Русская жизнь. Дача (июнь 2007)
Шрифт:
Сравнений в ивановской прозе вообще масса, но они ее не засахаривают: уникальный казус по нынешним временам. Каждое - мини-инъекция антидепрессанта, дружеский тумак воображению; над страницами «Блуды» не закемаришь. «Моржов яростно открыл пивную бутылку зубами, словно укусил себя за кандалы». «Дружно кончив, словно допилив бревно…» Энергичный натуральный синтаксис, способный без ущерба для выносливости переваривать и сарказм, и лиризм в лошадиных дозах. Полузабытая отечественным читателем роскошь персональных речевых характеристик. Мягкий, гуттаперчевый юмор, практически не скатывающийся в каламбурную пошлятину. Короче говоря, перед нами текст, который имел бы солидные шансы получить любую из литературных наград 2007 года. Если б Алексей Иванов самовластно
Я всегда о ней думаю
Протагонист Борька Моржов - долговязый очкарик лет тридцати, на первый взгляд лузер лузером. Служит методистом муниципального учреждения дополнительного образования (прежде такие МУДО звались домами пионеров), но шикует и филантропствует явно не на зарплату. Под джинсами у него застиранные белые трусы с узором из сношающихся крокодильчиков. На шее бинокль, сквозь который приятно в упор рассматривать собеседника: тот сразу тушуется. За пазухой пистолет Макарова, бесцельно приобретенный по случаю у знакомого барыги. Моржов закодирован, что не мешает ему изредка нажираться в хлам. К финалу становится более или менее очевидно, что этот ботаник и пентюх - посланец вышних сфер с мессианскими полномочиями. Правда, проповедь его, в отличие от евангельской, по преимуществу невербальна: Моржов убежденный, идейный юбочник. Ходок.
В интервью, предшествовавших выходу книги в свет, А. Иванов определял роман как порнографический. Чистой воды рекламная гипербола. Сцен плотской близости тут не настолько много и они не настолько жесткие. Корректней вести речь о субстанции эротического восторга, которая равномерно разлита по пластам и фрагментам ковязинской действительности. Данная субстанция, не будучи адресована никому и ничему в особенности, по умолчанию готова принадлежать всему и вся. Однако осознает ее присутствие в мире только главный герой, и в этом суть романообразующего конфликта.
«Звездная и неровная ночь была как горячая радужная тьма после самого сладкого любовного содрогания. Теплая земля лежала словно разворошенная постель: Семиколоколенная гора как продавленная подушка, Чуланская гора - как отброшенное и смятое в ком одеяло. В изнеможении распростерся Пряжский пруд; изгиб отраженного месяца казался вмятиной от женского колена. Природа повсюду растеряла любовные черты, будто захмелевшая девчонка, раздеваясь, раскидала по комнате свои вещи: фонари бульвара Конармии - как бусы на столе, два купола Спасского собора - как лифчик на спинке стула, лакированной туфелькой блеснула иномарка в проулке, и даже лужи под ногами лежали, как забытые под кроватью трусики». «Огонь на углях извивался как-то уж совсем по-шамански, почти непристойно, словно в костре сгорали позы из "Камасутры"». И кардинальное: «Телесно-розовая церковь стояла в гуще палисадников, словно пляжница, переодевающаяся в кустах. Округлости апсид походили на оголенную женскую грудь». Вы вспомнили бородатый анекдот? Но процитированные пассажи призваны производить впечатление отнюдь не комическое; Иванов не похабствует, он указывает персонажам второго и третьего планов, «маленьким людям с их ломкими скелетиками и хрупкими, стеклянными принципами», путь к спасению и благодати.
Ведь обитатели уездного города, в сущности, не живут по-настоящему. Их очи занавешены узорным покровом Пиксельного Мышления - клишированных представлений о человеке, социуме и вселенной, удобных в быту, но притупляющих творческий разум. Раб ПМ соображает быстро и плоско, сводя все многообразие межличностных ситуаций, любая из которых принципиально неповторима, к дюжине-двум общих и полых фраз. А махинаторы, высокопоставленные и теневые, этим пользуются: им достаточно нажать на воображаемую клавишу, и в мозгу жертвы активизируется нужный кластер ПМ. Готово, клиент заморочен, можно доить его тепленьким, он не окажет сопротивления, еще и в благодарностях рассыплется.
