Русские летописи и летописцы X–XIII вв.
Шрифт:
Летописец с восторгом описывает это событие. На вопрос Данила к градским мужам: «Докол хощети терпти иноплеменьныхъ князий?» они будто бы воскликнули: «Яко се есть держатель нашь Богомъ даныи, и пустишася яко дти по отчю, яко пчелы к матц, яко жажющи воды ко источнику». [677] Торжественно звучат слова о вхождении Данила в Галич: «Прииди княже Данило, прими градъ. Данило же вниде во градъ свой, и прииде ко Пречист Святи Богородици, и прия столъ отца своего и обличи победу, и постави на Ньмчьскыхъ вратхъ хоругов свою». [678]
677
ПСРЛ. Т. 2. Стб. 744.
678
Там же. Стб. 778.
Читая эти строки, как, собственно, и всю повесть, трудно себе представить, как могли галичане столь
Кто мог быть автором этой повести? В. Т. Пашуто высказал предположение, что таковым следует считать тысяцкого Демяна, одного из ближайших и верных соратников Данила. Правда, позднее ее текст якобы был основательно отредактирован владимирским редактором. [679] Л. В. Черепнин полагал, что повесть 1238–1245 гг. использовала и некоторые более ранние заметки, сделанные близким соратником Данила. Таковым он также считал Демяна. [680] В последнее время мысль об участии тысяцкого Демяна в написании повести о возвращении Данилом галицкого стола получила развитие в работе Н. Ф. Котляра, полагающего, что он мог иметь отношение к написанию тех или иных вставок. [681]
679
Пашуто В. Т.Очерки по истории Галицко-Волынской Руси… С. 74–79.
680
Черепнин Л. В.Летописец Даниила Галицкого // Исторические записки. М., 1941. № 12. С. 251.
681
Котляр М. Ф.Галицько-Волинський літопис… С. 44
Каких-либо серьезных аргументов в пользу такого предположения, кроме тех, что Демян являлся верным соратником Данила, а его имя часто фигурирует при описании различных событий, у нас, по существу, нет. Функциональные обязанности тысяцкого, постоянное его нахождение при Даниле, участие в походах и битвах не совсем совместимы с занятиями исторической письменностью. Даже если у Демяна и были склонности к писательству, реализовать их в тех экстремальных обстоятельствах было бы чрезвычайно сложно. Ведь практически все эпизоды трудной борьбы Данила с галицкими боярами и их венгерскими союзниками описаны не по истечении какого-то времени, как воспоминания, а по свежим впечатлениям, как хроника событий. Ее незаурядные литературные достоинства выдают в авторе не сурового воина, а грамотея-книжника, мастерски владевшего пером.
Он разукрашивает свой текст поэтическими цитатами, изречениями из святого письма, различными притчами. При этом автор не чужд и церковной фразеологии. Когда венгерский король Бела IV двинул свои войска на Галич, то «Посла на ны Богъ Архангела Михаила отворити хляби небесные». [682] Рассказывая об очередном столкновении Данила с венграми (статья 1232 г.), летописец заметил: «Данилови же рекшу: „Яко же писание глаголить, мьдляи на брань, страшливу душю имать“». [683] В статье 1233 г. летописец цитирует афоризм, принадлежащий якобы Гомеру. Сообщив об измене князя Изяслава, летописец воскликнул: «О лесть зла есть, якоже Омиръ пишеть: „До обличенья сладка есть, облична же зла есть, кто в ни ходить конць золъ прииметь. О зле зло есть“». [684] В статье 1229 г. летописец, рассказывая о потоплении угров в Днестре, воспользовался в качестве аналогии выражением Малалы о реке Скирт, которая сыграла злую игру с горожанами Эдесса. «Яко инде глаголять: „Скыртъ рка злу игру сыгра гражаномъ, тако и Днстръ злу игру сыгра Угромъ“». [685]
682
ПСРЛ. Т. 2. Стб. 760.
683
Там же. Стб. 767.
684
Там же. Стб. 770.
685
Там же. Стб. 761.
Приведенные примеры не исчерпывают афоризмов, метафор и цитат, почерпнутых летописцем из мировой литературы и использованных в своей повести, но и их достаточно, чтобы убедиться в незаурядной его образованности, а также в том, что историческая письменность была его основной профессией.
