Русские банды Нью-Йорка
Шрифт:
Но нет, ему полагалось жить в роскоши. Полагалось принимать важных гостей, чиновников и политиканов. Нужен был большой зал для гостей, спальни для гостей, конюшня для гостей. Кабинет для переговоров, библиотека — для более важных переговоров. Винный погреб, помещения для прислуги, причал для яхты. И обязательно — оранжерея. Какой же он цветовод без оранжереи?
Выбор надо было сделать сегодня, чтобы агент по недвижимости успел все устроить до начала предвыборной кампании. Тогда наступит горячее время. Тайные встречи. Торги.
На прошлых выборах такие встречи проходили в клубе на Ален-стрит. Но газетчики об этом пронюхали. Подняли шум. Известные политики собираются в гнезде порока! В самом сердце Десятого округа! Хорошо еще, что к тому времени уже все было решено и поделено.
Нет, Салливан, как всегда, прав. Для тайной политики нет более подходящего местечка, чем загородный дом. Кто станет следить за виллой молодого преуспевающего бизнесмена? Кому какое дело, чьи яхты причаливают к его пирсу?
Ему было тяжело сосредоточиться, но он старался. Вот этот домик, вроде, лучше остальных. Сколько за него хотят?
Цена не имела значения. Все равно платить будет банк. Илья только догадывался о размерах своего счета. Однажды он спросил об этом Салливана, и тот сказал, что, если они скинутся, то смогут купить небольшой кусочек Европы. Трансильванию, к примеру.
Глупая шутка. Кому нужна нищая Трансильвания? Тут не знаешь, какой дом выбрать…
Может, вот этот, с колоннами?
Илья махнул рукой, перетасовал все рисунки и фотографии и выбросил на стол одну из них, нижнюю. Вот и весь выбор.
Вилла в скандинавском стиле. Вокруг только дюны и чахлые сосновые рощи. Лимонные стены, белые наличники, оранжевая крыша. Причал с резными перилами. Ну, а оранжерею придется пристроить позже.
Он еще раз внимательно вгляделся в рисунок. В этом доме Илья собирался прожить всю жизнь. Пока не убьют.
Однажды он уже имел дело с пишущей братией, год назад, когда обходил кварталы с членами комиссии по приему иммигрантов. Пара ублюдков из мэрии, тройка писак — и представитель профсоюзов, Билл Истмен.
Члены комиссии поднимались по узким лесенкам в кошмарные комнаты, расспрашивали жильцов, раздавали леденцы детям — и быстро спускались обратно, не выдержав вони. Когда он потом читал в газете об их проверке, его поразило, как репортер умудрился все перевернуть.
Из пятисот жильцов, населявших дом на Мотт-стрит, четыре сотни были евреями, а итальянцев, немцев и ирландцев было по три десятка. Все комнаты на первом этаже снимали проститутки, и по ночам там было довольно шумно. Но причем тут жильцы?
А в газете вышло, что оргии и драки устраивают ирландцы — кто же еще? — к тому же не платят за жилье. Итальянцы нигде не работают. Немцы же не отдают своих детей в американские школы. Про евреев вообще
Илья попросил, чтобы того, кто написал эту муть, как следует проучили. Писаку выследили в баре, подмешали морфия и вывезли в нижний Вест-Сайд, в самый грязный притон, где и оставили голым. Парень выжил, хотя крысы едва не отгрызли ему яйца, и, говорят, теперь работает корректором. Так безопаснее.
— Мне все равно, что вы там напечатаете, — сказал Илья журналисту, когда Василь доставил того в «Нью-Брайтон». — Только не приписывайте мне чужих слов. И вообще, лучше бы не упоминать ни обо мне, ни о профсоюзе.
— Статья у меня с собой, — сухо ответил юный розовощекий очкарик. — Вы должны ее просмотреть и вычеркнуть то, что не должно появиться в печати.
— Единственное, что я должен, так это помочь вам сделать правильный заказ, потому что вы первый раз в этом ресторане, а я тут ужинаю чуть не каждый вечер — улыбнулся Илья. Паренек чем-то был похож на его младшего брата. Такой же важный, и так же гордится прозрачной порослью на верхней губе.
Он повернулся к официанту:
— Фред, нам — как всегда. И вина — на твой вкус.
Просмотрев статью, Илья смог понять только несколько фраз. Это был не тот язык, на котором он привык говорить. К тому же автор нагромоздил столько ученых слов, и строил из них такие замысловатые конструкции, что, наверно, и сам инспектор Салливан ничего не понял, потому и натравил юнца на своего молодого помощника.
Он вычеркнул фамилии всех, кого знал, и вернул листки репортеру.
— Могу я называть вас по имени? Видите ли, Джейк, вы затрагиваете тему, в которой я мало смыслю. Мне трудно даже представить, что значит «этническая преступность». Растолкуйте, а?
— Ладно, Билл, я растолкую. — Очкарик охотно подхватил его простецкий тон и даже положил локти на стол, как Илья. — Этническая преступность — банды, состоящие из земляков. Я ведь о чем пишу? Я пишу о том, как китайцы отравляют нацию опиумом. Пока они травят желтокожих — это их дело, раз уж азиаты не могут пить виски. Но подпольные курильни посещают и американцы! Еще я пишу, как итальянцы убивают свидетелей, поэтому полиция не может довести до суда ни одного дела против них…
— Ничего подобного! Год назад судили Морелло.
— Вы и сами прекрасно знаете, чем кончилось.
— Не знаю, — соврал Илья. — Я не слежу за судебной хроникой. Но точно знаю, что он был арестован и долго сидел.
— Сидел под следствием. А в зале суда, в тот самый момент, когда вызвали свидетеля обвинения, вдруг кто-то из публики достал красный платок и махнул ему. И всё. Свидетель язык проглотил. И все остальные тоже. И теперь Морелло гуляет на свободе.