Русские исторические женщины
Шрифт:
На этих комбинациях Швеция строила свои собственные выгоды: показывая тайное расположение цесаревне и давая ей понять, что при помощи Швеции она может занять по праву принадлежавший ей престол, шведский посланник в то же время ставил условием помощи со стороны Швеции – возвращение ей некоторых земель, взятых у нее Россией в последние войны России и Швеции. Хотя цесаревна и не отклоняла от себя предлагаемой ей помощи, однако, дала почувствовать шведскому посланнику, что на уступку Швеции русских земель она никогда не согласится, что это было бы равносильно потере ею всякой популярности
Как бы то ни было, Швеция объявила России войну, и в манифесте по этому случаю, между прочим, оглашала, что начинает эту войну, как в видах своих государственных интересов, так и для освобождения, будто бы, русского народа от «несносного ига и жестокостей чужеземцев», именно немцев.
Как ни великодушным казалось это со стороны Швеции, однако, война не принесла шведам существенной пользы, в России же она несколько подорвала и без того слабую популярность тогдашнего немецкого правительства. Со своей стороны, Елизавета Петровна помогала падению этой популярности, скорее кажущейся тени ее, тем, что тайно переводила манифест Швеции о войне и тайно от правительства распространяла его между народом и войском.
Но едва цесаревна, в памятную ночь 25-го ноября 1741 года, сказала солдатам, чтобы они шли помогать ей, «дочери Петра», занять прародительский престол, солдаты прямо высказались, что за нее, матушку свой цесаревну, они готовы и в огонь и в воду, и сейчас пойдут избивать ее врагов.
Хотя цесаревна и запретила проливать кровь при низвержении существовавшего правительства, и крови действительно не было пролито ни одной капли, однако, и восшествием Елизаветы на престол ясно обозначалось, что немецкому владычеству в России наступил конец, само собой разумеется, на данное время.
Недовольный бироновщиной и остермановщиной народ громко кричал на улицах, что он перебьет всех немцев, и хотя поборников русских начал, показавших неумеренное усердие, и остановили, однако, немцы сами поняли, что на время они должны были сойти со сцены, и они сошли.
Вообще, с восшествием на престол Елизаветы Петровны замечается поворот в лучшему не только во всех делах правительственных, но и самые формы, в которых проявлялись отношения правительства к стране, становятся много мягче, много человечнее.
Правда, старое время оставило в наследство новому не мало таких недостатков, которые не легко исправляются, однако, во всем строе государственной, законодательной и общественной деятельности замечается меньше жестокости и меньше произвела там, где произвол господствовал вместо закона.
Казни уже перестают быть таким обыкновенным делом, каким они казались прежде. Остаются еще ссылки, плети; но они вызываются смутным положением дел, как продуктом вчерашнего дня, брожением умов, не улегшимися еще политическими страстями.
Первые ссылки в царствование Елизаветы Петровны – это наказание тех из верховников-сановников, которые оказались прямыми врагами цесаревны и искали ее гибели: Остерман, Головкин, Левенвольд, – вот кто пошел в ссылку.
Вторые ссылки в ее царствование –
Затем, еще был обнаружен заговор в 1742 году – и заговор этот вызвал новые ссылки. В заговоре против Елизаветы Петровны оказались замешанными камер-лакей Турчанинов, преображенского полка прапорщик Петр Квашнин и измайловского полка сержант Иван Сновидов.
«Принц-де Иоанн был настоящий наследник, а государыня-де императрица Елизавета Петровна не наследница, а сделала-де ее наследницей лейб-компания за чарку водки. Смотрите-де, братцы, как у нас в России благополучие состоит не постоянное, и весьма плохо и непорядочно, а не так, как при третьем Иоанне было», – вот что проповедовал своим товарищам Турчанинов.
Возврат к прежнему, немецкому правительству – руководящая нить этого последнего заговора.
Оттого старая немецкая партия и не любила ни Елизаветы Петровны, ни гвардии, помогавшей ей вступить на престол. Оттого эту гвардию, этих лейб-компанейцев недовольные и называли «триста-канальями».
Но это недовольство людей партии было бессильно ослабить те симпатии, какие встречала императрица в массе населения и в духовенстве. Последнее видело в ней ревнительницу церкви и ее обрядов, а народ помнил только, что она родная дочь Петра и что солдаты называюсь ее «матушкой».
Шаховской рассказывает случай, отчасти характеризирующий дух правления этой императрицы.
Увидев однажды Шаховского, государыня сказала ему: «Чего-де синод смотрит? Я-де была вчерась на освящении новосделанной при полку конной гвардии церкви, в которой-де на иконостасе в том месте, где по приличности надлежало быть живо изображенным ангелам, поставлены резные, наподобие купидонов, болваны».
Шаховской, отчасти выгораживая себя, отчасти объясняя истинное положение дел в синоде, рассказал императрице одно дело, в котором выказались небрежность и неосновательность синодальных распоряжений.
Дело состояло в том, что крестьяне одного села обвиняли уличенного ими монаха в прямом нарушении монашеского обета. Доказательства были налицо. Но синод, под влиянием Разумовского, всегда оказывавшего сильное покровительство своим малороссиянам, духовенству и монахам в особенности, наказал крестьян за донос, а монаха оправдал.
Императрица была сильно возмущена этим рассказом.
– Боже мой! – говорила она: – можно ли было мне подумать, чтобы меня так. обманывать отважились? Весьма теперь о том сожалею, да уж пособить нечем!
Самое крупное обвинение, которое ей делают иностранцы, это то, что в последние годы своего царствования Елизавета Петровна мало занималась государственными делами. Иностранцы по этому случаю, отчасти, конечно, из неудовольствия на императрицу за отнятие у них преобладания в России, рассказывали о ней множество таких вещей, которые без строгой критики едва ли могут быть принимаемы на веру. Как бы то ни было, иностранные писатели утверждают, что, усыпляемая Шуваловыми и их клевретами, императрица окончательно запустила дела, и часто случалось, что очень важные государственные бумаги оставались не подписанными по целым месяцам.