Русская жизнь. Секс (июнь 2008)

Коллектив авторов

Хорош ли «коммерческий натурал» в деле? Не всякий. Взять хотя бы Захара, хорошо известного гей-коммьюнити двух столиц. Он честен с будущим заказчиком: этот «доминирующий актив», цитирую, «не целуется, не сосет, не „дает“». «Но за такое тело и красивый крепкий член мне многое можно простить», - отмечает Захар. Ой ли?

Следует, однако, четко понимать, что для гея, алчущего натуральских объятий, собственно сексуальная компонента не так важна. На вопрос «Леша, а вы получаете от секса с „вокзалом“ только телесное удовольствие или еще радости духовного порядка, типа пазолиниевских?» мой безбрежно интеллигентный знакомый ответил: «Только физиологическое удовольствие, Эдуард, только». Но он - скорее исключение из правила. Для рядового гея

важен сам факт обладания человеком, который «умеет что-то еще». Считалось же раньше, что девушка, умеющая вышивать крестом и спрягать французские глаголы, предпочтительнее той, которая этих навыков лишена. Аренда дачи, на которой когда-то жил В. С. Высоцкий, будет дороже той, где жила, скажем, Маша Слоним - хотя объективно никаких особенных качеств дача ни от того, ни от другого факта не приобрела.

Традиционный секс, с основами которого мы все знакомы с шестого класса, совсем не представляется мне сколько-нибудь героической сферой. Но, судя по тем оборотам, какие набрала индустрия gay for pay в последние годы, все прочие участники рынка считают иначе. Человек, позиционирующий себя как гей, интереса у собратьев не вызывает, скорее - отторжение и брезгливость. Геям место в Консерватории, пусть слушают своего Малера. Нам подавай бисексуала с «Владимирским централом», который не просто пробронирует, как всякий может, но сделает это только для тебя, снизойдет, перешагнет через свою сексуальность - и прольет, таким образом, бальзам на израненную геевскую душу. Я востребован! Я нужен! Аз есмь!

В свете этой чудовищной дури попытки властей каким-то образом прикрутить геевскую жизнь, переименовать, закрыть, выдавить за пределы ЦАО рассадники порока кажутся особенно абсурдными. Все столичные заведения, позиционируемые как гей или гей-френдли, - это места, где алчные взгляды геев-геев встречаются с жестокой неприступностью, начертанной на лицах коммерческих натуралов. Долог и тернист бывает путь к вожделенному удовольствию. Несчастному гею придется напоить-накормить не только мнимого гетеросексуала, пришедшего «чисто так, посмотреть», а иногда и вовсе «по ошибке», но и его «девушку» (часто - не одну), и его приятелей-натуралов; потом будет ночной клуб; потом - «Ты знаешь, я еще не готов, мне надо подумать», преодолеваемое еще парой сотен евро: американская валюта больше не в ходу. Бывает, из таких знакомств вырастают пары, и прижимистые лица пожилого возраста недовольно вычисляют: ну как такая-то красотища пошла с эдаким крокодилом? А крокодил всего-навсего открыл финансирование, поселил парня на Тверской, купил членство в фитнес-клубе («ищу кто оплатит спорт» - ах, сколько пацанистости в этой формулировке! как пахнет от нее Томом Фордом и раздевалкой!) и «подогнал» (тоже любимое мною словцо) автомобиль.

Но такие славные истории - большая редкость. Стандартное окончание так замечательно начинавшегося знакомства - клофелин, подсыпанный в водку, вынос лэптопа, мобильных телефонов и всего прочего, нажитого непосильным трудом. Через сутки, проснувшись с тяжелейшей головной болью, первым делом осматриваешь вены: не вкололи чего туда. Подсчитываешь убыток. Меняешь замки. Клянешься начать новую жизнь. Завтра. Нет - сегодня же. Ноутбук украден со всем прочим добром, и для того, чтобы проверить почту, надо тащиться в интернет-кафе. Тут, по привычке, залезаешь на сайт знакомств. Ну, остальное вы уже знаете.

