Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные
Шрифт:
Как-то я его спросила, откуда идет его фамилия Днепров. Как именно она связана с рекой Днепр? Он рассказал мне историю своего происхождения, она меня очень удивила. Фамилия его предков была Семигорьевы24. Они были татарского происхождения, очутились в России в XIII веке, при нашествии татар, и поселились на Днепре. Совершенно обрусели. В XVI веке переехали в Псковскую губернию, там их род зарегистрировали в дворянских документах. В начале XVIII века Семигорьевы переселяются в Петербург. Служат при Петре Великом. При императрице Екатерине два брата Семигорьевы служат в гвардии. Старший брат замешан в дуэли, он убил противника и осужден судом чести в несоблюдении законных правил дуэли. Происходят неприятные последствия, то есть исключение из гвардии. Младший брат продолжает служить, но просит
«Как странно, – высказала я, – у нас у обоих происхождение сложное; но у тебя определенно русская кровь, никакой смеси, ведь Семигорьевы, обрусев несколько веков тому назад, больше не смешивались! Ты настоящий русский дворянин, кроме того, коренной петербуржец! Понимаю, какая у тебя глубокая связь с этим городом!»
На пароходе оказалась еще одна женщина, жена механика Козлова. Мы сразу же с ней подружились. Чуткая, как большинство русских женщин, она поняла мои затруднения и сразу же пошла мне навстречу. Еды было недостаточно, все больше консервы, мы с ней вместе ловили бычков, жарили на древесном угле. Но особенно мы все страдали от недостатка хлеба. Напротив нас была деревня Жуковка, в которую мы иногда отправлялись за молоком, мукой, яйцами, и всегда только в обмен на какие-нибудь вещи. Денег крестьяне больше не признавали, особенно потому, что они стихийно падали в цене… В Крыму погода часто меняется. После севастопольских холодов вдруг засияло солнце, как будто бы вернулось лето; несмотря на ветры, я держала детей на дворе, они сильно загорели и чувствовали себя прекрасно. Но наши счастливые дни очень скоро кончились. Выяснилось, что мужа назначают на канонерскую лодку «Страж», на которой он должен был участвовать в военных действиях. Он немедленно ушел, мы же застряли на «Игнатьеве»… Начались налеты большевистских аэропланов. Они так быстро сбрасывали бомбы, что я никогда не успевала спуститься в трюм. Матросы, полюбившие мою Олечку, захватывали ее на ходу. Матрос Рыбалка, уже немолодой, всегда вертелся на палубе, и, когда приближался звук аэроплана, он тащил меня с Ростиславом на руках в нос корабля. При этом, крестясь, он говорил: «У меня дома пятеро, пуля не тронет, у кого ребята!»
Когда налеты участились, решили построить проволочное заграждение над всем кораблем. Вся команда дружно принялась за работу. Мы с Еленой Ивановной тоже помогали, как могли. Ростислав лежал на палубе, на подстеленном одеяле, а «тетя Оля», так прозвали ее все матросы, вертелась у их ног, вызывая их смех и шутки. Надо думать, что бомбы в то время не были очень страшные, так как за все время нашего пребывания был ранен только один матрос осколком, но шуму каждый раз было много… По ночам часто приходилось пускать митральетки, выставленные на палубе, так как неоднократно появлялись большевистские шхуны. 13 апреля «Страж» участвовал в прикрытии десанта Александровского и Дроздовского полков, кажется, в Геническе. Неоднократно наши отряды высаживались в течение мая и июня в различных пунктах морского побережья от Геническа до Бердянска и Мариуполя.
А мы тем временем жили своей пиратской жизнью. Зачастили в село Жуковку обменивать наше последнее барахло на еду; привыкали к налетам. Матросы во время бомбардировки иногда бросались в море, но всегда благополучно выплывали обратно.
