«Русские идут!» Почему боятся России?
Шрифт:
Докладную с восторгом, но куда более эмоционально, – в стиле, «да нафуй тех чукоч, забодали нахрен», – поддержал владыка Сибири, и Сенат, обсудив вопрос, признал: да, Анадырская партия в самом деле «государству бесполезна и народу тягостна». Представив вслед за тем доклад, где пояснялось, что «в разсуждении лехкомысленного и зверского сих туземцев состояния, також и крайней неспособности положения мест, где они жительство имеют, никакой России надобности и пользы нет, и в подданство их приводить нужды не было». Екатерина же Алексеевна, над сим докладом поразмыслить изволив, сочла мнение подполковника рациональным, позицию губернатора исконно русской, а мнение Сената обоснованным, – и уже 4 мая 1764 года (Ее Величество волокиты не терпела) появился Указ о закрытии Анадырской партии и ликвидации Анадырского острога,
Когда флаг был спущен, пушки зарыты, укрепления и постройки сожжены, церковь разобрана и бревнами спущена на воду, а в официальном разъяснении на сей счет указано «немедленно внушить всему русскому населению Нижне-Колымской части, чтобы они отнюдь ничем не раздражали чукоч, под страхом, в противном случае, ответственности по суду военному». Излишне говорить, что это решение, позволяющее сократить лишние расходы, сэкономив средства, могущие быть с куда большей пользою употреблены на многие иные дела государственной важности, было мудрым, смелым, взвешенным и еще каким угодно. Но тем не менее – хоть на уши встань – факт есть факт: Империя отступила, и «настоящие» тотчас заняли отныне «ничьи» территории, прогнав беззащитных коряков на Гижигу, а кучку чудом уцелевших юкагиров на Колыму, тем самым компенсируя себя за потери более чем вековой войны. И, вполне возможно, полагая, что победили. Ага. Они просто не знали, с кем имеют дело. А дело они имели с дамой, которая била даже джокеров, и при любом раскладе.
Любезные мои конфиденты
Что пчел не передавивши, меду не есть, Роман Мстиславич, конечно, был прав. Но кончил плохо. Поскольку пчелы пчелам рознь, а без гарантии, что передавишь, улей лучше не трогать. В отличие от галицкого князя, Матушка была умна. Даже с избытком. Рожденная немкой, она принимала, как данность, что маленький пфенниг большую марку бережет. Ставшая русской, знала, как оно бывает, когда коса, пусть сколь угодно острая, находит на камень. Но и про свято место, которое пусто не бывает, тоже помнила. И, читая донесения о появлении близ Камчатки судов под флагами с Юнион Джеком, а то и лилиями, исходила из того, что волостями на Руси только враги народа разбрасываются. А потому, обнулив Анадырск, – вот и пфенниг сбережен, и коса в сохранности, – от идеи все-таки уложить ванек-встанек на обе лопатки не отказывалась. Просто взяла тайм-аут. По истечение которого, в 1776-м, повелела сибирским властям приложить все усилия для «введения тех чукоч в подданство наше».
Но не мытьем, по старинке, а катаньем.
Чтобы сами попросились.
А уж как сего достичь, это, судари мои, сами думайте, я одна и всего лишь слабая женщина, а вы сильные мужчины и вас много….
Задачка была та еще. Желанием «поддаваться» чукчи не горели. Правда, и русских особо не задирали, но к корякам за зипунами ходили ежегодно и не по разу за год. Говорить же не то чтобы отказывались, но для этого их еще ж нужно было поймать и уболтать. К тому же не абы кого, но такого умилыка, к которому тундра прислушается. И вот, в 1775-м, крупный (130 копий) отряд таких добытчиков, гоня домой захваченных оленей, столкнулся в тундре с парнем по имени Николай Дауркин, воспитанником Павлуцкого (Дмитрий Иванович нередко подбирал после боя сирот, крестя их и устраивая, но к Тангытану (Николке) привязался и оставил при себе). По смерти майора Николай служил в казаках, дезертировал было, затем передумал и шел с повинной.
