Русские чернила
Шрифт:
– Тео, ты уверен, что такая история подходит для шестилетнего ребенка?
Когда дверь закрывалась, Теодор Дюамель, закатывая глаза, строил гримасу со словами: «Ох уж эти женщины!» – и спрашивал:
– Ну что, Николя, хочешь знать, чем дело кончилось?
Николя, обняв плюшевого кролика, лучшего друга олененка Бэмби, вскакивал на кровати и вопил:
– Конечно, а ты как думал?!
Он слышал эту сказку десятки раз, давно знал ее наизусть, но все равно шумно требовал досказать.
Ну так вот. Лорд Макрэшли медленно поднимался по ступенькам, и воск стекал по дрожавшему в его руке подсвечнику. На этот раз армия
– В ваших глазах отец был героем, и поэтому вы сделали героя из Луки Дзеккерио, отца Марго Дансор?
Этот вопрос ему тоже задавали очень часто. Он уже устал повторять, что его отец никакой не герой. Теодор Дюамель родился в тысяча девятьсот шестидесятом, значит не был на войне. Он не защищал никакое правое дело, не противостоял никакой опасности, нигде не сражался. Даже с серьезными болезнями ему бороться не приходилось – например, с раком. Он не выдвинул никаких основополагающих тезисов, не открыл революционных математических формул. Он не был ни спортсменом, ни актером, ни художником, ни музыкантом, ни режиссером.
– В романе есть сцена, когда Марго садится в самолет вместе с отцом и во время полета в самолет попадает молния. Вам пришлось это пережить самому?
На самом деле это случилось, когда ему было десять лет. Но из этого события он сделал совсем другую сцену, и рассказана она по-другому. Это уже не его история, это история Марго Дансор. Николя привык, что журналисты все время норовили найти сходство между романом и его жизнью, в каких бы незначительных деталях оно ни проявлялось. Они доискивались до некой логики, которая ничего не могла объяснить, а потому не представляла интереса.
– Почему вы написали «Конверт»?
На этот неизменный вопрос у него имелся неизменный ответ:
– Потому что мне было о чем рассказать, у меня была эта история.
После смерти отца Николя часто снилась та гроза, которая настигла их в воздухе. И всякий раз, садясь в самолет, он вспоминал этот эпизод. Он видел перед собой широкую отцовскую спину в зеленом шерстяном пальто, с волнами каштановых волос, спадающих на воротник. Они подошли к своим местам, и отец посадил его возле иллюминатора.
– Здесь тебе будет лучше видно, а я сяду у прохода и вытяну ноги.
Ноги у него были длинные, в бежевых вельветовых джинсах и в мягких кожаных мокасинах. Они уже не впервые летели куда-то вдвоем с отцом: мать не могла оставить учеников. В тот раз они направлялись в Базель, где у отца была назначена встреча с клиентом. Клиент на встречу не явился. Они накупили швейцарского шоколада и устроили грандиозную пирушку в номере отеля «Три короля».
– Наверное, маме ни к чему знать, что клиент не пришел.
Николя кивнул с понимающим видом, а сам все пытался понять, почему мама не должна знать.
Обратный полет был неспокойным, и его быстро начало укачивать. Картофельный пирог и штрудель никак не могли устроиться в желудке и поднимались
– Все в порядке? – спросил мужчина, сидевший через проход напротив.
– Бедный малыш, – проворковала дородная дама впереди. – И ведь какой смелый!
– Вот это да! – выдохнул Теодор Дюамель, стиснув ослабевшую руку сына. – Николя, ты просто молодец, ты замечательный!
Николя так и застыл с разинутым ртом. О чем это он? Он что, не видит, как ему страшно? Тут все шумы перекрыл басовитый голос пилота. Пассажиры притихли.
– Дамы и господа, сохраняйте спокойствие. В наш самолет попала молния. Самолет не поврежден, а юноша в пятнадцатом ряду проявил большое мужество. Мы идем на посадку, прошу всех пристегнуть ремни.
Николя заморгал глазами. Молния? Он ушам своим не поверил, сердце стучало как барабан.
– Ты отдаешь себе отчет, – задыхаясь, произнес отец, – что молния попала именно в твое окно? Молния тебя выбрала! Одного тебя, из всех пассажиров!
Николя взглянул на отца:
– Ну и что это означает?
Теодор Дюамель ответил ему с сияющей улыбкой:
– А это означает, что ты особенный. Знаешь что? Я очень хочу, чтобы ты сделал для меня одну вещь. Слушай внимательно. Я хочу, чтобы ты все это записал, и поскорее. Все, что ты почувствовал, когда тебя ослепила синяя вспышка. Понимаешь? Ты должен увековечить этот момент, пока он не исчез навсегда, ну как будто сделать фото, только с помощью слов. Понимаешь?
Теодор Дюамель нажал кнопку вызова. Стюардесса появилась озабоченная, все еще взволнованная случившимся.
– О, ты тот самый смельчак, о котором говорил командир? Я очень рада, что ты в порядке.
Николя был доволен неожиданным вниманием к собственной персоне.
– Принесите нам бумагу, пожалуйста. Мой сын хотел бы кое-что записать, – заявил отец тоном, не терпящим возражений.
Он протянул мальчику свою ручку «Монблан» с выгравированными инициалами ТД, а стюардесса поспешила за бумагой. Николя и по сей день помнит ощущение тяжелой отцовской ручки в своих неокрепших, совсем еще детских пальцах. Ручка была теплая, отец только что вытащил ее из кармана, где она всегда лежала рядом с портсигаром. Когда он снял с нее сверкающий колпачок, на золоченом кончике пера появилась синяя чернильная капля.