«Русская земля» и образование территории древнерусского государства

Насонов Арсений Николаевич

Рассказ о Протиче не дает никаких оснований предполагать в Чернигове существование княжеского стола, а тем более племенного князя, подобного Малу или Ходоте, с которыми русские князья вели борьбу. Равным образом нельзя предполагать существование черниговского стола в начале XI в. Киевский летописец ни слова не говорит о том, чтобы Мстислав в 20-х годах XI в. встретил сопротивление или чтобы ему приходилось изгонять кого-либо из города, о чем он, вероятно, сказал бы как летописец киевский, сочувствовавший не Мстиславу, а Ярославу. Но черниговский «воевода» мог, конечно, подчиниться Мстиславу; надо полагать, что местный «воевода» зависел не только от киевского князя, но, фактически, и от черниговской знати.

От местной знати зависели даже киевские «воеводы», или, вернее, они были проводниками ее интересов. Вместе с тем «воеводы» имели ближайшее отношение к сбору дани даже в Киеве (т. е. киевские воеводы), где сидел «великий князь русский». «Воеводе» Свенельду был предоставлен сбор дани с «Деревской» земли. Предание об этом, сохранившееся в дублированном известии Новгородской 1-й летописи, подтверждается событиями 70-х годов X в. В 970 г. Святослав посадил к древлянам сына своего Олега. Это распоряжение нарушило, вероятно, установившийся порядок сбора дани с «Деревской» земли (вспомним, что, по Древнейшему своду, две трети дани шло в Киев, а одна треть в Вышгород). Если Свенельд имел

раньше ближайшее отношение к сбору дани в Древлянской земле, то понятно, почему он добивался убиения Олега, которое в предании объяснено мотивами кровной мести: надо было восстановить старый порядок^{121}. И действительно, «Деревская» земля после поражения и смерти Олега, была оставлена без княжеского стола. Для нас важно, что Свенельд в это время уже не был «воеводой». Летопись прямо говорит, что киевским «воеводой», в это время был Блуд. Блуд был киевским «воеводой», когда Свенельд вернулся с похода, во время которого пал Святослав. Но Свенельд направляет свои козни не против Блуда, а против; Олега. Ясно, что дело шло о нарушении интересов не одного Свенельда, Если Свенельд и Блуд (как видно из дальнейших событий) пользовались, таким влиянием на князя Ярополка, то, очевидно, они имели опору в местной знати. Все сказанное дает основание отнестись с полным доверием к преданию, согласно которому еще при Игоре воеводе Свенельду было дано собирать с «Деревской» земли дани «много». Редакционные добавления в летописном тексте, вскрытые Шахматовым (например, форма единственного числа — «рече» — перед словами «Свѣнелдъ и Асмуд»), заставляют предполагать, что при Ольге «воеводой» был Асмут, названный «кормильцем» Святослава («воеводой» был «кормилец» Ярослава Буды; воеводой-тысяцким был «кормилец» Георгий Симонович). Асмут упоминается в походе на древлян в результате которого на них была наложена тяжкая дань: «и побѣдиша древляны и возложиша на них дань тяжку» (Новг. 1-я л.). На радимичей ходил воевода Волчий хвост, причем после сообщения о походе летопись упоминает о дани с радимичей. Позже, как мы знаем, ездил собирать дань в Белоозеро от черниговского князя Ян Вышатич, отец которого был «воеводой», а его самого вскоре видим воеводой-тысяцким в Киеве («воеводство держащю кыевьскыя тысяща», 1089 г.). Итак, воеводы, называвшиеся в XI в. тысяцкими, с самого начала имели, ближайшее отношение к сбору дани. Так было в Киеве, хотя там сидел «великий князь Русский».

