Русская жизнь. Интеллигенция (февраль 2008)
Шрифт:
Фальковские старухи - Раиса Вениаминовна и Александра Вениаминовна жили в доме за магазином «Чай» на Кировской, Раиса Вениаминовна была вдовой художника Фалька. Это был чопорный, интеллектуальный салон. Там занимались просветительством: пропагандировали, если можно так выразиться, пост-Серебряный век. Туда ходили все. Там я, пятнадцатилетний, узнал, кто такой Андрей Платонов (он в доме сестер вообще был предметом культа), а потом доказывал, что есть в Москве кое-кто покруче автора «Котлована», имея в виду Мамлеева. И когда Юра пришел, чтобы почитать там, у старух просто яблоку было негде упасть…
Вообще, вместимость маленьких комнат - это какая-то загадка геометрии.
– Как сестры реагировали на произведения Мамлеева?
– За глаза, конечно, «ужас, ужас, какой ужас». Но если он соглашался у них читать, то всегда были рады.
Василий Ситников, Нина и Эдмунд Стивенсы - Ситников жил в подвальной квартире на Лубянке, под носом у КГБ. Этот человек был реинкарнацией Распутина. У него была отдельная молельная комната, обитая мехом. Он был художник, у него было много учеников и, подчеркну особо, учениц. Ситников всю жизнь мечтал о «домашней академии» и вот, наконец, реализовал свою мечту. Собирал и продавал иконы, был богатым человеком. Каждая икона висела в золотом окладе.
– Чем он жил? Торговлей иконами?
– Нет. Он без конца рисовал Лавру или Кремль (он его называл «Кремь») со снежинками. Выписывал каждую снежинку по несколько дней. Получался такой суперкитч. И продавал их дипломатам и другим иностранцам, которых, кстати, не очень жаловал. Его любимым развлечением было собирать своих домашних клопов в спичечную коробочку и выпускать их во всякого рода официальных местах, например, в американском посольстве. Экстравагантный был человек. Ситников существовал под крылом Нины Андреевны Стивенс…
– Что значит «под крылом»?
– Была некая структура, своеобразный центр обмена информацией, созданный нашими совместно с американцами. Советские разведчики вообще-то вели войну против иностранных разведок, но в чем-то с ними сотрудничали. Муж Нины, Эдмунд, работал в Москве корреспондентом одной провинциальной американской газеты. Я уверен, что это было прикрытие. У той газеты не было корреспондента даже в соседнем штате, а в Москве почему-то был. И в их доме торговали всем: информацией, картинами, антиквариатом, даже советскими художественными фильмами. На Запад, разумеется. Покупалось задешево, продавалось задорого.
– Так это был такой торговый центр с галереей.
– Нет, это был салон. Там кипела жизнь, там выпивали, знакомились, жили… То есть занимались всем тем же, чем и в других салонах. Летом сборища проходили в саду, а на заборе висели полотна авангардистов.
– А где это все находилось?
– В особняке на улице Рылеева (ныне Гагаринский переулок). В их распоряжении был весь особняк. Собственно, там я по-настоящему вошел в эту жизнь. Меня называли «барменом» этого салона, что неверно, я был чем-то средним между ассистентом и пажом. Молодой журналист, любимец хозяйки, я пользовался всеми благами, которые только мог дать дом иностранного корреспондента. Например, новостной лентой агентства Evening News или телетайпом. Доступ к телетайпу в то время значил то же, что в середине 90-х - доступ в Интернет.
Олег и Римма Трипольские (1960-е - 1972-й)
– Олег и Римма жили в пятиэтажке на Войковской, окна квартиры выходили на железную дорогу. Римма Заневская до Олега была женой поэта Генриха Сапгира,
Хозяев все называли «Олежек» и «Римуля». Туда очень любили ходить Холин и Мамлеев. Холин был квинтэссенцией Лианозовской школы, Мамлеев - Южинского кружка. Римма и Олег любили и принимали обоих - просто потому, что умели ценить настоящий талант.
Мамлеева, кстати, в квартире на Войковской познакомили с его женой Фаридой (сейчас она стала Машей), которая в ту пору была женой филолога Хоружего, переводчика Джойса. У них тогда, видно, уже отношения остывали, и Фарида увлеклась Мамлеевым… А потом уехала вместе с ним в эмиграцию.
Это был самый спокойный салон из всех, которые мне довелось увидеть. Там царила терпимость, и на ней все держалось. Там садились за стол трезвыми и вставали трезвыми. Хотя выпивки было сколько угодно. Просто это было такое приличное и, в хорошем смысле, чопорное место. Олег был верующим человеком, кроме того, в доме был ребенок. Там никогда никаких дикостей не происходило.
Аида Сычева (середина 60-х - середина 70-х)
– Это был человек-салон, современная княгиня Волконская. У Аиды было двенадцать мужей и, наверное, девять детей, всякий раз она брала фамилию своего нового супруга. Быть ее мужем было сложно - приходилось соответствовать. Если ты не выдерживал накала этой жизни, тебе указывали на дверь. Ее дом всегда был полон народа. Сейчас она живет в Париже, где недавно развелась со своим очередным мужем фотографом Володей Сычевым.
– А у этого места была какая-то генеральная идея?
– Идея? Примерно такая. Прихожу я как-то к Аиде, ко мне подходит ее ребенок, лет двух-трех, и произносит: «Дядя, мы умлем на баррикадах!» Потом оказывается, что это были его первые слова! Можете себе представить, о чем там говорили? Ребенок в своих первых словах выразил общее настроение всех салонов того времени.
– Все, кто приходил к ней, были в нее влюблены?
– Нет! Она была красива - копия Анны Ахматовой в молодости, длинные пальцы, черные волосы. Но ее не слишком интересовали поклонники. Ей было важно, чтобы здесь и сейчас что-то происходило. Чтобы было «общество», настоящее, живое. Куда могли прийти все - от дипломата до дворника, от партийного до православного. Ситуация немыслимая для ранних салонов, но вполне распространенная в позднюю их эпоху.
– А где еще такое могло быть?
– Например, в салоне Ники Щербаковой.
Ника Щербакова (70-е)
Ника была суперженщина. У нее встречались все, кого только можно себе представить. Я уверен, что это место было под колпаком. Салон располагался в квартире с выходом на крышу, в шикарном доме на Садовом кольце около Малой Бронной. Это было светское место. Там появлялись, скажем так, совсем не диссиденты. Например, Вася Аксенов. Многие его ненавидели, не принимали, считали совком. Сапгир и Холин печатались как детские поэты, это считалось нормальным, не пособничеством совку, а просто средством заработка. А любого, кто печатал свое, что-то важное для себя, в «Новом мире» или любом другом месте, вместо того, чтобы публиковать это в самиздате и читать в салоне, вот их ненавидели животной ненавистью. Андеграунд должен был оставаться в подполье, чтобы сохраняться в чистоте.