Русская жизнь. Секс (июнь 2008)
Шрифт:
Он писал за подписями - Аркадий Бухов и А. Аркадский, где только мог и столько, сколько ему заказывали и сколько он сам мог предложить.
Писал крупноватым и кругловатым почерком - без помарок - рассказы, всегда в одном стиле, в одной манере - исключительного, рабского, доходящего до простого копирования - подражания Аверченко.
Это тоже черта, характеризующая с хорошей стороны последнего.
Он не только не сердился на столь беззастенчивое подражание, но сердился, когда ему говорили об этом.
– Ну
Печатал Аверченко все, что давал Бухов. Очень часто в одном номере журнала появлялись его рассказ, фельетон, какая-нибудь заметка и стихи.
Стихи у него бывали хуже всего. Прозаические, вымученные и ругательские. Чаще всего ругал он поэтов и писателей за попытку создать что-либо новое.
Рассказы же были удивительно гладкие, вылитые - о чем бы он ни писал, - приемлемые, приличные, всегда в меру, не содержащие ни резкостей, ни бестактностей, в меру пресные и в меру смешные.
Аверченковский энглизированный тон, характер юмора, манера письма - все это отличало стиль Бухова.
Я не помню ни одного рассказа или фельетона, который вызвал бы споры, громкое одобрение или особенное порицание.
В подавляющем большинстве случаев Аверченко их до сдачи в набор не читал. Читал ли он их в верстке или по выходе из печати - не знаю.
Но с материалом Бухова обычно все бывало благополучно.
Сам он про свои рассказы и фельетоны выражался подчеркнуто непочтительно и, будучи корректным человеком, похожим на приличного, зажиточного иностранца, - нецензурно.
Вообще держался он тихо, скромно, осторожно - исключительно из боязни жизни, из страха перед ней, из неверия в человека.
Работал он много. Редактировал журнал «Всемирная панорама», писал, конечно, и в ней, писал в журнале «Солнце России», в разных других, в провинциальных газетах.
Писал ночью и - один за другим - рассказ за рассказом, фельетон за фельетоном и - по его словам - не перечитывал. За ночь писал иногда он 8-10 рассказов и фельетонов…
– Все это…, - говорил он, не улыбаясь.
В редакции он тоже держался тихо и - чаще всего - самоуничижительно.
– Я же идиот, - говорил он, когда нельзя было не шутить.
– Вы же видите, что я идиот.
– Бухов, - обратился к нему раз Аверченко, когда на редакционном совещании подали чай.
– Правда, вам, вероятно, говорили, что в вас есть что-то женственное?
– Верно!
– оживился Бухов.
– Честное слово, говорили.
– Ну, вот, - сказал Аверченко.
– Я угадал. Так налейте нам всем по стакану чая…
Помню, смеялись весело.
Однако после Февраля и, особенно, после 5 июля - смех в редакции «Нового Сатирикона» становился все более редким гостем. Для этого времени были более характерны угрюмые обозленные лица, нервные споры,
Бухов в это время отстаивал «левые» взгляды. Как это - при своей осторожности и покладистости - он решался делать - трудно было понять, но он защищал революцию, не говорил плохо о большевиках, а наоборот - хвалил, говорил, что единственно, кто знает что делает, - это большевики, и т. д.
Ему обычно поддакивал Ре-ми.
И вот, поди же, Ре-ми эмигрировал в Америку, а Бухов в конце 1918 года - в Париж и Берлин, а оттуда почему-то в Литву, в Ковно, где жил несколько лет и редактировал газету.
Несколько лет тому назад он некоторое время был в Москве, где работал в «Крокодиле».
Надежда Александровна Тэффи (Лохвицкая) считалась дорогим гостем и украшением журнала.
Ее рассказы ценились, им бывали рады, и бывали рады, когда она приезжала в редакцию - высокая, худая, очень некрасивая, с большой челюстью и одетая кокетливо до смешного.
Особенно комично было, когда во время особенно острых военных месяцев она пришла в редакцию, пахнущая какими-то новыми дорогими духами и одетая при этом в костюм сестры милосердия - с красным крестом на груди, в белой косынке и модной, коротенькой, узенькой юбочке…
Зрелище было такое, что многие выходили в другую комнату смеяться…
Но репутация у Тэффи была умной и талантливой писательницы.
Ее имя становилось широко известным.
Она хотя и считалась «сатириконцем», но, по-моему, печаталась в журнале не особенно охотно.
Она много печаталась в распространенных газетах, например, в «Русском слове».
Но в «Новом Сатириконе» она все же публиковались, и в издательстве «Нового Сатирикона» выходили ее книги.
Чем же она завоевывала симпатии читателей - более чем, исключая Аверченко, другие юмористы?
Мне кажется - она чувствовала серьезность времени, она поняла, что нельзя заниматься одним смехачеством, одним хихиканием.
Что нужна сатира. И сатира серьезная, на что-то определенно направленная.
И ее рассказы, содержательные, - и смешные, и содержащие острую и злую наблюдательность, - были как-то весомее обычной «юмористики», и имя ее и популярность росли.
Этому способствовало и знание русской жизни, русского человека. Ее юмор имел корни, и она имела все то, что безнадежно потеряла в эмиграции - отчего и потеряла, как писательница, всякое значение.
О. Л. Д? Ор (Осип Львович Оршер) считался одним из лучших фельетонистов в России. Имя его было очень известно и популярно. Он писал легко, быстро. Читался так же. Нельзя было не прочесть фельетона О. Л. Д? Ора, напечатанного в газете или в тонком журнале. Он печатался в газете «Свободные мысли», регулярно - довольно продолжительное время - в газете «Речь».