Русская жизнь. Интеллигенция (февраль 2008)
Шрифт:
Пошутить так случайно невозможно. Это была именно что пародия, сделанная очень умными людьми - которые видели, как машинка работает. Метаэзопов язык, намек ни на что, намек на то, что здесь намекают на что-то незаконное.
Теперь следующий поворот темы, на сей раз политический.
V.
То, что барды и КСП являлись чем-то «вольнолюбивым», как бы подразумевалось самой ситуацией. Вполне официальные крыла Ленинского Комсомола, распростертые над «сценой-гитарой» Грушинского фестиваля, этому как бы не мешали. Как не мешал тот факт, что различные Окуджавы, Визборы и прочие Никитины не вылезали из кинолент.
Причина проста. Запрещенность и гонимость проверялась
Бардовская песня поется о невинном предмете - скажем, о погоде, - но с тоном и словами, которые тянут как минимум на призыв к свержению государственного строя. То был своего рода апофеоз маскировки: содержание вмысливалось самим слушателем - иногда с основанием, иногда без.
Ну, например. Что было круче по интеллигентским меркам того времени - откровенно политическая песня Высоцкого про «профиль Сталина», или совершенно детская с виду песенка Окуджавы про капли датского короля? Ответ - капли! Ибо Сталин был «так себе», его даже партия осудила, а вот песню Окуджавы понимали как сверхсмелый намек на натурального датского короля, который якобы во время фашистской оккупации нацепил на себя желтую звезду, «как евреи», коих немцы обязали носить эти самые звезды. То есть это была, оказывается, песня о солидарности с гонимыми евреями. Все доказывали строчки «Если правду прокричать / Вам мешает кашель, / Не забудьте отхлебнуть / Этих чудных капель».
Еще интереснее был другой эффект. Самим тем фактом, что барды пели нечто с такой интонацией, они как бы утверждали - проклятая власть запрещает нечто вполне невинное и естественное. Барды шептали своей аудитории на ухо, под страшным секретом, - что-то вроде «Добро лучше зла», «Мойте руки перед едой», «Мишка очень любит мед» и все такое. Секрет заключался именно в шептании, в заговорщицкой интонации. Само то, что «добро лучше зла» и «мишка очень любит мед» говорилось тайком, на ухо, на квартирном концерте, сквозь шипение пленки, как бы доказывал, что все это нельзя говорить открыто, потому что «власти скрывают правду от людей». Власть, надо сказать, на это тоже велась: примечая, что банальности не говорят в голос, а шепчут, она начинала подозревать, что какая-нибудь песенка действительно содержит в себе что-то опасное и разрушительное, хотя и непонятно что. Эта непонятка очень напрягала начальников - ибо чувствовать себя дурой власть не любила, - и начинала в самом деле косо поглядывать на тех, кто любил поговорить о медведях и сладком. Интеллигенция торжествующе потирала кукиши в карманцах: «Как это мы ловко надули софью власьевну». И, пьянея без вина от собственной отваги, храбро подпевала очередной песенке про то, что всем зверюшкам нужно дружить, а кавалерам - пить капли датского короля.
Разумеется, мы здесь говорим далеко не обо всех бардовских песнях. Хватало наивных, которые пытались бряцать на струнах «взаправду туристские песни», без намека на намек. Но они и не получали процента на процент популярности. Как и натурально политические певцы, типа того же Галича, которые и в самом деле исполняли нечто противозаконное, получали за это по шапке, высылались и т. д… В то время как умные люди - работали тихо и не пыльно, не призывая никого пытать и вешать прямыми, понятными словами. А когда стали - например, в ранние девяностые, когда за запрещенное принялись все, - выяснилось, что это никому не нужно. Политика, сама себя разрешившая, перестала быть темой. В дело пошло откровенное восхваление уголовщины как образа жизни. Гигантская индустрия так называемого «русского шансона» сознательно работает на воспроизводство и расширение уголовной культуры. Средства, вложенные в какую-нибудь монструозную «Катю Огонек», сопоставимы, наверное, с годовым довольствием российской армии.
