Русские лгуны
Шрифт:
– А я и забыла об нем совершенно, не сообразила!..
– отвечала она кротко.
Печаль слишком видна была на ее лице.
Этап находился в сарае, нанятом у одного богатого мужика.
– В этапе вам, барыня, нельзя ночевать; мы запираемся тоже...
– сказал Марье Николаевне солдат, когда они подошли к этапному дому.
– Тут, у мужичка, изба почесть подле самого сарая: попроситесь у него.
Марья Николаевна попросилась у мужика, тот ее пустил.
– Там барин один идет, дворянин, так чтобы поесть ему!
– сказала она хозяину.
– Отнесут; солдаты уж знают, говорили моей хозяйке.
Марья Николаевна, сама
– Барыня, сделайте милость, уймите вашего барина!
– Что такое?
– спросила Марья Николаевна, с беспокойством вставая.
– Помилуйте, с Танькой все балует... Она, проклятая, понесет теперь и покажет, что на здешнем этапе, - что тогда будет?
Марья Николаевна, кажется, не расслышала или не поняла последних слов солдата и пошла за ним. Там ей представилась странная сцена: сарай был освещен весьма слабо ночником. На соломе, облокотившись на деревянный обрубок, полулежал Имшин, совсем пьяный, а около него лежала, обнявши его, арестантка-баба.
Марья Николаевна прямо подошла к ней.
– Как ты смеешь, мерзавка, быть тут? Солдаты, оттащите ее!
– прибавила она повелительным голосом.
Солдаты повиновались ей и оттащили бабу в сторону.
– А ты такая же, как и я - да!
– бормотала та.
– И вы извольте спать сию же минуту, - прибавила она тем же повелительным голосом Имшину; лицо ее горело при этом, ноздри раздувались, большая артерия на шейке заметно билась.
– Сию же секунду!
– прибавила она и начала своею слабою ручкою теребить его за плечо, как бы затем, чтобы сделать ему больно.
– Поди, отвяжись! Навязалась!
– проговорил он пьяным голосом.
– Я вам навязалась, я?
– говорила Марья Николаевна - терпения ее уж больше не хватало.
– Низкий вы, подлый человек после этого!
– Я бью по роже, кто мне так говорит, - воскликнул Имшин и толкнул бедную женщину в грудь.
Марья Николаевна хоть бы бровью в эту минуту пошевелила.
– Ничего; теперь все уж кончено. Я вас больше не люблю, а презираю, проговорила она, вышла из этапа и в своей повозочке уехала обратно в город.
История моя кончена. Имшина, как рассказывали впоследствии, там уж в Сибири сами товарищи-арестанты, за его буйный характер, бросили живым в саловаренный котел. Марья же Николаевна... но я был бы сочинителем самых лживых повестей, если б сказал, что она умерла от своей несчастной любви; напротив, натура ее была гораздо лучшего закалу: она даже полюбила впоследствии другого человека, гораздо более достойного, и полюбила с тем же пылом страсти.
– Господи, что мне нравилось в этом Имшине, - решительно не знаю!.. часто восклицала она.
– Стало быть, и героиня ваша лгунья?
– заметят мне, может быть, читательницы.
Когда она любила, она не лгала, и ей честь делает, что не скрывала потом и того презрения, которое питала к тому же человеку. За будущее никто не может поручиться: смеем вас заверить, что сам пламенный Ромео покраснел бы до конца ушей своих или взбесился бы донельзя, если бы ему напомнили, буква в букву, те слова, которые он расточал своей божественной Юлии, стоя перед ее балконом, особенно если бы жестокие родители не разлучили их, а женили!
ПРИМЕЧАНИЯ
РУССКИЕ
Впервые напечатаны в "Отечественных записках" за 1865 год (NoNo 1, 2, 4, январь, февраль, апрель).
Работа над рассказами данного цикла начата в 1864 году. Первоначальный замысел "Русских лгунов" был изложен Писемским издателю "Отечественных записок" А.Краевскому в письме от 25 августа 1864 года: "...пишутся у меня очерки под названием "Русские лгуны" - выведен будет целый ряд типов вроде снобсов Теккерея. Теперь окончена мною первая серия: Невинные врали - то есть которые лгали насчет охоты, силы, близости к царской фамилии, насчет чудес, испытываемых ими во время путешествий; далее будут: Сентименталы и сентименталки, порожденные Карамзиным и Жуковским. Далее: Марлинщина. Далее: Байронисты россейские. Далее: Тонкие эстетики. Далее: Народолюбы. Далее: Герценисты и в заключение: Катковисты...
Теперь у меня написано листа на два печатных, а печатать я желал бы начать с генваря. Уведомьте пригоден вам этот труд мой или нет; если не пригоден, не стесняйтесь и пишите прямо"*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма. М.-Л. 1936, стр. 170.
На основании этого высказывания можно судить, что Писемский рассматривал "Русских лгунов" как продолжение начатой "Фанфароном" серии рассказов под общим заглавием "Наши снобсы". Об этом свидетельствует также и то, что в "Русских лгунах" (рассказы "Сентименталы" и "История о петухе") снова появляется образ кокинского исправника Ивана Семеновича Шамаева, который фигурировал и в "Фанфароне".
В задуманном цикле рассказов "Русские лгуны" писатель намеревался направить удары как против сторонников "чистого" искусства и катковистов самых крайних реакционеров того времени, - так и против революционеров сторонников Чернышевского и Герцена. 21 сентября 1864 года Писемский сообщил Краевскому о завершении первой серии "Русских лгунов": "Вместе с этим письмом я высылаю Вам 1-ю серию "Лгунов" - это пока все еще невинные врали дальнейшую программу я писал уже Вам. Всех очерков, я полагаю, хватит листов на 7 или на 8 печатных... Следующую серию я непременно надеюсь изготовить к генварю и много к февралю"*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма. М.-Л. 1936, стр. 174-175.
Однако первоначальный замысел "Русских лгунов" в процессе его осуществления скоро изменился. Уже к январю 1865 года Писемский, по-видимому, отказался от намерения выполнить полностью тот план, который он изложил в письме к Краевскому от 25 августа 1864 года. 24 января 1865 года, посылая Краевскому рассказы из второй серии "Русских лгунов", Писемский сообщал: "...ко 2 февр. или 1 мартовской (книжке.
– М.Е.) я Вам вышлю еще два рассказа; один будет называться: "Лживой красавец" (первоначальное заглавие рассказа "Красавец".
– М.Е.); опишется мужчина, у которого уже тело лжет: он прелестной наружности, но подлец душой; и второй - называемой: "Все лгут", где опишется, что все лгут, чиновники, артисты, хозяева, барышни, и никто того не замечает"*. Рассказ "Все лгут", который, как показывает уже и само его название, должен был, вероятно, иметь итоговый характер, не был написан, и предшествовавший ему "Красавец" оказался последним рассказом цикла.