Русские на Мариенплац
Шрифт:
Не говоря уже о том, что в таком хозяйстве, помимо обычных ежедневных обязанностей, случайная работа неожиданно возникала на каждом шагу. Зарядили дожди – откуда-то потекло в сарай на тюки сена. Нужно срочно перекрыть новой черепицей прохудившийся участок крыши, просушить намокшее сено… Поросята подрыли под стенкой лаз и нахально разгуливают по овечьему загону – нужно немедленно отловить это мелкое визгливое хулиганье и наглухо заделать лаз… Подгорели контакты у электромагнитного выключателя ленточного транспортера – не звать же механика. Он слупит марок полтораста за час работы! И мы со старым Петером в четыре руки разбираем
Но надо отдать должное и старикам. Они крутятся в своем «Китцингер-хофе» с утра до ночи. И как крутятся!
Единственное, в чем я не участвовал, и не участвую по сей день – это в отстреле оленей. Когда раз в десять дней Петер Китцингер вытаскивал свой «Манлихер» – неземной красоты винтовку калибра шесть-сорок пять, я просто уходил в ближайший лесок.
Потом, спустя час-полтора, я помогал ему и перетащить туши, и освежевать их, и разделать. В приготовлении колбас я тоже участвовал. Кстати сказать, с большим интересом! Тем более что у Китцингеров почти весь процесс – от замеса фарша до коптильни – был механизирован. Но стрелять… Или смотреть, как стреляют…
Наверное, я слишком много настрелялся там, в Афгане, слишком много раз видел, как живое в одно мгновение становится мертвым. Спасибо. С меня хватит.
Как-то на своем «фольксе» на полчаса заскочил Руди – привез огромный пакет с продуктами – мою азилянтскую пайку за две недели. А там и картофель, и рис, и макароны, и пакеты с соком и молоком, и овощи, и мясо, и консервы, и сахар, и фрукты!.. Мы же в вонхайме два раза в неделю получали бесплатные продукты, вот он и собрал несколько моих порций в одну и приволок нам все это в «Китцингер-хоф».
Выпили мы по стаканчику вина, по чашечке кофе, и Руди снова укатил в Мюнхен, предварительно о чем-то пошептавшись с Петером.
На следующий день Наташа отобрала у меня аусвайс, они с Петером заполнили какие-то анкеты, приоделись, Петер сел за руль своего голубого «форда» и они уехали на полдня.
Вернулись поздно. За рулем сидела уже Наташа, так как Петер был изрядно поддавший, что-то восторженно вопил, матерился и требовал немедленной выпивки.
Оказалось, что им удалось невероятное – они меня «замельдовали». Так в Германии называется прописка. От немецкого – «Anmeldung». А с беженцами вроде меня это делать категорически запрещено! Но…
– У нас все можно сделать! – орал Петер. – Главное в нашей жизни – витамин «Б»!!!
– Витамин «Б» – это «Beziehung», – попыталась объяснить мне Наташа. – Priwatkontakten… Связи! Einflussreiche Beziehungen haben – это очень хорошо, но слишком много водки и пива…
– По-нашему, это – «блат», – сказал я. – У нас тоже – по знакомству, со связями, по блату – все можно сделать. Но я никогда не думал, что у вас тоже это есть.
– Люди – повсюду люди… – сказала Наташа. – С тебя, Эдди, vierundzwanzig Mark. Вот квитунг.
– Хорошо, – сказал я. – Сейчас принесу.
Я пошел к себе в сарай, развинтил ножку своего реквизитного столика-чемодана, вытащил заначенные три тысячи долларов и пересчитал деньги в кошельке. После всех дел – такси, сигареты, ужин с балалаечником и фокусником, там – пиво, здесь – сосиска, метро –
Отсчитал я двадцать четыре марки для Наташи за прописку, взял три тысячи долларов и пошел к Китцингерам.
– Вот двадцать четыре марки за анмельдунг, – говорю. – А вот три тысячи долларов, которые я привез из Москвы. Спрячьте их, пожалуйста, у себя. Мне они пока не нужны, а у вас они будут целее.
Петер увидел доллары и даже протрезвел. И говорит на российско-матерно-немецко-баварском:
– Мать-перемать!.. Когда я жил в Москве – там можно было все купить только за рубли! А на доллары никто бы и не посмотрел!..
– А сейчас, – говорю, – наоборот. Никто на рубли смотреть не хочет, а на доллары – что угодно.
Наташа аккуратно пересчитывает мои доллары, перетягивает их тоненьким резиновым колечком, укладывает в конверт и говорит:
– Найн, Эдди. Деньги не должны лежать дома. Деньги должны работать. Завтра я отвезу их в наш банк и положу на твой Festgeld. Три тысячи долларов – это шесть тысяч марок…
Тогда был роскошный курс – две марки за доллар!
– И они будут приносить тебе семь процентов… – Наташа берет калькулятор и быстро щелкает кнопками. – А семь процентов – это тридцать пять марок в месяц на Girokonto. Ты сможешь брать их, когда захочешь. Понял?
Честно говоря, тогда я ни черта не понял. Сообразил только, что хуже не будет.
– Унд нох… – говорит Наташа. – Мы с Петером решили, что теперь ты будешь с нами работать только до обеда. До двенадцати… Потом отдыхать и ехать на Мариенплац. Ты – артист. Люди должны тебя видеть. И за это платить тебе деньги.
– Это – Наташа! – хохочет Петер. – Она в деньгах понимает больше, чем министр финансов!.. Настоящая баварская женщина, мать-перемать!..
– Возьмешь велосипед Петера и будешь ездить к станции С-банн, – говорит Наташа, не обращая внимания на пьяные выкрики Петера. – Через лес всего полкилометра. Оставляешь велосипед, и на метро прямо до Мариенплац. Обратно – так же: метро, велосипед, и ты дома. Когда заработаешь – купишь себе Gebrauchtwagen. Старую, хорошую машину. Это недорого. О'кей?
Так я и стал делать.
Только один раз смотался в Мюнхен рано утром, дотолковался в «Бауреферате», чтобы они мне выписывали вечерние лицензии на неделю вперед. Еле-еле втолковал им, что живу за городом и с утра очень занят.
Теперь я работал на Мариенплац с трех часов дня до десяти вечера. Выматывался, как жучка! Но зато до трехсот марок стал домой привозить. А один раз мне даже почти триста пятьдесят накидали!..
Можно, можно было уже неплохую машину купить… Добавить из тех, что лежали в банке, и тысячи за три марок можно было найти приличный автомобильчик. Но чем больше я шатался по автомарктам и разным стоянкам подержанных автомобилей, тем чаще приходил к мысли, что нужно купить, действительно, хороший автомобиль. Пусть не новый, но сильный, крепкий, вместительный. И с небольшим пробегом – не больше пятидесяти тысяч километров. При их дорогах и при их обслуживании – это как по нашим российским колдобинам десять. Не больше! А такой гебраухтваген стоил уже тысяч двенадцать. Зато я бы к нему под капот года три не заглядывал.