Русская жизнь. Петербург (октябрь 2007)
Шрифт:
Конечно, дело тут не в стекляшках как таковых. Но - в цветущей сложности, когда одно не равно другому, а другое третьему, когда все разное, и разное по-своему. Чего в нашей стране не могли не только осилить, но и помыслить.
Случаев убедиться в этой фатальной неспособности хватало. Напомню, как она сыграла в очередной раз именно что на булочках. На Олимпиаде-80, когда Москва готовилась принять рой интуристов, нужно было как-то сымитировать западный фастфуд. Ненадолго, на месячишко-другой. При этом вопрос стоял о престиже государства в глобальном масштабе, на этом в Союзе не экономили. В результате по всей Москве стали продавать «булочки калорийные» - испытанную советскую модель за 9 коп. Которая одним своим названием пробуждала
Кстати, о сервелате. Как выяснилось, «когда, откровенно говоря, было уже поздно» (Булгаков), советский товарно-продуктовый импорт был сильно круче среднезападного ширпортреба. К примеру, финский сервелат - тот самый, который мы, рожденные в СССР, не забудем никогда, - на месте производства шел за люкс и стоил недешево. Но Советский Союз приобретал эту роскошь за относительно умеренные деньги - поскольку с Финляндией были особые отношения, поскольку внешторговские умели сбить цену, поскольку, наконец, закупалась колбаска в огромных количествах и заказы делались на пятилетку вперед, за что рыночная экономика предусматривает серьезные скидки. То же касалось югославской обуви и прочих зарубежных приятностей. Когда же в «новую Россию» завезли товарец экономического класса, наступило запоздалое прозрение. Никогда не забуду выражение лица одной приветливой хозяйки, которая попыталась угостить друзей самодельной пиццей с «золотой салями», только-только появившейся в магазинах: красивой, вкусно розовой, «не то что наша». Тут-то и случилась подлянка: хитрая колбаса, подвергшись термообработке, изменила цвет, стала химически красной, мухоморно предупреждающей «не ешьте меня». Краснятину попробовали скормить кошке, та брезгливо выгребла угощеньице из мисочки.
О да. Многое можно вспомнить про ТЕ продукты - бронебойные «Сникерсы», ликер «Амаретто» с ароматом цианистого калия, водку «Белый орел». Эту, с позволения сказать, пищевую пирамиду венчал спирт «Ройял», solus rex того мира - фунфырь-литровка чистенького. Однажды при мне на ящиках с «Роялем» (как называли его все участники пищевой цепочки) два коммерсанта-затейника пытались обменять комплект орденов Славы трех степеней на лакокрасочные материалы. К сожалению, участники переговоров по ходу кушали «Рояль», разведенный химическим соком, и к тому же закусывали польскими шоколадками Lady, поэтому к консенсусу прийти не успели. Ну да люди тогда много чего не успевали, время было такое.
Но тогда же мало-помалу стали появляться - по безумным ценам, в особенных местах, но у нас, здесь!
– всякие заморские фрукты, экзотические блюда. Довольно быстро нисходившие по стоимостной шкале: от шикарного к просто дорогому, от дорогого к доступному, обыденному, не вызывающему трепета.
Собственно, о нем я и хотел бы поговорить. О трепете.
1991. Лягушачьи лапки
Про то, что французы улиток едят и тем сыты бывают, я узнал в школе, кажется, классе в третьем, - и не поверил. Чтоб вот так уж прямо улитку и лягву - она ж зеленая, противная. Потом пришлось признать: да, французы едят улиток и лягушек и вполне бывают тем сыты. Не то чтобы понял, но смирился.
Еще меньше я мог понять, чему тут завидовать. А завидовали всерьез: «у нас такого нет». Если хочется скушать фрикасе из лягушек, можно их наловить и приготовить. Уж чего-чего хватает в Подмосковье, так это земноводных.