Слова, таким образом, перестали обозначать
Ну, не грубо за шиворот втаскивает; виоленсии Борис Данилович чужд. Он кропотливо нащупывает подходы, разрабатывает хитрую стратегию осад, для разных крепостей разную. Часто терпит поражение; но уж коли одержит победу… «Моржов… поднял к куполу беседки длинные, гладкие ноги Милены и развел их, словно раскрыл книгу на аналое». Недавно рецензент влиятельной газеты подцепил это сравнение брезгливыми пальцами и продемонстрировал аудитории как образчик безвкусицы на грани святотатства. Меж тем Иванов тут особых Америк не открывает. «Когда настала ночь, была мне милость дарована, алтарные врата отворены, и в темноте светилась и медленно клонилась нагота», - писал на ту же мелодию Арсений Тарковский в 1962-м. Проникновение штука отчетливо сакральная, кривись не кривись.
А по законам романа «Блуда и МУДО» - сакральная в квадрате, в кубе. Моржову дано видеть, как сквозь кожу томимой похотью женщины, подобно Особи из одноименного кино, проступает мерцоид: ее двойник-соперник, не умеющий отнекиваться и лицемерить. Сперва кажется, что мерцоид всего лишь олицетворение физиологического влечения. Но ближе к эпилогу один из женских персонажей погибает, и нам уготован шок. Девушка Аленушка мертвехонька, а ее мерцоид цел; он боится щекотки, движется, разговаривает с Моржовым. Так вот что спасал герой на протяжении пятисот с лишним страниц, вот что в меру разумения и доступных средств высвобождал в ближних: не либидо, а душу.
Или следует выразиться иначе: либидо, то есть душу?
Что не съем, то понадкусываю
В книге присутствует и сюжетная линия поизвилистей, сатирически-плутовская, но она не столь любопытна. То бишь более стандартна. Гм, а если совсем начистоту - смонтирована из готовых мотивов, понадерганных там и сям: из Гоголя, американских жанровых фильмов вроде классической «Аферы», романа самого Иванова «Географ глобус пропил». Мастеровито смонтирована, не придерешься.
Беда, однако, в том, что и панэротическую линию абсолютно оригинальной счесть тяжело. Первое, что приходит на ум в связи с нею, - произведения Мишеля Уэльбека, в которых темная экзистенциальная влага эроса противопоставляется антигуманному и фальшивому благополучию западной цивилизации. Иванов не читал Уэльбека? Не смешите наши ботинки; сама фамилия «Моржов» похожа на травестийный русский инвариант французского Houellebecq. Впрочем, одновременно в ней угадывается отзвук другого имени, широко известного читающей публике: А Хули. Женщины-лисицы из «Священной книги оборотня». Это раз.
ПМ и мерцоид - лишь малая часть джомолунгмы неологизмов, нависающей над скромным ковязинским пейзажем. Например, там есть еще фамильон, ОБЖ, КВ, ОПГ - и, главное, ДП(ПНН). Все аббревиатуры Иванова смеху ради омонимичны уже существующим, а расшифровываются иначе. Вот и ДП(ПНН) значит не то, что ДПП(NN) у Виктора Пелевина. Откровенно не то, до глумливости. Это два.
Намек очерчен, вызов брошен. Чем блуда (глобальная заморочка, всемирный трабл) хуже баблоса из Empire V, а Пиксельное Мышление - гламура-дискурса? Иванов, как и Пелевин, предлагает систему остроумных терминов, способную объяснить (вывернуть наизнанку) абсолютно все про- исходящее вокруг нас. При этом ему не приходит в голову, что такая система, уже в силу своей функциональности и беспримерной внятности, - не что иное, как ПМ-штрих, ложь о лжи. А может быть, и приходит. Пермский самородок не настолько прост. Он не пародирует, не заимствует, не завидует; он делает нечто четвертое, делает очень давно.