Русские исторические женщины
Шрифт:
Остановимся несколько на допросе самой принцессы: в этом допросе, ее показаниях, в ее удивительной стойкости и, наконец, в ее страшном конце так много трагического.
Ее допрашивали по-французски.
Когда князь Голицын вошел в ее каземат, она пришла в сильное волнение. Но это была не робость, а гнев. С достоинством и повелительным тоном пленница спросила князя.
– Скажите мне, какое право имеют так жестоко обходиться со мной? По какой причине меня арестовали и держат в заключении?
Князь строго заметил ей, что она должна дать прямые и неуклончивые ответы на все, о чем ее будут спрашивать, и начал допрос:
– Как
– Елизаветой, – отвечала пленница.
– Кто были ваши родители?
– Не знаю.
– Сколько вам лет?
– Двадцать три года.
– Какой вы веры?
– Я крещена по греко-восточному обряду.
– Кто вас крестил и кто были восприемники?
– Не знаю.
– Где провели вы детство?
– В Киле, у одной госпожи – Пере или Перон.
– Кто при вас находился тогда?
– При мне была нянька, ее звали Катериной. Она немка, родом из Голштинии.
О своем детстве она прибавила новые подробности.
– В Киле, – говорит она: – меня постоянно утешали скорым приездом родителей. В начале 1762 года, когда мне было девять лет от роду (следовательно, тотчас по кончине императрицы Елизаветы Петровны – замечателен этот факт), приехали в Киль трое незнакомцев. Они взяли меня у госпожи Перон и вместе с нянькой Катериной, сухим путем, повезли в Петербург. В Петербурге сказали мне, что родители мои в Москве и что меня повезут туда. Меня повезли, но не в Москву, а куда-то далеко, на персидскую границу, и там поместили у одной образованной старушки, которая, помню я, говорила, что она сослана туда по повелению императора Петра III. Эта старушка жила в домике, стоявшем одиноко вблизи кочевья какого-то полудикого племени. Здесь у приютившей меня старушки прожила я год и три месяца, и почти во все это время была больна.
– Чем вы были больны?
– Меня отравили. Хотя быстро данным противоядием жизнь моя была сохранена, но я долго была нездорова от последствий данного мне яда.
– Кто еще находился при вас в это время?
– Кроме Катерины, еще новая нянька; от нее я узнала несколько слов похожих на русские. Потом начала в том же доме у старушки учиться по-русски, выучилась этому языку, но впоследствии забыла его. На персидской границе я была не в безопасности, поэтому друзья мои, но кто они такие, я не знала и до сих пор не знаю, искали случая препроводить меня в совершенно безопасное место. В 1763 году, с помощью одного татарина, няньке Катерине удалось бежать вместе со мной, десятилетним ребенком, из пределов России в Багдад. Здесь принял меня богатый персиянин Гамед, к которому нянька Катерина имела рекомендательные обо мне письма. Год спустя, в 1764 году, когда мне было одиннадцать лет, друг персиянина Гамеда, князь Гали, перевез меня в Испагань, где я получила блистательное образование под руководством француза Жана Фурнье. Гали мне часто говаривал, что я законная дочь русской императрицы Елизаветы Петровны. Тоже постоянно говорили мне и другие окружавшие меня люди.
– Кто такие эти люди, внушившие вам такую мысль?
– Кроме князя Гали, теперь никого не помню. В Персии я пробыла до 1769 года, пока не возникли народный волнения и беспорядки в этом государстве. Тогда Гали решился удалиться из Персии в Европу. Мне было семнадцать лет, когда он повез меня из Персии. Мы выехали сначала в Астрахань, где вместо сопровождавшей нас персидской прислуги, Гали нанял русскую, принял имя Крымова и стал выдавать меня за
Потом она рассказала о своей жизни в Европе – все что уже нам известно, только с некоторыми изменениями.
Выслушав весь ее рассказ, князь Голицын снова начал допросы
– Вы должны сказать, по чьему научению выдавали себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны.
– Я никогда не была намерена выдавать себя за дочь императрицы, – отвечала она твердо.
– Но вам говорили же, что вы дочь императрицы?
– Да, мне говорил это в детстве моем князь Гали, говорили и другие, но никто не побуждал меня выдавать себя за русскую великую княжну, и я никогда, ни одного раза не утверждала, что я дочь императрицы.
Голицын показал ей отобранные у нее завещания Петра Великого, Екатерины I и Елизаветы Петровны, а также известный нам «манифестик», посланный ею из Рагузы к Орлову.
– Что вы скажете об этих бумагах? – спросил он.
– Это те самые документы, что были присланы ко мне при анонимном письме из Венеции. Я говорила вам о них.
– Кто писал эти документы?
– Не знаю.
– Послушайте меня, – сказал князь Голицын: – ради вашей же собственной пользы, скажите мне все откровенно и чистосердечно. Это одно может спасти вас от самых плачевных последствий.
– Говорю вам чистосердечно и с полной откровенностью, господин фельдмаршал, – с живостью отвечала пленница: – и в доказательство чистосердечия признаюсь вот в чем. Получив эти бумаги и прочитав их, стала я соображать и воспоминания моего детства, и старания друзей укрыть меня вне пределов России, и слышанное мной впоследствии от князя Гали, в Париже от разных знатных особ, в Италии от французских офицеров и от князя Радзивилла относительно моего происхождения от русской императрицы. Соображая все это с бумагами, присланными ко мне при анонимном письме, я, действительно, иногда начинала думать, не я ли в самом деле то лицо, в пользу которого составлено духовное завещание императрицы Елизаветы Петровны? А относительно анонимного письма приходило мне в голову, не последствие ли это каких-либо политических соображений?
– С какой же целью писали вы к графу Орлову и посылали ему завещание и проект манифеста?
– Я писала это к графу Орлову потому, что пакет из Венеции был адресован на его имя, а ко мне прислан при анонимном письме. И письмо к нему от имени принцессы Елизаветы писала не я – это не моя рука.
После многих еще вопросов и увещаний, князь Голицын опять настоятельно просил свой арестантку открыть ему все.
– Я вам открыла все, что знала, – отвечала она решительно. – Больше мне нечего вам сказать. В жизни своей приходилось мне много терпеть, но никогда не имела я недостатка ни в силе духа, ни в твердом уповании на Бога. Совесть не упрекает меня ни в чем преступном. Надеюсь на милость государыни. Я всегда чувствовала влечение к России, всегда старалась действовать в ее пользу.
Все было записано, что ни говорила она. Потом все это прочли ей и дали подписать.
Она взяла перо и твердо подписала: Elisabeth.
Но князь Голицын не решался послать эти показания императрице: он все еще надеялся добиться истины.
До 31 мая он все ходил в каземат к пленнице, все уговаривал ее сказать правду; но все напрасно.
– Сама я никогда не распространяла слухов о моем происхождении от императрицы Елизаветы Петровны. Это другие выдумали на мое горе, – твердила она.