Русские боги
Шрифт:
– Сидит Гитлер на березке, а березка гнется, посмотри товарищ Сталин, как он… – Напевая, Сергей переворачивал что-то на шипевшей сковородке, и по кухне расползался аромат жареной ветчины. – Доброе утро. Ты как, выспался?
– Да. А где все?
– Уехали. Умотали по делам, – левой рукой Сергей изобразил что-то в воздухе. – Олег сам укатил, еще до рассвета. А Ивана Батый забрал, он нам жратвы и привез. От щедрот его и будем завтракать…
Игорь опешил:
– Батый входит в синклит? Но как же так… он же
– Чей? – спросил Сергей.
– Русского народа.
– А Сталин что, не враг? Кто убил больше людей, еще вопрос. Важно, что человек жил на территории России и угодил в ее исторический миф. Ты представляешь тринадцатый век без Батыя? Я – нет. Так что он один из нас, возглавляет какую-то культурную татарскую ассоциацию в Москве. Хватит стоять в дверях с открытым ртом, иди умывайся, и будем есть.
Игорь покачал головой и отправился в туалет.
Когда вернулся на кухню, на столе располагались тарелки, в которых виднелась яичница с ветчиной. Лежал порезанный крупными кусками хлеб, стоял пакет яблочного сока и два бокала.
– Стульев нет, – сказал Сергей. – Есть придется стоя. Или матрасы принести? Сесть, прямо по-татарски.
И он ехидно ухмыльнулся.
Когда поели, Игорь вымыл всю посуду, поставил обратно в стойку, а сковородку оставил на плите.
– Что дальше? – спросил он, пройдя в большую комнату, где Сергей валялся на матрасе и глядел кино на коммуникаторе.
– Как я понимаю, сегодня вечером мы покинем Москву. Больно уж тут плохо стало, неуютно.
– А куда отправимся?
Сергей пожал плечами.
– Кто же его знает? Велика Россия-матушка, всю и за век не объехать. Олег сказал, что позвонит.
– Так это когда будет… – Игорь помялся. – Так что, нам целый день взаперти сидеть? С ума сойдем.
Сергей сел на матрасе.
– Сойдем, не сойдем – это неизвестно, но меня такая перспектива тоже не радует. Можно пойти погулять.
На то, чтобы собраться, у Игоря ушло пять минут. Затем пришлось ждать Сергея. Тот отказался выйти на улицу небритым и почти полчаса провел в ванной, снимая с лица щетину.
Выбрались в подъезд, пешком спустились на первый этаж.
Когда вышли из дома, Игорь обратил внимание на бомжей, сидевших на бортиках песочницы. Их было трое, все грязные, заросшие, одетые не по сезону – в пальто и плащи. На земле стояла большая клетчатая сумка из тех, в каких таскают товар челноки, в дырах виднелось какое-то тряпье.
По рукам ходила бутылка с портвейном.
– Чего ты на них уставился? – спросил Сергей, и в этот момент один из нищих, что сидел спиной, запел.
Низкий, хриплый и очень сильный голос заставил Игоря вздрогнуть:
Твой мир колдунами на тысячи летСокрыт от меня и от света.И думаешь ты,– Не может быть, – сказал Игорь. – Нет, этого просто не может быть… Хотя о чем я говорю?
Он невольно сделал несколько шагов к песочнице.
– Чего тебе надо, дядя? – спросил один из бомжей, со спутанной бородищей, глаза его недружелюбно блеснули.
Тот, что пел, замолчал и обернулся. Игорь вздрогнул еще раз, разглядев под щетиной и грязью знакомое лицо. Лицо человека, которого почти тридцать лет назад похоронили всей Москвой, чьи песни слушала вся огромная страна.
– Чего надо? – повторил бородач.
– Бухнуть с нами хочешь? – спросил тот, что пел, взял бутылку и присосался к горлышку.
Глаза у него были пустые, совершенно безумные, напоминали оловянные пуговицы.
– Нет, ничего, – сказал Игорь, отвернулся и пошел прочь.
Бомж вновь запел:
Пусть на листьях не будет росы поутру,Пусть луна с небом пасмурным в ссоре,Все равно я отсюда тебя заберуВ светлый терем с балконом на море.– Это ведь он? Это правда он? – спросил Игорь, подойдя к Сергею.
– Я тебе уже говорил – не верь глазам своим. – Сергей улыбнулся, но улыбка вышла кривой и жалкой. – Этот… это существо рано или поздно обретет почти всю память Владимира Семеновича. Но случится это не сразу, и случится ли вообще – никто не скажет.
– То есть… пока он ничего не помнит? Не осознает, кто он такой? Ведь прошло много лет.
– Что-то помнит, наверное, – ответил Сергей. – Но это выглядит как обрывки, яркие и бессвязные. Словно сцены из жизни другого человека, неизвестно как попавшие в твою память. Постепенно их будет становиться больше и больше, – он говорил все громче и громче, яростно рубил ребром ладони воздух. В глазах стояла боль, – а потом придет осознание того, кем ты был… Жестокий, тяжелый кризис, во время которого ты как-то пытаешься осознать, почему не умер и как жить дальше…
Сергей вытащил из кармана пачку сигарет, а когда вставил одну в рот, стало ясно, что руки его дрожат.
– Э… я понял, – сказал Игорь и еще раз оглянулся, чтобы поглядеть на бомжей. Портвейн у них закончился, бутылка полетела в сторону, а в руках у бородача появился флакончик с настойкой боярышника. – А Цой… неужели он тоже?
Сергей сумел прикурить только с третьей попытки, глубоко затянулся и выпустил облачко дыма.
– Наверняка те, кто пишут на заборах и стенах домов «Цой жив», не подозревают, насколько они близки к истине. Пошли отсюда, а то, когда я гляжу на них, плакать хочется. Вспоминаю свои первые годы…