На место мужа капитаном был назначен некто Миронов, по-видимому, не кадровый офицер, странного типа. Каюту он мне очень любезно оставил, сам где-то ютился. Мы с Еленой Ивановной заметили, что он часто собирает команду, усаживается, окруженный ею, и заводит беседы… Очень скоро мы убедились, что он красный и ведет усиленную пропаганду среди матросов. Это открытие было страшнее всяких бомб…
Был яркий солнечный день, команда вся высыпала на палубу. Была слышна сильная пушечная стрельба. Это был один из боев, когда наши, в том числе и муж, сражались с неприятелем. С большим волнением подошла я к команде: «Ну, ребята, посмотрим, кто – наши или ваши!» – сказала я. Это происходило вскоре после одной демонстративной беседы с новым капитаном. Громкий хохот раздался со всех сторон: «Слышите, что мать командирша говорит». Так
Десант Назарова высадился на косе Кривой, «Страж» и «Грозный» принимали участие в боях и обстреливали Белосарайский маяк. Вскоре после этого красные стали стрелять в нас из шестидюймовых пушек. Третьим выстрелом попали перелетом в деревню Жуковку, она взвилась на наших глазах, вся в дыму и огне, и вскоре превратилась в груду пепла. К счастью, крестьяне еще накануне эвакуировались, узнав, вероятно, от перебежчиков о предстоящей стрельбе. Большое количество скота и всякой утвари погибло. Нас на буксире увели в Керчь. Оставаться было опасно. К моему большому огорчению, Вовы там не оказалось. Елену Ивановну приютили знакомые. Город был переполнен, нам некуда было деться… Команда отнеслась к нам очень сердечно. Одни повели нас в какую-то хибарку, другие пошли нам искать помещение. В тот же день нашли нам пристанище у одной пожилой женщины, чьей-то кумы, ее звали Елена. Она нас поместила в очень хорошей комнате, но сказала: «Ну уж несдобровать мне, если придут красные, но куда же вам с ребятами деваться?» Она сразу же принялась очень энергично за наше устройство. Отправилась с коромыслом на плече за водой, затопила печь и вся ушла в хлопоты и заботы. Мы очень быстро и хорошо с ней сошлись. У нее был сын в Красной армии, но она за это постоянно на него ворчала.
Муж появлялся, как метеор, и снова исчезал. Я давно чувствовала, что наше дело печальное и накануне полного провала, но он все же бодрился и до последнего времени не переставал надеяться на благополучный исход борьбы. После высадки Улагая в середине августа бомбардировки усилились, налеты на Керчь производились почти каждый день. Мы часто с Еленой забирали детей и уходили на берег моря. Пристань была совсем близко от нас, я любила купаться и заплывала далеко, к ужасу Елены. Когда слышался шум и свист приближающегося аэроплана, она издали начинала мне отчаянно махать! Я в ответ делала ей знаки уходить домой, но бомбы летели кругом, их опередить никогда не удавалось!
Команду с «Игнатьева» списали на отдых, пароход быстро починили и назначили новый состав. Кроме старого повара, который не захотел покинуть судно, на котором прослужил много лет. Затем их снова угнали в море. Судьбе было угодно, чтобы этот корабль погиб со всей новой командой в первую же ночь своего похода, наскочив на вражескую мину. Мое сердце сжалось, когда я узнала эту грустную новость, мы много вспоминали с Еленой Ивановной Козловой нашу пиратскую жизнь на «Игнатьеве», на котором мы прожили пять месяцев.
Невозможно забыть матроса Евгения, здоровенного детину, косая сажень. Это он принимал усиленное участие в поисках мне помещения, он же взялся доставлять мне молоко для детей, отправляясь каждый день за пять верст от Керчи к какой-то своей куме! Иногда он приносил простоквашу, но и это было чудо в то голодное время. Вскоре их всех куда-то назначили, и я их больше не увидела.
Так и докатились мы до печальных дней эвакуации. Наступил настоящий голод. С каждым днем бомбардировки усиливались… Дети заболели коклюшем. Помню, как мы с Еленой уложили их и обсуждали тревожные события. Мы знали, что Севастополь уже эвакуировался. То есть не то что знали, а слухи доходили до нас, хотя очень туманные. Вова ушел, сказав нам, что уходит на очень важное заседание. Я чувствовала, чем это заседание кончится. Он вернулся в двенадцать часов ночи, бледный, встревоженный. На мой немой вопрос он сказал: «Все кончено, нам надо завтра грузиться, эвакуируемся и мы»…
Третья часть
ЭВАКУАЦИЯ
Последнее прощание с родиной происходило в трагической, жуткой обстановке. С упрямыми, суровыми лицами шли толпы казаков с требованиями, чтобы их взяли. Мы погрузились на транспорт «Поти», на который муж был назначен комендантом. К нам водворилось три с половиной тысячи человек, что превышало вдвое нормальную возможность. Наш главный багаж состоял из двух младенцев. Вещей почти не было, они растаяли, обмененные на продукты. На мне была мужская шинель, военная, и носки мужа. Ему очень не повезло, он вывихнул руку и с перевязкой мотался по кораблю, стараясь наладить какой-то порядок.