К сожалению, киевская летопись не сохранила имени ни одного воеводы-тысяцкого Сновской тысячи. В Киеве при Игоре собирал дань «в Древлянах» не один Свенельд. Мы знаем, что под Искорестенем была могила Игоря, погибшего, согласно преданию, при сборе «дани» (вероятно — «полюдья»). Не решаемся принять соблазнительное предположение Шахматова, что Игорь сражался не с Малом, а с Мистишей Свенельдичем. О последнем мы вообще ничего не знаем, кроме того, что он был сын Свенельда. Длугош именует древлянского князя не Мистиной, или Мистишей (Мстиславом), а Нискиней, или Мискиной. Наконец, Свенельд упоминается в договоре Святослава с Иоанном Цимисхием, где имя Свенельда поставлено паряду с именем Святослава. Если итти в данном случае вслед за Шахматовым, то придется предполагать, что одного Свенельда сменил другой; не мог же воевода, разбивший «вместе с подвластными ему древлянами» киевского князя, пользоваться таким доверием его сына Святослава. Кроме того, летопись не говорит о том, что Свенельду была бы дана вся дань деревская; летопись говорит только, что ему было дано «много» (Новг. 1-я л.): «дасть же дань деревьскую Свѣнделду, и имаша по чернѣ кунѣ от дыма^{122}, и рѣша дружина Игоревѣ: се далъ еси единому мужевѣ много»^{123}.

При жизни же Игоря, повидимому, собирала с древлян дань и Ольга с Асмутом. Запись о ее походе на древлян была уже в Древнейшем своде. Она сообщает любопытные подробности: «и суну копьемъ Святославъ на Древляны, копье летѣ сквозь уши коневѣ: бъ бо велми дѣтескъ». Хронологическое определение предания едва ли в летописи сделано правильно. В 946 г. Святослав уже не был «велми дѣтескъ». Во-первых, по Константину Багрянородному, Святослав при жизни Игоря сидел в Новгороде; во-вторых, при заключении договора с греками от Святослава был особый представитель. Вероятнее, таким образом, что поход Асмута и Ольги на древлян имел место еще при жизни Игоря.

Итак, левобережные «воеводы» зависели от киевского князя, как показывает рассказ о Претиче. Вместе с тем имеем все основания предполагать, что левобережные «воеводы» зависели также фактически и от местной знати — черниговской и переяславской. Наконец, левобережные «воеводы», судя по тому, что мы вообще знаем о «воеводах», имели ближайшее отношение к сбору дани. Роль и значение «воевод» свидетельствуют о первоначальной связи завоевательных походов с данничеством, о военном происхождении организации данничества, точнее — дани и полюдья.

К «славянским племенам», радимичам, вятичам и восточным северянам левобережные воеводы могли ходить в завоевательные походы и в «полюдье» вместе с киевским князем, подобно Асмуту, ходившему на древлян с Ольгой и малолетним Святославом, и самостоятельно, по крайней мере самостоятельно собирать дань, как собирал Свенельд. Мы знаем, что территория Черниговской «волости» росла и после завещания Ярослава, после образования «волости» — княжения. Владимир Мономох в бытность свою черниговским князем «в Вятичи» ходил «по двѣ зимѣ на Ходоту и на сына его и ко Корьдну… 1-ю зиму». Местоположение Кордны нам неизвестно; едва ли она лежала поблизости от основной черниговской территории. Племенной князь Ходота мог еще держаться где-либо в глуши Вятичской земли, не знавшей христианства.