Встреча вышла изрядно драматическая, но с хорошим финалом. «Догнали, – вспоминал один из очевидцев, – схватили за правую руку, тот дергает, дергает, вырвать не может. «Если я стал для тебя дичью, убей!» – «Нет, не для смерти, для жизни тебя схватил, не для темноты, для смотрения. Сердце твое не хочу достать». – «Э-э!» – «Почему лицо твое как у настоящего человека? Кто ты?» – «Я – Взращенный таньгами». «А-а! Будь нашим товарищем, совсем нашим, указателем пути!» – «Согласен»…». В общем, так или этак, но чукчи развернули нарты и вместе с Николаем двинулись в Гижигу, говорить с таньги о мире. Сперва вышло неладно: стороны друг другу не доверяли, а ночью чукчи, не утерпев, еще и угнали у местных коряков десяток оленей. Последовал рейд (иные называют его «последней битвой войны», были жертвы, – 54 чукчи и 2 казака, – были пленные, 40 женщин с детьми, но все же вовремя остановились.
А в марте 1778 года Дауркин,
Конец истории
Как писано у мудрого Кирилла Еськова, «Зачем убивать, если можно купить?». Взять с «настоящих», по большому счету, было нечего. Разве что оленей, но теперь, когда они их перестали угонять, доход за счет неугона превышал возможный ясак. Зато чукчам русские товары очень, – к прогрессу привыкаешь быстро, – нравились. Табак, например, чай, сахар, соль. Скобяные изделия тоже хорошо шли. И платили щедро, не очень торгуясь. И своим, – взятым от кита, да тюленя, да оленя, да моржа, да белого мишки, – и заморским. На тот же табак, у американских эскимосов тоже популярный, задешево выменивали самые дорогие меха, от бобров и куниц до седых соболей, черных лис и голубых песцов.
Очень скоро и надолго вперед меновая ярмарка на Анюе, близ Ангарской крепостцы, закрутила обороты на многие сотни тысяч целковых. Тороватые люди, умеючи, за два-три торга делали состояния, выходя в «миллионщики». Конечно, правительство старалось свой интерес блюсти («Никто не имеет права торговать пониженной ценой, напротив того, каждый обязан тщиться дабы поднять цену елико возможно, так чтобы больше выгоды было на нашей стороне», – требовали Правила чукоцкой торговли, принятые в 1811-м и обязательные к исполнению под страхом «волчьего билета»), но чукчи были не в обиде. Им хватало. Тем паче что те же правила предусматривали такой же «волчий билет» за «обмер чукотцов, обвес и протчие обманы». В общем, таньги, наконец, образумившись, начали делать то, для чего духи их создали. А это, однако, хорошо. И обижать перестали. А это, однако, еще лучше. Раз так, то и драться незачем.
Вот и жили «настоящие», согласно Указу «Об управлении инородцев» от 1822 года причисленные к народам, «не вполне покоренным», по своим законам, судясь своим судом, платя ясак, «какой сами пожелают», а к русским исправникам обращаясь только по своей необходимости. «В сущности же, – писал капитан Александр Ресин, побывавший на Чукотке с губернской инспекцией аж в 1885-м, – весь крайний северо-восток не знает над собой никакой власти и управляется сам собой. Каждый родоначальник есть полноправный властелин над своим родом». Соседи им завидовали. И не только коряки с юкагирами, «обмер и обвес» которых закон специально не воспрещал, но и таньгины. Владимир Тан-Богораз, в самом уже конце XIX века, видел несколько русских, «ушедших в чукчи» и очень этим довольных. Да, если уж совсем на то пошло, и все были довольны. Власть не грабила, обеспечивала подвоз товаров и старалась держаться закона, чукчи в ответ не буянили и приносили державе доход, а в крае царили мир и порядок. В чем, по сути, и есть и смысл, и цель жизни настоящих, уважающих себя Империй…
Глава XXV. ТУСКЛАЯ, ТУСКЛАЯ САГА (1)
А теперь, покончив с кровопролитием, очень нехарактерным для истории движения России на восток, давайте сделаем паузу. Хотя бы для того, чтобы лучше понять, как все-таки жилось небольшим народам Сибири и Севера под российской крышей. Особо рассуждать нужды нет, сами все увидите, а просто перенесемся ненадолго хоть и на тот же Север, но намного западнее Чукотки, – на великий Ямал, населенный мирными ненцами, отродясь ни на кого походами не ходившими. Перенесемся, да и посмотрим, как оно бывает, когда царь таки добрый, а бояре злые, но при этом царь в курсе происходящего.