Русские дети (сборник)
Шрифт:
Витя сказал, что меня ждут целых пять книжек Киплинга и куча сказок. Их Витя мне дарит. Сказки и Киплинг — это, конечно, здорово. Потому что чаще Витя приносил что-нибудь вроде этих нагоняющих тоску птиц. Он любил объяснять мне трудные задачки по математике, которые только что решил сам. А ведь Витя уже студент. Он говорил, что дети могут понять всё и всё должно быть им интересно. Я не была с ним согласна: многое из того, что он просил меня прочесть или послушать, казалось мне скучным. Но я слушала и читала из любви к нему, больше всего на свете боясь Витю обидеть. В девять лет я таким путём изучила «Илиаду» и «Одиссею», а также обширную
Я всё-таки разревелась и сама попросила Витю идти.
Через пару дней в этом же белом халате пришла мама. Домашнее бельё я ей вернула. Тоже лишнее напоминание о доме. Уж лучше в казённом.
Маленькая Верочка заметила, как я выскочила на лестницу. Она просунула светлую головку в дверь, увидела мою маму и растерянно уставилась на нас.
Когда я вернулась в палату, Верочка плакала, накрывшись с головой одеялом. Её родители жили где-то на Севере, под Архангельском. Но даже если и в Москве, всё равно, конечно, ей было обидно. И тогда я сказала Верочке, что, если она перестанет плакать, вечером я для всех буду танцевать индийский танец. Верочка не знала, что это такое, и заинтересовалась. Она высунула покрасневшее личико наружу, повздрагивала немного под зелёным байковым одеялом и успокоилась.
После ужина наша палата наполнилась до отказа. Кроме нас четверых, были приглашены: Виталик, Таня Попина, две мамаши, а также известная на всю клинику пьяница и курилка — нянечка тётя Сима.
Пора было начинать, но я всё суетилась и никак не могла влезть на «сцену» от волнения. Пока я металась из угла в угол, тётя Сима зычным и хриплым голосом рассказывала мамашам, как недавно она выпивала с каким-то «собачьим хреном» в леске, недалеко от своего дома. Ну, выпили, занюхали — всё путём. А тут хрен-то и говорит, что ему, мол, одной выпивки мало. Ему ещё, мол, кой-чего подавай. Но тётя Сима, не будь дурой, ему спокойно так:
— Ну что ж, — говорит, — давай. Я не против. Только потом чтоб яйца не крутить — венерическая я.
И тётя Сима захлебнулась своим чахоточным смехом. Про яйца и про хрен это у неё такие были приговорки. Тётя Сима долго не могла остановиться, фыркала, кашляла и вытирала слёзы. Потом вдруг подобралась вся на стуле и строго приказала:
— Ольга, ты яйца не крути, начинай.
Я обречённо полезла на стол. В палате стояла полная тишина. Преодолев первую несмазанность суставов, я быстро задвигала шеей, потом животом, потом бедрами — вправо, влево, вперёд, назад. И по кругу. И снова по сторонам. Руки перед собой, к шее, чтобы голова «отрывалась». Быстрее, быстрее. Кто-то стал отхлопывать такт. Наверное, тётя Сима — она шум любит. Совсем, совсем не страшно.
В груди стало что-то присвистывать и булькать. Значит, надо закругляться. Натянуто улыбаясь, я опустилась на корточки и как можно грациознее скрестила руки на голове. Это был эффектный финал. Нечто среднее между умирающим лебедем-непрофессионалом и закрывшимся на ночь лотосом — с открыток, которые дарят моей маме вьетнамские студенты на Новый год.
Партер неистовствовал. Тётя Сима удивлённо вскрикивала:
— Ну, хрен собачий… Ну, Ольга… Дала-а-а… Тебя, прям, хоть куда… Хоть сейчас…
Мамаши чинно и негромко аплодировали. Надька сидела на кровати, блаженно улыбаясь. Но больше всех я угодила Верочке. Она весь вечер не отходила
Побег
Утром нам с Виталиком должны были делать одинаковые анализы: что-то с кровью. По этому поводу мы не завтракали. Так как у Виталия в палате освободилось место — Павлика перевели в другую больницу, — меня положили на его постель.
Виталий рассказывал что-то про Тиля Уленшпигеля и про то, что сегодня его выпишут и красавица-мама приедет за ним из Торжка. Это мама попросила, чтобы его выписали пораньше. Завтра у него день рождения. Ему уже пятнадцать. Надо думать о работе. А что кровь сейчас берут, так результат вышлют по почте. Тоже мама договорилась. Она у него пробивная. И такая красивая! Ха-ха, Ольк, а ты знаешь, что Павлик каждую ночь в кровать ссал? Ему няньки сначала меняли бельё, меняли (говорят, его мать даже деньги давала), а потом надоело, завязали. Так что ты смотри, не измажься.
Страшно хотелось домой. В свою постель, в свою старую ночнушку.
В положенное время медсестра освободила нас от проводов, колбочек, пробирок. А после обеда к Виталику действительно приехала мама. Он водил её за руку из палаты в палату. Мама улыбалась и охотно позволяла оглядывать себя. Она вовсе не была такой красивой, какой описывал Виталик. Просто милое добродушное лицо. Очень похожее на Виталиково, только женское.
Он вернул мне — теперь уже навсегда — «Тиля Уленшпигеля» и уехал в Торжок.
Собралась я быстро. За одеждой не пошла, доеду и в халате. Выкрасть шубу оказалось проще простого: все висели около умывалки в низеньких шкафчиках. Дверь из отделения, обычно запертая, сегодня, после отъезда Виталика, оставалась приоткрытой. Нельзя было терять ни минуты.
Ноги — в ботинки, руки — в рукава. Шнурки болтаются, торчит снизу халат. Только бы спуститься вниз, там уж — как-нибудь.
Дед молодец — лифт предусмотрел. Теперь всё больше ездят, чем ходят пешком по лестнице. И всё-таки я слышу шаги. Снизу, прямо на меня. Какая-то мокрота из-под волос заливает глаза и лицо. Лечу, развевая полы халата. Молодая врачиха удивлённо остановилась; наверное, оборачивается мне вслед. Я лечу дальше. Пора уж быть на первом этаже, а я всё лечу. Может, это из-за того, что шнурки попадают под ботинки. Тормозят. Трение создают. Наконец знакомый лабиринт. Несусь по каменным кишкам. А по бокам трубы, трубы. «Кишки в кишках», — думаю я мимоходом.
Брезжит свет, скоро выход. Но какой? Здесь заблудиться — раз плюнуть. Я ведь и была тут всего однажды.
Гардероб справа, гардероб слева. Тётка в ватнике справа, дядька за письменным столом — слева. Тёткины руки, дядькины крики: «Куда ты, девочка? Почему без провожатых?»
— МАМА ЖДЁТ МЕНЯ У ДВЕРИ, ВОН ОНА, МАМА…
— Да где, где её мама? Держи-и!!!
Трамвайная линия, рынок, жилой дом. Скоро будет автобусная остановка. Того, что везёт почти до дома. На перекрёстке пересяду и… А я без шапки, оказывается, и без рейтуз, и без варежек… Здорово морозит… Зима. Зато как весело! Это от веселья и озноб, и слёзы. Странно, что чулки надеты. Когда это я сообразила? На лестнице? Может, мне та высокая врачиха помогала чулки натягивать? Ну и потеха! А вот автобус. Наконец-то. Здесь хоть теплее. Но я же без денег. А вдруг контролёр? Опять озноб. Теперь, наверное, от страха.