Но источники дают возможность установить основное направление, по которому шло черниговское проникновение в землю вятичей: на северо-восток от территории Сновской тысячи. В 50-х годах XII в. видим Карачев и Воротынск в одном владении со Сновском, со Сновской тысячью в составе Новгород-Северского княжества (Ипат. л., 1155 г.). Карачев видим и ранее принадлежавшим к составу Новгород-Северского княжества (там же, 1146 г.). Воротынск сравнительно не так давно прочно вошел в состав Черниговской «волости». Еще в конце XI в. или в начале XII в. недалеко от Воротынска, юго-западнее, был убит Кукша, распространявший христаинство среди вятичей. Он был убит, согласно преданию, в районе Серенска; о его насильственной смерти в земле вятичей (в 1110 г.?) знаем достоверно. Судя по данным географической номенклатуры, всего менее освоенным оставался район к западу от верховьев Оки, к западу от Мценска, территория к северу от Воротынска и к северо-западу от р. Ипути в земле радимичей. Так, вырастая, территория черниговского завоевания и освоения пришла в соприкосновение с территорией освоения соседних «волостей» — Смоленской,

Ростово-Суздальской и Муромо-Рязанской.

В первой половине XII в., если не раньше, уже можно было определить приблизительно границы между Черниговской и Ростово-Суздальской, между Черниговской и Смоленской и между Черниговской и Муромо-Рязанской «волостями». На востоке территория Черниговской области доходила до р. Сосны. По Никоновской летописи, Елец в XII в. принадлежал Рязанскому княжеству. Однако мы находим веские основания сомневаться в достоверности сообщения Никоновской летописи. С другой стороны, в известном списке городов конца XIV в. (см. ПСРЛ, т. VII) Коршев на р. Сосне отнесен к числу не рязанских списков, а киевских, наряду с Черниговом и Курском. К северу от Сосны владения Черниговского княжества также граничили с владениями Муромо-Рязанского княжества, причем граница проходила где-то между рязанским городом Пронском на р. Прони и черниговским городом Дедославлем (с. Дедилово), причем черниговские владения, как видно из летописного рассказа под 1146 г., захватывали течение р. Осетра, впадающего в Оку. Таким образом, пересекая р; Осетр, граница выходила к Оке где-то ниже, по течению Оки, черниговского города Колтеска (с. Колтово, в 5 км от Каширы) и выше рязанского города Ростислав ля (г. Ростиславль, на берегу Оки). Черниговский Колтеск лежал уже недалеко от границ Ростово-Суздальской земли. Граница с Ростово-Суздальской землей проходила несколько севернее Оки: к северу от Оки, на берегу р. Москвы лежал г. Свирилеск. Свирилеск (предположительно — с. Северск) лежал не только близ границ Ростово-Суздальской земли, но и у рязанского порубежья: в 7 км ниже на реке находился рязанский город Коломна. В западном направлении граница шла к р. Наре и пересекала р. Протву где-то в нижнем или среднем ее течении, к югу от смоленского погоста Беницы и к северу от черниговского города Лобынска, лежавшего при устье Протвы^{124}. По некоторым данным, к Чернигову со временем отошла значительная часть течения Протвы. Далее граница проходила где-то близ смоленского поселения Медыни и пересекала р. Угру (верховья Угры принадлежали Смоленскому княжеству). С Угры граница шла в направлении к истокам р. Болвы, где находилась Обловь (с. Облова). Хотя Обловь принадлежала Черниговскому княжеству, но в ней (т. е. в городе или в районе города) собиралась «гостинная дань» в Смоленск. От Облови граница шла в юго-западном направлении и проходила южнее смоленских поселений — Пацыня (с. Пацынь) и Изяславля (с. Сеславль) и пересекала р. Инуть близ г. Зароя (с. Разрытый), являвшегося, как видно из летописного рассказа под 1154 г., пограничным смоленским поселением. Далее граница пересекала р. Сож между смоленским городом Пропойском и черниговским городом Чичерском^{125}. Вероятно, в северо-западном углу Черниговского княжества Днепр служил границей, отделявшей Черниговскую землю от Полоцкой и Киевской земель. Но следует иметь в виду, что источники не сохранили сведений о том, соприкасались ли черниговские и полоцкие владения. Эти границы были новые, неустановившиеся: по некоторым признакам, например, происходили изменения в границах, отделявших Черниговскую волость от Смоленской (Ипат. л., 1195 г.), а также в границах, отделявших Черниговскую от Рязанской: мы имеем в виду судьбу Свирельска, переходившего от Черниговского княжества к Рязанскому и обратно (Ипат., 1176 г.), и события 1194 г., когда Святослав собирался организовать поход на рязанских князей и на съезде черниговских князей говорили «про волости» (Ипат. л.). Само собою разумеется, что сами границы носили приблизительный, неопределенный характер. Кроме того, далеко не везде владения волости могли быть строго разграничены, поскольку оставалась территория неосвоенная. Наконец, что весьма характерно, некоторые районы могли зксплоатироваться не одной «волостью», не одним княжеством, а двумя: так, Обловь на истоках р. Болвы принадлежала, как мы говорили, Черниговскому княжеству, но в ней собиралась «гостинная дань» в Смоленск.

