Русские исторические женщины
Шрифт:
«Отпиши» – это, значит конец ученью и начало женитьбы.
Через полтора года приставленные к царевичу дядьки – князь Трубецкой и граф Головкин, уже пишут царю: «Государь царевич обретается в добром здравии и в наказанных науках прилежно обращается, сверх тех геометрических частей, о которых 7 сего декабря мы донесли, выучил еще профондиметрию и стеореометрию, и так с божьей помощью геометрию всю окончили».
Пора и женить; но женить на иноземке, чтобы с молодой женой сына царя-преобразователя пересадить на русскую почву новую женщину взамен тех, которые тихонько носят телогреи и «дьявольския кики» и которые сердцем и умом живут в старине.
Сватанье действительно началось, хотя царевич всеми силами старался оттянуть это роковое для него
Из заграничных невест выбор советников Петра и приставников царевича остановился на Софии-Шарлотте, принцессе бланкенбургской, сестра которой Елизавета была замужем за австрийским эрцгерцогом Карлом, впоследствии императором Карлом VI – родня, следовательно, приличная, уважаемая в Европе.
«Дом наших сватов – изрядной», писал Петр своему сенату.
Но были и другие царственные дома, которые желали бы войти в родство с могущественным северным царем: австрийский двор хотел женить царевича на своей эрцгерцогине, и вдовствующая императрица сердилась, что царские сваты больше клонили на сторону Шарлотты бланкенбургской.
Главным сватом был посланник Урбих. На него-то и сердилась вдовствующая императрица австрийская: «и мне от ее придворных дам выговаривано, – писал Урбих Головкину; – потому что они в то же время очень надеялись ввести в Россию отправление католической веры».
Царевич был настороже. До него не могли не доходить и эти слухи, о том, что с помощью его женитьбы русский народ станут нудить в католичество.
Это понимали и за границей, и вот почему дед принцессы Шарлотты, старый герцог Антон-Ульрих, писал Урбиху уже в августе 1710 года:
«Царевич очень встревожен свиданием, которое вы имели в Эйзенахе с Шлейницем, думая, что вы, конечно, определили условия супружества, по указу царского величества. Причина тревоги та, что народ русский никак не хочет этого супружества, видя, что не будет более входить в кровный союз со своим государем. Люди, имеющие влияние у принца, употребляют религиозные внушения, чтоб заставить его порвать дело, или, по крайней мере, не допускать до заключения брака, протягивая время. Они поддерживают в принце сильное отвращение во всем нововведениям, и внушают ему ненависть к иностранцам, которые, по их мнению, хотят овладеть его высочеством посредством этого брака. Принц начинает ласково обходиться с госпожей Фюрстенберг и с принцессой Вейссенфельд, не с тем, чтобы вступить с ними в обязательство, но только делая вид для царя отца своего и употребляя последний способ в отсрочке. Он просит у отца позволения посмотреть еще других принцесс, в надежде, что, между тем, представится случай уехать в Москву, и тогда он уговорит царя, чтобы позволил ему взять жену из своего народа. Сильно ненавидят вас. Думают, что выбор московской государыни дело такой важности, что его нельзя поручить иностранцу… Госпожа Матвеева, в проезд свой через Дрезден, объявляла в разных разговорах, что царевич никогда не возьмет за себя иностранку, хотя Матвеев удовольствован был двором вольфенбительским».
И между тем, понимая все это, сваты настаивали на своем, не заботясь о том, что девушка, на которой принудят царевича жениться, будет непременно жертвой.
Впрочем, раздумье это брало старого дедушку принцессы Шарлотты.
Через несколько дней он писал Урбиху: «О намерении царском не сомневаюсь. Но может ли он принудить принца к такому супружеству, и что будет с принцессой, если принц женится на ней против воли? Как бы об этом царю донести и его от таких людей остеречь?»
Но упрямый царь никого и ничего не слушал: он видел впереди одну цель – новую Россию и сближение ее с Европой. Он даже забыл горький (опыт своей молодой жизни, когда его неволей или только не по любви женили на царице Евдокии Лопухиной.
