Русские горки. Конец Российского государства

Калюжный Дмитрий Витальевич

В конце 1960-х годов правительство Чехословакии, взяв курс на внедрение элементов рыночной экономики, пошло по этому пути значительно дальше, чем позволяли рамки социалистической «теории», Это вызвало недовольство руководства СССР. В 1968 году в Чехословакию были введены объединённые вооружённые силы Варшавского Договора, что оказало сильное влияние на нашу страну: «Пражская весна» 1968 года притормозила развитие экономической мысли в СССР и осложнила в нашей стране общественно-политическую жизнь. «Рыночный социализм» был оценен как правый ревизионизм.

Отмечают, что пятилетка 1966–1970 годов — по существу, единственная за всю историю плановой экономики, когда директивы практически полностью совпали с фактическим

исполнением. Объяснить это можно только массовой подгонкой результатов, ибо как раз в этот период масштабы, разнообразие и динамичность хозяйства превысили критические возможности планирования старого типа.

С начала 1970-х страна вступила в период застоя — замедления экономического роста, проедания национального богатства, снижения жизненного уровня, бюрократического маразма и массового цинизма.

Интеллектуальная часть номенклатуры, отлично понимая ненормальность происходящего, стала воспринимать всё устройство государства, коммунистическую идеологию, а также советское отношение к собственности как неправильные. Если идеологическая партийно-государственная машина внедряла в массовое сознание мифы о процветании, совершенно не совпадающие с реальностью, то «теневая» система информации — самиздат, анекдоты, кухонные дискуссии — несли другие, но от этого не менее лживые мифы.

Советские граждане и не догадывались, что их угнетают и эксплуатируют, пока им этого не объяснили. Не было ничего похожего на массовое недовольство советским строем, отрицания самой его сути. Но людей начал грызть червь сомнения.

Не рабочие, и не колхозники, а интеллигенты из элиты заговорили «на кухнях» о необходимости перемен, осуждая всё советское. Кадры, мыслящие в категориях политэкономии, сдвигались к идее использовать в советском хозяйстве стихийный регулятор — рынок, а поскольку категории политэкономии составляют неразрывную систему, речь шла не о рынке товаров, а о целостной рыночной экономике (рынок денег, товаров и труда).

Затем всё в более широких кругах населения СССР, прежде всего в кругах интеллигенции, нарастало отчуждение от государства и ощущение, что жизнь устроена неправильно. Тем самым государство лишалось своей второй опоры — согласия. Многие люди, продолжая оставаться преподавателями марксизма-ленинизма, сотрудниками Госснаба, правительственными чиновниками, начинали обращать свой взор на Запад, хотя и не афишировали этого. Развивалась система «двойной морали». Только диссиденты из числа творческой интеллигенции решались иногда открыто говорить о своих взглядах, но их подавляла государственная машина.

Само государство стало терять целостность и неявно «распадаться» на множество подсистем, следующих не общим, а своим собственным интересам. Наглядным выражением этого стала ведомственность. Этот дефект системы отраслевых министерств был известным в СССР уже с 1920-х годов, но с особой силой он проявился в период застоя. Суть здесь в том, что из-за обострения дефицита ресурсов их распределение всё более определялось не стратегическими целями государства, а интересами ведомств. Отрасли промышленности обособлялись по ведомственному признаку, укреплялась корпоративная иерархическая структура и независимость самих ведомств по отношению к государственным органам централизованного управления.

Министерства начали формировать замкнутые «технологические империи». Например, министерства автомобильной, угольной, химической промышленностей, металлургии и другие потребители продукции машиностроения стали развивать собственное производство роботов, электронных компонентов, специализированных станков и автоматических линий, — и это только усиливало дефицит ресурсов. Появлявшиеся инновации вели не к перестройке структуры народного хозяйства с его удешевлением, а как бы «накладывались» на старую структуру и вели к удорожанию.

Эта тенденция вела к превращению ведомств

в замкнутые организмы, а значит, к разрушению государства. Подобно этому, если в живом существе каждый орган начнёт оптимизировать своё функционирование, не интересуясь проблемами всего организма, то такой организм теряет жизнеспособность.

В 1970-е годы произошло соединение ведомственности с местничеством — сплочением хозяйственных, партийных и советских руководителей на местах, как правило конфликтующих с интересами центра и других регионов. В национальных регионах (союзных и автономных республиках, областях и округах) местничество принимало национальную окраску. Со временем республиканские элиты настолько окрепли, что центр уже был не способен посягнуть на их власть и интересы. Негласно, под лозунги интернационализма, проводились вытеснение русских кадров и обеспечение преимуществ не всех нерусских народов, а лишь статусных наций. (Позже это в полной мере выявилось в ходе перестройки.)

Образование региональных элит, включающих в себя и работников аппаратов разных ведомств, и работников местных органов власти, породило новый тип политических субъектов — номенклатурные кланы. Началось неявное пока разделение страны. Началась деградация государственности.

Происходящее было не следствием ошибок или злой воли, а результатом процессов самоорганизации. Разница в том, что до 1953 года государство постоянно держало ведомственные и местнические противоречия в центре внимания и регулировало ситуацию, исходя из общих целей. В ходе десталинизации были ликвидированы те небольшие по размерам или даже невидимые элементы государства, которые вели системный анализ всего происходящего, и в последующие годы именно из-за утраты системности начался развал единого, как сейчас говорят, «экономического пространства».

В годы сталинских репрессий состав правящей элиты постоянно менялся — на смену репрессированным выдвигались новые кадры, которые, в свою очередь, подвергались репрессиям. В следующий, хрущёвский период, репрессий не было, но в ходе постоянных реорганизаций и управленческих экспериментов шла ротация руководящих кадров, перетряска правящего слоя. Новое руководство КПСС, пришедшее к власти в середине 1960-х, создало стабильный, несменяемый слой партийно-государственных чиновников.

В середине 1970-х в стране начал насаждаться культ Л.И. Брежнева. В 1977 году он совместил пост Генерального секретаря ЦК партии с постом Председателя Президиума Верховного Совета СССР, став уже и номинально главой государства. Чисто внешние атрибуты величия (четырежды Герой Советского Союза, Герой Социалистического Труда, Маршал Советского Союза, Ленинская премия по литературе, орден «Победа» и др.) совмещались с усиливающейся дряхлостью.

В самых высших сферах, уж не говоря о более низком слое, процветали протекционизм и кумовство. Сам Брежнев сажал на высшие посты своих друзей и родственников. Такая же картина сложилась и в республиках — Грузии, Казахстане, Узбекистане, Молдавии и других, где руководящая партийно-государственная верхушка формировалась по клановому принципу.

КПСС состояла как бы из двух частей. Рядовые коммунисты (а к середине 1980-х в партии состояло около 18 миллионов членов) практически были отстранены от принятия партийных решений, не могли влиять на положение дел. Выборы центральных органов были многоступенчатыми. Первичные организации выбирали делегатов на районные конференции, районные — на городские, городские — на областные, областные — на съезд партии, а делегаты съезда выбирали ЦК. При такой системе решающая роль принадлежала партаппарату. Так сформировалась наследственная партийно-государственная номенклатура (передача должностей «от отца к сыну»), ставшая руководящим слоем общества. Пребывание на руководящих постах становилось пожизненным.