Русская Вандея

Калинин Иван Михайлович

Одни — покамест робкие, приниженные. Это пришельцы из «освобожденной» России. Кого из них пригнали, как ген. Звонникова, фон-Ремера и Московенкова; кто и сам явился сюда на ловлю счастья и чинов, считая, что пришел крах Советской власти.

Другие щеголяли по Садовой с высоко поднятой головой. Эти соблюли непорочность в отношении великой и неделимой. Тот теперь служил в Осваге, тот в каком-нибудь центральном учреждении Доброволии, тот считался губернатором еще незавоеванной губернии. Таков был, например, ген. Мустафин, наш судейский. Ему адски не везло в жизни. В начале 1917 года он получил назначение губернаторствовать в Туркестан. Но, пока

ехал туда, стряслась революция. Отставили. Через год с небольшим гетман всея Украины назначил его градо-начальствовать в Одессу. Оттуда скоро вышиб Петлюра со своими гайдамаками, а потом большевики.

Теперь он считался кандидатом на должность градоначальника Москвы и с нетерпением ожидал падения столицы.

В Ростове кипела жизнь, но весьма своеобразная: спекулятивно-пропойно-погромная. Недаром ведь здесь гнездился центр великой и неделимой!

— Там готовится еврейский погром, — говорил про этот город И. Л. Макаренко еще в июне, на погребальном обеде в память Рябовола. — Готовят его старые, испытанные монархисты, гнездо прочное и крепкое. Многие ростовцы говорят, что офицеры бывшей гвардии даже Деникина считают левым, а Колчака — большевиком. Можете себе представить, какая там царит атмосфера.

Макаренко не ошибался. Идеи «Веча», «Земщины», «Резины» здесь усиленно насаждали «Вечернее Время» и еженедельная газета Н.П. Измайлова «На Москву».

«Тебе, Добровольческая армия! Тебе, крестоносная! Тебе, христолюбивая! Тебе, героиня, посвящаем мы наше слово и шлем тебе наш первый привет», — гласила передовая статья первого номера этой газеты.

Далее добавлялось:

«От редакции. Евреи в газете никакого участия не принимают и принимать не будут. Наша газета начала восстановление великой и неделимой без участия евреев».

Тут же следовало приветствие газете от группы офицеров 1-го Марковского полка, в числе семнадцати человек, выражавших свою радость по поводу того, что русский народ начинает сбрасывать с себя еврейское иго.

Газета с самым серьезным видом убеждала публику в том, что настоящее имя Керенского Арон, а фамилия — Кирбис, и с восторгом сообщала, что в Тунисе «уже их громят». Она перепечатывала из «Разведчика» [241] старые антисемитические статьи покойного М.И. Дра-гомирова, отца Абрама Михайловича, и пускала в обращение новые, сочиненные ее сотрудниками, пословицы:

241

Военный журнал, издаваемый Березовским. См. № 761 за 1905 год.

«Гори хворостину, да и гони жида в Палестину».

«Знай, — Панкрат с Федотом извели жида бойкотом».

И так далее в том же духе.

Уличная толпа с нетерпением ждала очередного номера. Одни покупали газету из любопытства, другие — чтобы упиваться назидательным чтением, как пищей для души.

Едва только на Садовой раздавались звонкие голоса газетчиков-подростков: — Газета «На Москву», газета «На Москву», — как улица сейчас же оживлялась и начинала гоготать.

Однажды я был свидетелем такой сценки: — Газета «На Москву», газета «На Москву», — выкрикивал мальчуган.

— Эй ты, — крикнул ему какой-то офицер, гулявший под ручку с барышней. — На тебе двадцать рублей, кричи, сам знаешь что.

— Спасибо, дяденька, — пропищал малыш, взяв деньги, и стремительно понесся по улице с криком:

— Газета «На Москву»,

русская, национальная. Бей жидов, спасай Ростов! Газета «На Москву»…

— Бей жидов! — носилось в воздухе.

Заборы, стены уборных безжалостно измазывались погромными надписями.

Чай Высоцкого, Сахар Бродского, Россия Троцкого, — Бей жидов, Спасай Ростов, —

горланили хулиганы.

Такая атмосфера царила в тогдашней столице Доброволии, когда мы прибыли туда разбирать дело об убийстве Рябовола.

В первый день процесса, незадолго до начала заседания, секретарь доложил мне, что меня спрашивает какой-то полковник.

Я вышел в залу и увидел здоровенного детину, лет тридцати пяти, офицера из типа бурбонов.

— Подполковник Панченко. Член союза «восстановления династии Романовых», — отрекомендовался он.

— Панченко? Вы здесь? Наш суд разыскивает вас уже больше полгода.

Еще зимою мной был составлен и внесен в суд обвинительный акт по делу об этом господине, числившемся на службе в ростовской контр-разведке. Он обвинялся в титуловании себя подполковником, тогда как по документам значился штабс-капитаном, в ряде пьяных скандалов и еще в каких-то художествах. Суд, разыскивая его, запрашивал ростовского коменданта, который неизменно отвечал:

— Местопребывание подсудимого неизвестно.

Мои слова не смутили контр-разведчика, явившегося к прокурору, как бы в насмешку над ним, в тех погонах, за ношение которых его предали суду, и назвавшегося таким чином, в который он произвел сам себя. Видимо, авантюрист имел покровительство в очень влиятельных сферах и забронировал себя от всяких судов и прокуроров.

Пробормотав в ответ мне что-то сумбурное о своем деле, он перешел к тому вопросу, который хотел выяснить в интервью со мной.

— Я пришел уведомить вас, что наша организация крайне отрицательно относится к этому процессу. Разве вы будете обвинять Коврижкина?

— Да, собираюсь.

— Но ведь Рябовол был революционер!

— Ну так что же! Ваша организация тоже революционная.

Панченко уставил на меня свои белесоватые глаза.

— Да! да! — продолжал я, стараясь подавить улыбку. — Вы проживаете на территории Донской демократической республики, а ратуете за восстановление в России, в том числе и на Дону, монархического режима. Значит, вы силитесь совершить переворот, низвергнуть существующую здесь власть. Как же после этого вы не революционер?

Благополучно проживая в Ростове, Панченко сотрудничал и в контр-разведке, и в органе своего союза, в газете «На Москву», которую однажды украсил таким перлом своего поэтического творчества:

Московские кремлевские, Литые, сладкозвонные Гудят колокола. Пришла вся Русь страдалица, Святыми просветленная, Коленопреклоненная Склонилась у Кремля.

Кроме того, он подвизался и на поприще погромного спорта, устроив в июле или августе нападение на квартиру почтенного врача-еврея Ашкинази. Об этом поведал на процессе приват-доцент Сватиков, управляющий делами южно-русской конференции.