Русские и нерусские
Шрифт:
Так водит нас Блинов-рассказчик то по следам зверей, чьи повадки осмысляются людьми, то по следам людей, в чьих повадках проглядывает что-то звериное. И еще проглядывают тут немножко Сетон-Томпсон и немножко Юлиан Семенов. нет, не автор Штирлица, а молодой Семенов, сибирско-таежный, однако.
Зверскому у Блинова противостоит человеческое, и чем пейзаж глуше, тем это человеческое важнее. В тайге все при ружьях, любой любого может угробить, поэтому есть неписаный закон: встречного ни о чем не спрашивать, а угостить. Захочет — сам расскажет.
И
Тут уж и Арсеньев проглядывает, его незабываемый Дерсу Узала, заговаривающий зубы уссурийскому тигру.
Однако в рассказах Блинова есть нечто еще более интересное.
Тот Пяк, который в снегу по ноздри добредает до Буровой (они у Блинова все Пяки, ибо живут в низовьях Пякипура, и все, наверное, родственники: и тот, который уговорил медведя, и этот, который как старейшина рода пытается вывести свой род из заснеженной тундры к поселку), так вот, этот Пяк приходит на Буровую и просит:
— Мастер! Выручи. Моя плохо. Дай бензину, однако.
Мастер, в полном соответствии с законами рынка, отвечает, что бензин стоит дорого. И вообще Мастеру некогда, он спешит на тренировку, уже надел кеды.
И тут находчивый ненецкий вождь предлагает ему сыграть в пинг-понг на спор. Ставка — канистра бензина.
— Да ты умеешь, что ли? — искренне веселится мастер, поглядывая на таежные доспехи гостя.
— Мал-мало умею, однако, — отвечает тот и берет ракетку.
Не буду прослеживать перипетии этой славной спортивной баталии, скажу только, что мастер ее проиграл. Посрамленный, он отдал ненцу канистру бензина и проводил его с Буровой спасать гибнущий род. И даже трактор послал — проторить в снегах дорогу.
Не буду также тревожить тени предтеч, проторивших Блинову дорогу в сюжет, когда от спортивного поединка героев зависит некое доброе дело (ну, скажем, если выиграет мексиканец боксерский бой, то у повстанцев будут деньги на оружие).
Однако там заграница и джек-лондоновские штучки, а тут родимая Буровая и снегу по ноздри.
Да как же это дремучий ненец в кисах, с охотничьей резьбой по моржовой кости на рукояти ножа, со священным поясом под кухлянкой, выигрывает партию в пинг-понг у мастеровитого геолога?!
Разгадка: «Мастер и в мыслях не мог держать, что какой-то зачуханный ненец был десять лет назад чемпионом края».
Ничего себе справочка! Многое становится ясно. Десять-то лет назад не исчезла еще инерция Советской власти, поклявшейся принести в эти тундро-таежные края современную цивилизацию: переселить кочевых оленеводов и лесных рыболовов-охотников в постоянные поселки, надеть красные галстуки на шеи юных граждан национального округа, разогнать вековую тьму, дать погонщику упряжек в руки вместо длинного хорея томик с короткими хореями Пушкина. А самым ловким — ракетки для пинг-понга.
Думали ли тогдашние цивилизаторы,
Прогресс человечества зигзагами идет, однако.
Нашенское
«Наша колонизация имеет вид клина, слабеющего на своем конце в исконных землях желтых народов. Этим слабеющим концом является Уссурийский край».
Вл. Кл. Арсеньев
Прославленный автор повести «Дерсу Узала» адресует это предупреждение Дальневосточному крайкому ВКП(б) за два года до своей смерти — в 1928 году. Жанр — далекий от захватывающих записок путешественника: доклад, или, как сказали бы теперь, докладная записка.
Доклад на крайкоме заслушали и — закрыли. В спецхранении он пролежал три эпохи; в общедоступной печати появился в 90-е годы — стараниями архивистов, историков и краеведов (из которых назову ярко талантливого Бориса Дьяченко).
Тревога заставляют перечитывать арсеньевскую записку сегодня.
Он видит три этнических силы, угрожающих на пороге 30-х годов русскому (то есть советскому) присутствию в Приморье: японцы, корейцы и китайцы.
Эти силы меж собой далеко не солидарны. «Япония стремится объяпонить Корею и окореить Южно-Уссурийский край». Оценим писательский постав пера и вникнем в ситуацию.
Япония — главная опасность. На своих островах она задыхается от перенаселенности, но, отделенная морем, неспособна к тихой экспансии, а вынуждена рассчитывать на вооруженную агрессию.
Для 1928 года — прогноз безошибочный. На целое десятилетие вперед.
Корейцы — хоть и «ближе к японцам, чем к нам, — антропологически, этнографически и психологически», — однако отличны от японцев в плане государственного мышления. Кореец — усердный работник, приживающийся на том клочке земли, куда заносит его судьба. Он не готов жертвовать собой за какую бы то ни было власть: ни за японскую, ни за нашу (добавляет Арсеньев с обезоруживающей прямотой). Да и никакое перенаселение корейца к нам не гонит.
А если гонит его власть предержащая, — добавлю я, имея в виду страшный опыт XX века (напомню, что именно корейцы стали первым при Советской власти репрессированным народом), — так и в изгнании проявляют корейцы замечательную способность добиваться успехов и в хозяйстве, и в культуре; назову хотя бы двух Кимов: Анатолия и Юлия, ставших корифеями русской прозы и поэзии).
Но это не источник возможной экспансии на Дальнем Востоке. Сама Корея, рассеченная Второй мировой войной и обескровленная кровавым междоусобием на рубеже 50-х годов, вряд ли способна к конфронтации на державном уровне, тем более что такую конфронтацию готовы предупредить американцы. Как неспособна к тому и нынешняя Япония, получившая в 1945 году разгром армии от нас и ядерный нокаут от тех же американцев.