Русские чернила
Шрифт:
Николя вспомнил, как легко ему работалось над «Конвертом», и его одолели угрызения совести. Этот роман он написал четыре года тому назад за шатким кухонным столиком Дельфины, на улице Пернети. С одного боку щебетала Гайя, с другого – свистел чайник, а Дельфина болтала по телефону то со своей матерью, то с отцом Гайи. Тогда слова у Николя лились сами собой, дышали страстью, гневом, страхом и нежностью, и ничто не могло им помешать. И вдохновение не иссякало ни на миг. Сколько же раз он рассказывал об этом прессе? А журналисты все не унимаются и до сих пор спрашивают:
– А правда, что вдохновение пришло к вам после того, как вы сменили паспорт?
Ну как Николя может им признаться, что новой книги нет и он с ней не торопится? Ему
Слева от него сидела молчаливая, важная пара, и Николя потихоньку за ней наблюдал. Он вообще любил изучать людей: их лица, одежду, наручные часы. А теперь, когда на него обрушилась слава, он стал обращать внимание на лейблы, изделия знаменитых кутюрье, фирменную обувь и прочие аксессуары класса люкс, что ужасно раздражало Дельфину. В тяжелое время их разрыва она без конца упрекала Николя, что он очень переменился и утратил былую человеческую глубину.
Мужчина что-то читал, женщина была поглощена изучением собственных ногтей. Скорее всего, французы, предположил Николя. Лет под пятьдесят. Он – худой, очень загорелый, шевелюра начинает редеть, что явно его огорчает. На нем поло цвета морской волны, с крокодилом, эмблемой «Lacoste». На руке – часы «Брегет». Мадам уже приспособила свои локоны к климактерическому блонду женщин ее возраста. Свободное платье цвета незрелого миндаля. Интересно, занимались они нынче любовью или нет? Судя по морщинкам вокруг губ, ей нечасто приходится испытывать оргазм. И уж явно не с супругом, поскольку сидит она, отвернувшись от него. Мужчина жевал мюсли, прихлебывая кофе, дама рассеянно клевала фруктовый салат. Внезапно она оторвала взгляд от ногтей и посмотрела на море. Лицо ее смягчилось и погрустнело. А ведь когда-то она была прехорошенькая, подумал Николя.
Справа расположилась еще одна пара, помоложе. Ей на вид лет тридцать. Женщина средиземноморского типа, смуглая, с округлыми плечами, с густой гривой непокорных курчавых волос. Черные очки итальянской марки. Ее спутник рыхлый, волосатый, сигарета в углу рта, на руке – «Rolex Ditona». Перед собой он разложил, как дымящиеся пистолеты, три мобильных телефона, хватал их по очереди и громко разговаривал, не вынимая изо рта сигареты. Его дама поднялась с места, чтобы полюбоваться пейзажем. Вот досада: у нее короткие ноги и толстые щиколотки. А свои танкетки, украшенные сверкающими ремешками, она, наверное, держит возле кровати и надевает, когда отправляется в туалет.
Николя заказал на завтрак мюсли, дыню и йогурт. Французы встали из-за столика. Какой горечью веет от этой пары, не дай бог ему когда-нибудь стать таким. Он вспомнил свою мать Эмму и опять почувствовал себя виноватым: они давно не виделись. И в дальнем уголке сознания зашевелилась мысль, что надо ей позвонить. Обязательно. Глотая мюсли, он представил себе материнскую квартиру на тихой, вымощенной булыжником улице Роллен, где он вырос. В коридоре – полки с книгами, на письменном столе – груда газет, с соседней улицы Монж в открытые окна доносится шум машин. В этом доме сами стены, казалось, впитали в себя все премудрости литературы. Мать, с красной ручкой наготове, склонилась над стопкой ученических работ, и на бумагу ложатся ее точные и меткие замечания. Он непременно позвонит ей сегодня, и они немного поболтают. Он предложит ей как-нибудь встретиться и поужинать вместе, ну, скажем, в промежутке между подписанием договора в Сингапуре и турне по Скандинавии, и отвезет ее в греческий ресторан на улице Кандоль, который ей очень нравится. Они сядут за столик, и он выслушает жалобы на угасание отношений с разведенным циклотимиком Рено и на то, как трудно иметь дело со старшеклассниками коллежа Севинье. И как всегда, он скажет себе, что она вовсе не выглядит на свои пятьдесят два, что у нее все такие же прекрасные дымчато-серые глаза, а белая кожа все так же вспыхивает румянцем, когда она сердится. И за тридцать лет жизни в Париже у нее так и не изгладился
– Надеюсь, все этотебя не очень изменило?