Когда я высказывал свое мнение вслух, на меня смотрели снисходительно и объясняли, что наши лягушки в пищу не годятся, потому как они наши, русские. А во Франции водятся французские лягушки, которые вкусны и благоуханны. Когда я спрашивал, чем же они отличаются, на меня
Кончилось тем, что лягушачий вопрос меня заинтриговал. Будучи к тому моменту любознательным подростком, научившимся, помимо всего прочего, обращению со справочной литературой, я стал выяснять, в чем хитрость. И выяснил, что лягушки в самом деле различаются. В пищу идут лягухи семейства Ranidae, вида Rana ridibunda. С помощью латинского словаря я сначала перевел название как «смеющаяся» и решил, что наши лягвы, наверное, хмурые по натуре. Потом понял, что ошибся с переводом: на самом деле лягушка называется «озерная». Живет она себе прекрасно у нас в России, в озерах и реках, кушает рыбных мальков и считается сельхозвредителем. От более привычных нам лягв системы Rana temporaria (травяная) и иже с ними отличается цветом: она не бурая, а зеленая. Но - наша, родная. Более того, по слухам - такого в справочниках не писали, - социалистическая родина выращивала этих лягух на тайных фермах и продавала во Францию за валюту.
Потом я несколько раз слышал рассказы о том, как ели лягушек. А в голодном девяносто первом году прочитал «Роковые яйца» Булгакова, где профессор Персиков с тоской вспоминал издохшую суринамскую пипу. У меня возникло ощущение, что лягушка умерла вовсе не от бескормицы: оголодавший профессор ту пипу съел, потому и мучился.
Догадка была неприятной, особенно если учесть, что Булгакова я читал в очереди за гуманитарной помощью. Жена ходила с пузом, ждали дочку, и нам «было положено». Разумеется, положенного мы бы ни в жизнь не получили, но ушлая теща как-то исхитрилась, выбила льготу. У меня была бумажка. По ней я получал «на жену» говядину - кажется, испанскую: пиленые ломти цвета застарелого пролежня, сизо-багровые. Чтобы их получить, нужно было выстоять часа полтора-два. Очередь навылет тянулась сквозь мертвый магазин с пустыми полками-гробиками, без продавцов, и каждый в этой очереди был готов убить другого. Стояли мамы с колясками, стояли бабки, державшие на руках прибитых, молчаливых детей. На мужиков косились, ненавидя их особенно и специально. За то, наверное, что не сумели навести порядок в стране и теперь стоят за подачкой.
Я ежился под этими взглядами, но не уходил - нам нужно было мясо. Перелистывал журнал с Булгаковым и думал: а что, если бы давали не говядину, а мясо суринамской пипы? И приходил к выводу: люди стояли бы так же, только еще больше лютели друг на друга. Ибо соседа по очереди ненавидят не только по шкурным причинам - может не хватить, - но и как свидетеля собственного унижения.
И вот тогда-то до меня вдруг дошло, откуда у французов лягушки и улитки. Дошло очень конкретно, всерьез. Краткий экскурс в историю подтвердил догадку.
Изначально лягушки не были деликатесным блюдом, равно как и пресловутые улитки эскарго. Это пища беднейших крестьян, которые жрали пакость с обыкновенной голодухи. А так как голод в средневековой Франции случался периодически - плохо жили пейзане, ой, плохо, - лягушек жрать привыкли.
Важно, однако, что французы сделали дальше. Вместо того чтобы прятать сей факт под спуд - лягушек ели, ужас какой!
– они внесли это блюдо в национальный кулинарный пантеон. Внесли торжественно, довели до ума усилиями лучших кулинаров, превратили в предмет гордости. «Когда б вы знали, из какого сора», короче. Умно, дальновидно. Нам бы так.
Да, о дегустации. Я впервые попробовал лягушачьи лапки в девяносто девятом, что ли, году, в московской ресторации «16 тонн». Лапки были густо политы чесночным соусом, который забивает вкус, оставляя едоку «ощущение консистенции».
То, что я съел, напоминало курицу, кормленную рыбой. Ничего особенного, кушать можно.
1993. Эскарго
Про улиток я узнал тогда же, когда и про лапки. И опять же не вдохновился.