Дмитрий Ольшанский

Аглашки

О женщинах хорошеньких и подходящих

Она прошептала:

– Я боюсь, - что это вы

на меня так смотрите?

– Да то, что лучше тебя на свете нет. Эта головка с этой маленькой косой вокруг нее, как у молоденькой Венеры…

Глаза ее засияли смехом, счастьем:

– Какая это Винера?

– Да уж такая… И эта рубашонка…

– А вы купите мне миткалевую. Верно, вы правда меня очень любите?

Бунин

Я не помню, когда именно мне начали нравиться аглашки.

Во всяком случае, до определенного рокового момента я даже не подозревал об их существовании на белом свете.

В мире жили одни безупречно интеллигентные барышни. Только их можно было желать, только с ними общаться. Только их можно было звать на свидания - в кабак, разумеется, ибо куда же еще ходят на свидания культурные люди?

Отношения развивались так. Подходя к кабаку, интеллигентные барышни подбирали длинные черные юбки, под которыми скрывались солдатские почти что ботинки. Стриженые как только возможно коротко, они прикуривали папиросу на входе у знакомого охранника, по совместительству - бывшего однокурсника с историко-филологического факультета, а затем проворно бежали по узкой лесенке в подвал, от которого едко несло чем-то кислым и семиотическим. Там они усаживались за чужой столик (физиономии вроде смутно знакомые, а чего еще надо с позавчера выпивающей девушке?) и нежно матерились на потерявшихся официантов и невовремя падающих кандидатов наук. Наконец, получив рюмку сорокаградусного, иронически осматривали меня.

И первый вопрос интеллигентных барышень ко мне обыкновенно бывал такой:

–  Друг мой, вы ведь любите «Александрийский квартет» Лоуренса Даррелла?

Друг я был уже или нет, но в ответ я всегда что-нибудь врал. С романа этого и начинался роман. Мы явно подходили друг другу.

«Ведь что же еще, - думал я тогда, нервно хватая интеллигентных барышень за руки и шепча им о зеркальных метафорах, - сближает мужчину и женщину, как не модернистская литература?»

Но я хорошо помню, как в первый раз в жизни встретил аглашку.

Я как- то забрел в эти гости, она открыла мне дверь. Высокая -на каблуках своих красненьких туфель, крашеная - и как раз потому подлинная блондинка, кудрявая, с умело завитыми и мнимо перепутанными локонами аглашка стояла передо мной и улыбалась куда-то в сторону лифта, пока я протирал запотевшие на морозе очки.

Наконец, я разглядел все, что мне полагалось. Я долго смотрел. Что-то в моих рассуждениях про мужчину и женщину покачнулось в тот день на той лестничной клетке. Покачнулось и рухнуло, как пьяный филолог в подвале.

–  Приветики-кукусики, - сказала она дружелюбно.

Стыдно даже подумать, что я мог ей ответить. Наверное, «здравствуйте».

Хозяина не было, по комнатам слишком уж остервенело веселились, и она провела меня на кухню, где весь вечер хозяйничала, наводя симпатяшный уютик, глядя мимо меня, запивая торт мятным ликером. Час шел за часом, и свечи, фиолетовые, белые и зеленые, заботливо расставленные ею по столам и подоконникам, оплывали. Я нервничал.

Нужно было как-то поддерживать разговор или сдаться, ретироваться, оставшись, увы, без кудрей. Что делать?

Я говорил, как умел, говорил так, как изъясняются в кабаках и подвалах.

–  Знаете, - бормотал я, неловко косясь на ее, с некоторых пор, голые ноги в меховых шлепанцах, - знаете, есть один замечательный роман, в некотором роде модернистский, в журнале «Иностранная литература» напечатан, хорошенький такой роман, кудряво написанный…

Мысли мои спотыкались - и споткнулись окончательно, когда я заметил, что она, в первый раз за весь вечер, смотрит на меня внимательно. Я сконфузился и замолчал.