И, произнося «все это», она изящно поведет рукой, словно рисуя в воздухе шар. Николя знал, что они часто видятся с его бывшей подругой, Дельфиной, та приходит к матери выпить чайку и поболтать, берет с собой Гайю, которой уже тринадцать. Целых пять лет она росла у него на глазах. Они усядутся на кухне и станут говорить о нем. Да, он очень переменился, все этона него сильно повлияло. А как могло быть иначе?
Неожиданно за столиком возникла Мальвина. Лицо припухло ото сна, на щеках отпечатались складки наволочки. Они старят ее, как морщинки, и она какая-то необычно бледная.
– С днем рождения! – сказал он. – Надо же, двадцать два года!
Мальвина улыбнулась, а он взъерошил ей волосы и спросил, что она хочет на завтрак: апельсиновый сок, чай, булочку? Она согласно закивала, и он вернулся к буфету. Волосатый парень увлеченно тыкал в мобильник толстым указательным пальцем. Брюнетка с короткими ногами исчезла. Николя и Мальвина спокойно принялись за свой первый завтрак в «Галло Неро». Они не разговаривали, но все время держались за руки. И Николя заметил, что глаза у его подруги такие же бирюзовые, как море за ее спиной.
Подарок ко дню ее рождения лежал наверху, в чемодане. Он преподнесет его позже, за ужином. Часы. Ему стоило немалого труда их раздобыть. Он нашел их по объявлению, а потом, в баре Гранд-отеля «Интернациональ», что на улице Скриба, встретился с продавцом, приторно обходительным сербом.
– Почему вы так любите часы?
Этот вопрос уже превратился в ритуал, журналисты его задают с завидным постоянством. В первый раз, два года тому назад, его это ужасно позабавило. Он тогда с удовольствием давал интервью томной востроглазой блондинке. Было это в отеле «Амбассад» в Амстердаме, на канале Херенграхт, где проходила встреча с газетчиками из «De Telegraaf», «Algemeen Dagblad» и «De Folkskrant». Марье, его голландская издательница, время от времени открывала дверь гостиной, чтобы удостовериться, все ли идет как надо. «Конверт» имел феноменальный успех в Нидерландах еще до того, как вышел фильм. Пресса горела нетерпением узнать как можно больше о молодом французском писателе, который поразил весь издательский мир своим первым романом о семейных тайнах.
– На всех фотографиях вы в разных часах, а иногда часы у вас на обеих руках. Почему?
Сейчас он все объяснит. Первые часы, «Hamilton Khaki», ему подарил отец в день, когда ему исполнилось десять. Отец вскоре умер, и потому эти часы стали реликвией. Он их никогда не носит, но стоит ему зажать их в кулаке, как тут же, как джинн из бутылки, появляется образ Теодора Дюамеля, в полном расцвете тридцати трех лет, с неизменной сигарой. Его высокая, под метр девяносто, фигура возвышается над камином на улице Роллен. Он никогда не снимал свои «Doxa Sub» с оранжевым циферблатом, и Николя потом часто вспоминал эти часы, но так и не нашел их после смерти отца.
– Иногда я не могу решить, какие часы надеть, и надеваю сразу на обе руки. Ведь у всех у них свои истории. Важно, кто вам их подарил и при каких обстоятельствах. А если вы их купили, то важно где и как. Модные модели мне неинтересны, хотя от некоторых я прихожу в восторг.
Николя имел в виду «Rolex, Oyster Perpetual» 1971 года с надписью «Tiffany & Co». Он купил часы в любимом бутике на улице Севр и подарил матери на пятидесятилетие. Но как-то неудобно было говорить про «Ролекс» журналистке, которая носит «Swatch» за сорок евро, а потому он не стал углубляться в подробности.