Русская жизнь. Первая мировая война (август 2007)
Шрифт:
Николай Второй тоже ведь очень русский, но он викторианец, джентльмен и пр. Настоящий русский в славе и силе - шут.
Все мы, люди, лишь бубенцы на колпаке у Бога, сказал поэт.
«Все» этого не понимают, и русские не «все», но иногда и ярко.
Понимают, что и мрамор - слизь.
Пугачев, вслед за Петром-3, понял прерогативы власти: гуляй! И был ли тот дурачком? Прочитайте в мемуарах Дашковой, какие ему случалось делать реплики. Он был, если угодно, гений. Вроде Льва Толстого. Тот тоже ведь отрекся от престола, сбежал с трона.
И не забудем еще один жест: пожаловал
Это наше, отечественное, сужденное повторяться: хотя бы Горбачев-Ельцин.
Керенского считать не будем: интеллигент, либерал, западник. О его архетипе пускай нынешний Запад размышляет. (Солженицын о нем: арлекин, не по нашему кафтану.)
В совсем уж неожиданном месте - довоенной, то есть антисемитски не зажатой повести Л. Кассиля - открывается та же глубинная русская истина, устами младенца, как и положено. Дети врача играют: спрашивают пришедшего на прием царя: «Как трон?» (в смысле «стул»).
Трон жидкий.
Один из этих смышленых деток стал зятем Собинова и поселился в московском особняке. Второго, правда, расстреляли. Спрашивается: кто здесь самозванец? Кто Пугачев четвертованный? Или кто здесь, извините за выражение, Пушкин?
Потому что не евреи здесь, а русская история.
Рожи, которые Петр-3 строил попам на отпевании Елизаветы Петровны, были гримасами страха. Бабы-России он страшился, готовой снова воплотиться в императорском образе собственной жены. Женщина была, слов нет, умная и что-то такое имперское построила, но ведь медуза хтоническая! гадюка семибатюшная!
– что и сказалось в невинной вроде бы склонности к совокуплениям. Одного любовника, самого молодого и красивого, Ланского, заебла: бедняга отравился тогдашними ядовитыми виаграми.
Из одного неожиданного источника- «Старых портретов» Тургенева: «Однажды она, во время утреннего туалета, в пудраманте сидя, повелела расчесать себе волосы… И что же? Камер-фрау проводит гребнем - и электрические искры так и сыплются! Тогда она подозвала к себе тут же по дежурству находившегося лейб-медика Роджерсона и говорит ему: «Меня, я знаю, за некоторые поступки осуждают: но видишь ты электричество сие? Следовательно, при таковой моей натуре и комплекции - сам ты можешь заключить, ибо ты врач, - что несправедливо меня осуждать, а постичь меня должно!»
А Петр Федорович, предвидя неминучую злую смерть, играл: судил военным судом и повесил крысу, сожравшую сахарную крепость.
Герцен о нем написал в предисловии к «Запискам» Дашковой: «Он не был злой человек, но в нем было все то, что русская натура ненавидит в немце, - gaucherie, грубое простодушие, вульгарный тон, педантизм и высокомерное самодовольство, доходящее до презрения всего русского».
Да, это немецкое, и тут можно сослаться даже на Томаса Манна, называвшего эти качества как причину немецкой неуклюжести в мире, простоватости, «неполитичности» (во всех смыслах): это то, что обратной стороной имеет возвышенный идеализм, вернее, что и есть обратная сторона идеализма. Немцы, выйдя в мир, пошли злодействовать,
Во времена Пушкина говорили в осуждение: в нем нет развязности, людскости. Сейчас скажут: урбанности. Все о немцах.
Но и Герцен же о Петре-3: «самый кроткий в мире человек, никогда никого не казнивший». Тетка Елизавета тоже не казнила, но носы и языки еще как резала. Вот потому и язык попам показывал - пока собственный не отрезали (знал).
Он лучше хрестоматийного Федора Иоанновича именно потому, что хуже, «не святой» (у Герцена - да и без Герцена: «Он всякий вечер был пьян»).
Как хотите, а этого человека нельзя не любить. Русский не может не любить. И если немец он в типе, то в индивидуальности куда как русский: Иван-дурак, не только на царской дочке женившийся, но и сам на трон севший. Это реализация, воплощение, исполненность русской сказки, «одействорение» (герценовское словечко) русского архетипа.
И на то, что в этом архетипе возможна гениальность, что он И ЕСТЬ гениальность, указывает другой пример, куда более известный, чем Петр Третий.
Суворов.
Конечно, суворовские чудачества, арлекинаду (вполне уместное для него слово, Байрон употреблял) можно по-нынешнему объяснить гомосексуализмом, хотя бы (тем более) латентным (кстати, как насчет Прошки?). Его наигранная боязнь «миловзоров» (аж под стол залезал) - в этой линии. Им же на балу: вы красавцы, я кокетка, смеюсь и не боюсь. А «пуля - дура, штык - молодец»? С чего бы это великому полководцу дезавуировать пулю? Но Суворов гений, то есть поэт, и он чисто поэтически отзывается на слово, на грамматический род: штык-то мужского. Больше неприятелей убил - меньше Прошку хочется (грех!). Символически удовлетворился.
Фрейд Фрейдом, но Абрам Эфрос вряд ли о нем думал, когда писал о картине Сурикова: «Суворов у него - гренадер, похабно веселящий своих солдат, сползающих на задницах с Альп».
Матушка Екатерина страшнее Альп.
Суворов - Чарли Чаплин, сумевший сделать из войны комедию (фильм «В ружье!»). По крайней мере в памяти потомков.
Возьмет Измаил - и закричит петухом. Знаете слово «петушить»?
Его письмо в Синод - прошение о разводе - тогдашний комический самиздат.
Полководцев-гомосексуалистов сколько угодно, хоть Фридрих Великий. И мы не об этом сейчас, а о русском гении. Суворов гениален не как полководец, и вообще полководцев в человечестве не меньше, чем гомосексуалистов, - а как русский.
Русских же мало.
Он явил высшую степень силы в обличье юродства. Вот это русское, с подлинным, с исподом, до конца.
И как они гениально встретились, Суворов и Пугачев: один другого вез в клетке. По архетипичности это со-положение, со-стояние, со-вместность - со-дружество!
– вроде Пилата и Христа по-русски. И что есть истина - по-русски? Добро, зло? Русское - вне добра и зла, не по ту сторону, а вообще вне сторон. Какие стороны у шара? Земшар кругл, но Россия круглее. Искривляется во времени, что твой Эйнштейн. На Красной площади всего круглей земля.