Тысяцкий Демян, участвовавший во всех предприятиях князя Данила, как думается, мог быть одним из информаторов летописца, сообщавшим ему не только сухие факты, но нередко и прямые речи участников драматической борьбы за Галич. Впрочем, не исключено, что в руках летописца имелись и какие-то письменные источники. Переговоры между венгерским королем и Данилом, наверное, сопровождались обменом грамотами, копии которых затем передавались в княжескую
И уж совсем нет оснований называть повесть Галицкой, а ее автора считать галичанином. Она, бесспорно, волынская и написана волынским автором. {24} Это отчетливо следует из самого содержания повести. Летописец не скрывает своих чувств и эмоций при описании действий галицких бояр. Они у него всегда «безбожные», «неверные», «льстивые», «кромольные». Наверное, эти обобщения не всегда адекватны. Часть галицких бояр в отдельные периоды симпатизировала Данилу, однако летописец концентрирует свое внимание только на боярах-отступниках. Иногда, как в случае с Молибоговичами, он сравнивает их со Святополком Окаянным, убившим братьев. В ряде мест эпитет «невернии» вообще приложен ко всем галичанам. «Королеви же посадившу сына своего Андрея в Галичи, свтомь неврныхъ Галичанъ». [686] Конечно, будь автором «Повести» галичанин, он, несомненно, ушел бы от такой откровенной антигалицкой направленности.
24
Это было бы справедливо даже и в том случае, если бы повесть написал тысяцкий Демян. Он ведь являлся волынским боярином. В. Т. Пашуто относил волынские предпочтения повести на счет владимирского редактора.
686
ПСРЛ. Т. 2. Стб. 766.
Выдает в авторе «Повести» волынянина и его особое отношение к Владимиру. Он неоднократно подчеркивает, что Данило препоручал столицу Волыни брату Васильку, чтобы тот охранял ее от неприятелей. Данило неустанно боролся за Галич, но истинным его домом летописец считал Владимир. Когда после возвращения из Венгрии Данилу не удался его поход на Галич (статья 1235 г.), он «воротися домовь», то есть во Владимир. [687] С особой гордостью он описывает впечатление, которое произвел Владимир на венгерского короля: «Оттуда король поиде ко Володимрю, дивившуся ему, рекъшу: „Яко така града не изобртохомъ ни в Нмчькыхъ странахъ, тако сущу оружьникомъ стоящимь на немь, блистахуся щити и оружници подобии солнцю“». [688]
687
Там же. Стб. 774.
688
Там же. Стб. 765.
Аналогичную мысль в свое время высказал М. С. Грушевский. Согласно ему, хотя центром рассказа является «галицкий мятеж», все же особой ознакомленности и близости к Галичине его автора не заметно. Тот тон, каким он говорит о «неверных» и «безбожных» галичанах, скорее свидетельствует о том, что жил он не в Галичине, а на Волыни или в Побужье. [689]
Думается, нет смысла гадать о том, где жил автор «Повести» после возвращения Данилом галицкого стола. По происхождению он бесспорно волынянин, что же касается места жительства, то без особого риска впасть в ошибку можно сказать, что он проживал там же, где и его сюзерен Данило Галицкий.
689
Грушевський М. С.Історія української літератури. Т. 3. С. 165.
М. С. Грушевский полагал, что похвальные выражения в адрес «печатника Кирилла», Данилового канцлера, наводят на мысль, не был ли летописец одним из писарей княжей канцелярии, помощником печатника. [690] Предположение вероятное, хотя доказать его на основании имеющихся данных чрезвычайно сложно. Не исключено, что этим летописцем мог быть и сам печатник Кирилл.
Следующая повесть Ипатьевской летописи озаглавлена «Побоище Батыево». Название ее, конечно же, условное. В действительности содержание этой части летописи значительно шире. В ней отчетливо прочитывается несколько тем: новая — о вторжении в пределы Руси монголо-татар и две старые — о борьбе Данила за восстановление своего положения в Галичине и о войнах с Польшей, Литвой и ятвягами.
690
Грушевський М.С. Історія української літератури. Т. 3. С. 165.
Собственно повесть «Побоище Батыево» не является оригинальным творчеством галицко-волынского летописца. Большая ее часть позаимствована им у северо-восточных и киевских коллег. Еще А. А. Шахматов предполагал, что основным источником повести являлся Владимирский Полихрон, созданный при дворе митрополита Максима после его переезда из Киева во Владимир на Клязьме в начале XIV в. В свою очередь, в Полихроне были объединены записи как северорусских, так и южнорусских летописей. [691]
691
Шахматов А. А.Обозрение русских летописных сводов XIV–XVI вв. М.; Л., 1938. С. 73–79, 130–131.