню за пропавшими вещами мне дорого обошлось! Сразу же по возвращении я заболела воспалением легких. К счастью, была Ядзя, которая замечательно ухаживала за ребенком и за мной. Клавдия была очень внимательна и приносила еду, которую было так трудно доставать. Брат ее возился с моей печкой и доставал дрова, что было большой редкостью. Когда мне стало очень скверно, я попросила вызвать доктора, старого еврея, которого я давно знала: он часто приезжал к нам в имение и всегда всех лечил. Он явился, внимательно меня выслушал, констатировал воспаление легких, прописал всевозможные лекарства. Он был очень удивлен, когда узнал меня, как-то подозрительно озирался и спросил, каким образом я очутилась здесь. Я ему рассказала, но только потом, гораздо позднее, я поняла, почему он так был удивлен и печально качал головой. Перед уходом он мне сказал: «Смотри, будь осторожна во всем!» Его слова я тогда не поняла, но когда старик доктор ушел, мне стало грустно и неуютно на душе.