***
Мы вытаскивали ленту из лентопротяжки где-то час. Задача была сверхсложной - не повредить ни намагниченный лавсан, ни тонкие детальки механизма. Работали пинцетом, последовательно - когда один уставал, брался второй.
В
– Звони, - со вздохом сказал Саша Кирюше.
Подразумевалось, что нужно объясниться с владельцами кассеты, смиренно принять их боль и гнев и договориться о компенсации ущерба.
Кирюша, красиво бледнея, вышел в коридор, на рандеву с телефоном.
Вернулся он, уже приняв естественный цвет, но смущенный.
– Все фигня, - сказал он, махнув рукой.
– Они мне не то сунули. Сами извиняются. Просят только кассету вернуть. А того сибирского они сами ищут, кому-то отдали. Короче, мы не особо того.
Мы несказанно… нет, не обрадовались, тут применимо выражение «с душ упал груз».
– А что там было-то?
– поинтересовался я на всякий случай.
– Фигня, - повторил Кирюша.
– Концерт. Бранден… в общем, концерт. Пятый, начало.
– А-а-а, ну да, этот, - Саша поморщился, мобилизуя культурную память, - Бетховен.
– Бах, - поправил Кирюша.
– Без разницы, - заключил Саша.
– Фигня.
Максим Семеляк
Лестничная клеть
Вспоминая бардов
«Барды, давайте сыграем в нарды!»
Группа «Палево», пародия на группу «Министерство любви»
Телевизионная рощинская двухсерийка «Старый Новый год» построена, как многие помнят, на сопоставлении обитателей двух квартир благополучного блочного дома. В одной проживает интеллигенция (точнее было бы сказать - буржуа, но И.Мирошниченко в хлестком халатике как раз постулирует: «Это я - интеллигенция», поверим); в другой - шукшинские крепкие мужики со свежей городской пропиской и последствиями в виде необузданного телефона, плохо идущей в многоэтажках водки и обвинительных речей о космосе. Между сюжетообразующими жилыми площадями курсирует алкаш Адамыч-Евстигнеев - блуждающий конденсат условно простого народа.
А на лестнице стоят они - барды.
Девушки поют.
То есть буквально - пока развиваются какие-никакие события, на лестнице торжествует авторская песня в исполнении Татьяны и Сергея Никитиных. Приходит время, люди головы теряют, и это время называется весна. Песня торжествует совершенно параллельно - меня с самого детства («Старый Новый год» застиг лет в восемь) слегка зачаровывали эти восторженные спевки среди лестничных пролетов именно своим несовпадением с собственно процессом. Это был совершенно не саундтрек (хотя тогда таких слов не знали), но, скорее, эскорт. Барды (а на лестнице, вне всякого сомнения, расположились именно они) были как бы не вполне от мира сего - вот и песню они поют почему-то про весну, хотя на дворе 13 января. Даже алкаш Адамыч к ним не суется, не говоря уже о более принципиальных действующих лицах. Махровые интеллигенты-буржуа воют песню про березовый сок (из кинофильма «Мировой парень», кстати), а вовсе даже не «Поднявший меч на наш союз». Шукшинские же крепкие мужики, даже несмотря на присутствие в их квартире певца Трошина, вообще ничего не исполняют, за исключением каких-то частушек, а также «Собачьего вальса» в версии киноактера Б. Щербакова. Иными словами, никак не реагируют на происходящее на лестничной клетке.
Так барды и шли по жизни - вполне бравурно, вполне многочисленно, но все же - лесенкой. Все же - в курилке. Все же - у лифта.
Как говорится, резервация - здесь.
Авторская песня - вообще довольно странное явление. Это стиль, от которого негласно открестились все непосредственные зачинщики. В самом деле, деды-основатели - Окуджава, Галич и тем паче нынешний юбиляр ВВ (вот уж кто лютой ненавистью ненавидел бардов, по крайней мере, так мне говорил режиссер Дыховичный) совершенно не ассоциируются с пространством Грушинского фестиваля etc.