Так вырастала Черниговская «волость». Территория ее начала складываться задолго до раздела «Русской земли» по завещанию Ярослава. Показания археологии о местной знати (в Сновске, в Чернигове), упоминание Чернигова и Переяславля наряду с Киевом в договорах с греками, существование левобережных воевод, сведения о Сновской тысяче делают неизбежным предположение о вырастающем значении местной военной организации данничества. Исследование позволяет выделить основную территорию Черниговской «волости». Эта основная территория состояла из Сновской тысячи, охватывавшей Сновск, Стародуб и Новгород-Северский, и из черниговских городов, лежавших к северо-западу и юго-востоку от Чернигова. Границы между черниговскими и переяславскими городами к югу и к юго-востоку от Чернигова были постоянными, устойчивыми и сложились, видимо, до смерти Ярослава. Иное дело — на севере и на востоке. Здесь к территории Сновской тысячи прирастали земли восточных северян, вятичей и радимичей. Завоевание, освоение этих земель было первоначально совместным делом Киева и левобережных городов; во всяком случае, на левобережной стороне оно шло не без участия киевского князя. Левобережные воеводы зависели от киевского князя, как показывает рассказ о Претиче, и вместе с тем, вероятно, как и киевские воеводы, они фактически были проводниками интересов местной знати левобережных городов. Представление о Черниговской «волости» сложилось только с разделом «Русской земли». Территория Черниговской «волости» продолжала расти и после образования Черниговского княжения. В первой половине XII в., если не раньше, уже можно было определить приблизительные границы между Черниговской «волостью» и соседними «волостями», лежавшими к северу и к северо-востоку от Черниговской.

Выше мы говорили, что собственно переяславская территория в левобережье стала определяться еще до раздела «Русской земли». Однако рост и заселение переяславской территории стояли в сильной зависимости от деятельности киевского стола, и Переяславская «волость» никогда не получила политической самостоятельности — в такой степени, в какой приобрела Черниговская. Зависимость от Киева была следствием местоположения Переяславля на степной окраине^{126}. Киевский князь населял и укреплял рубежи, угрожаемые со стороны вторжения кочевников. Города, построенные Владимиром Святославичем, были построены главным образом, если не исключительно, на Переяславской и Киевской территории: на Остри (Городец Остерский) на нижней Десне (Городец), на Стугне, на Трубеже и на Суле. Киевский князь «…поча нарубати мужѣ лучышиѣ… от словен и от кривичь и от чюди и от вятичь» и населял ими вновь построенные города. Собирая, набирая («нача нарубати») мужей с разных стран, киевский князь, очевидно, призывал добровольцев из местной знати («лучышиѣ мужѣ»). Они, надо думать, шли со своим родо-дружинным окружением, со своей челядью, принося с собою навыки и материальную культуру своих мест. Едва ли это население само по себе не являлось в иных случаях источником беспокойства для киевского князя. По «Чтениям» о Борисе и Глебе ходившему на печенегов Борису приходилось почему-то умиротворять южные, порубежные города после бегства кочевников: «умиривъ грады вся, възвратися вспять» ^{127}.