Мать Шарлотты, как и все остальные, была ослеплена своими
Вот с каким торжеством пишет эта мать Урбиху о том, что царевич ласково взглянул на ее дочь:
«Страхи, которым мы предавались, и, быть может, не без основания, вдруг рассеялись в такое время, когда всего менее можно было этого ожидать, разорялись как туча, скрывающая солнечные лучи, и наступаете хорошая погода, когда ждали ненастья. Царевич объяснился с польской королевой и потом с моей дочерью самым учтивым и приятным образом. Моя дочь Шарлотта уверяет меня, что принц очень переменился к своей выгоде, что он очень умен, что у него самые приятные манеры, что он честен, что она считает себя счастливой и очень польщена честью, какую принц и царь оказали ей своим выбором. Мне не остается желать ничего более, как заключения такого хорошего начала, и чтобы дело не затянулось. Я уверена, что все сказанное мной доставить вам удовольствие, потому что вы сильно желали этого союза; а я и супруг мой – мы гордимся дочерью, удостоившеюся столь великой чести».
Искренно ли говорила девушка то, что передавала ее мать, и говорила ли даже – трудно решить.
Но царевич действительно решился: он видел, что судьбы своей ему не избежать, как не убежать от отца. Отцу-то он и объявил, что исполняет его наказ – готов жениться на иноземке.
В это время он был еще в Саксонии, где при дворе польско-саксонском короля Августа, и находилась его невеста, как родственница короля.
Но царевич больше верил своему духовнику, чем отцу, и вот что он писал тайно от отца своей «святыне», своему отцу духовному Якову Игнатьеву:
«Извествую вашей святыни, помянутый курьер приезжал с тем: есть здесь князь вольфенбительской, живет близ Саксонии, и у него есть дочь девица, а сродник он польскому королю, который и Саксонией владеет, Август, и та девица живет здесь в Саксонии при королеве, аки у сродницы, и на той княжне давно уже меня сватали, однако же мне от батюшки не весьма было открыто, и я ее видел, и сие батюшке известно стало, и он писал ко мне ныне, как оная мне показалась, и есть ли моя воля с нею в супружество. А я уже известен, что он не хочет меня женить на русской, но на здешней, на какой я хочу. И я писал, что когда его воля есть, что мне быть на иноземке женатому, и я его воли согласую, чтобы меня женить на вышеописанной княжне, которую я уже видел, и мне показалось, что она человек добр, и лучше ее мне здесь не сыскать. Прошу вас, пожалуй, помолись, буде есть воля божия, чтоб сие совершил, а буде нет – чтобы разрушил, понеже мое упование в нем, все как он хощет, так и творить, и отпиши, как твое сердце чует о сем деле».
Это было начало 1711 года. Все больше и больше старая Русь чуяла, что не воскреснуть ей в прежних формах. А тут и царевич – единственная надежда старой Руси – женится на иноземке, на иноверке.
Духовник пишет царевичу, что невесту его следует обратить в православие. Духовник прав – и царевич хорошо понимает это. Но как принудить девушку к перемене веры, когда, может быть, и отец не позволит этого?
«Против писания твоего о моем собственном деле, – отвечает царевич духовнику, – понудить ту особу к восприятию нашей веры весьма невозможно, но разве после, когда оная в наши край приедет, и сама рассмотрит, может то и сочинити, а преж того весьма сему состояться невозможно»:
Нельзя не видеть, что Петр сильно торопил свадьбой сына.
Несмотря на то, что весной: этого года ему приходилось уже, от стычек со шведами на севере, скакать на юг для войны с турками, он и в дороге занимается свадьбой сына.
В Галиции, в местечке Яворове, Петр подписывает брачный контракт сына: крон-принцесса остается при своем евангелическо-лютеранском исповедании; дети ее принимают греческий закон; крон-принцесса получает пятьдесят тысяч рублей ежегодного содержания из царской казны и, кроме того, половину этой суммы при совершении брака.»