Русские на Мариенплац
Шрифт:
– Не знаю, – честно ответил я.
– Но хоть что-то стабилизировалось?!
– Понятия не имею.
– А как долго продлится такая неопределенность?
– Ну, откуда же мне знать?..
– Но вы все это время, с конца августа, были в Москве?
– Конечно.
– И так ничего и не поняли, что будет дальше?! – искренне удивился он.
– Я и не старался понять.
Глава и режиссер переглянулись и уставились на меня, как на слабоумного. Потом глава рассмеялся:
– Если бы я не читал ваши книги и не видел ваши фильмы, я подумал бы, что
– Одно другому не мешает, – сказал я. – Во всяком случае, у нас. А у вас?
– Не знаю… – смутился глава студии. – Не думаю.
– Вот видите, и вы чего-то не знаете в своей стране… Но я вас успокою – даже если бы с вами сейчас за этим столом сидел настоящий и многоопытный агент КГБ, которому было бы разрешено отвечать на все ваши вопросы о сегодняшнем положении в России, вряд ли он смог бы ответить вам более толково, чем я. И, пожалуйста, Виктор, постарайся перевести ему это как можно точнее.
Глава киностудии выслушал Виктора и натянуто улыбнулся мне:
– Что-нибудь еще выпьете?
– Да, – сказал я. – «Пейсаховки». Это такая еврейская водка.
– Не думаю, что во французском ресторане есть еврейская водка. Может быть, что-нибудь другое? – глядя в сторону, сказал глава студии.
Несмотря на то, что я был изрядно пьян, я вдруг отчетливо увидел, как он пожалел о том, что вторично вызвал меня в Мюнхен. Но мне было уже на это абсолютно наплевать!
– Хорошо, – сказал я. – Пусть это будет любая водка. Но только – «доппель»! Уж очень мне нравятся ваши «доппели». Они такие симпатичные, маленькие…
По случаю неожиданного возникновения живого, реального Джеффри Келли, негласно считавшегося Наташей Китцингер и обширным семейством Зергельхуберов фигурой чисто мифической, вечером в «Китцингер-хофе» собралась большая компания.
С бутылкой виски и огромным, еще горячим, яблочным пирогом – апфельштруделем, с женой и двумя детьми приехал из Мюнхена Руди Китцингер…
С двумя метровыми копчеными угрями и полупудовым лососем собственного засола, с женой Сузи и младшей дочерью восемнадцатилетней Лори – сестрой Клауса, со своих озерно-рыбных плантаций, на старом, большом и мощном «мерседесе» прикатил пятидесятилетний Уве Зергельхубер…
Кряжистый, с иссеченными руками, изуродованными рыбацкой каторгой, дочерна загоревший герр Зергельхубер сгорал от обиды и любопытства. Уж очень ему хотелось понять, почему эта беременная иностраночка предпочла какого-то, наверняка, нищего американского лейтенанта его сыну. А следовательно, всему тому, чем сегодня владел сам Уве!.. В бескорыстную любовь Уве Зергельхубер, как человек практичный, не верил даже на один пфенниг.
Когда уже все сидели за садовым столом под огромным ореховым деревом, приехал и сам Клаус. Приехал в форме, на желто-зеленом полицейском «БМВ».
Поставил машину недалеко от стола, водительскую дверцу оставил распахнутой и включил радиостанцию на постоянный прием.
Фрау
– Клаус! Ты расходуешь аккумуляторную батарею. Ты сам говорил, что при неработающем моторе…
– Так нужно, мама, – ответил ей Клаус. – Меня могут вызвать в любую минуту. Пусть рация работает. А вдруг она заговорит?..
Через час рация заговорила.
Она заговорила тогда, когда Руди Китцингер и Клаус Зергельхубер на вполне сносном английском языке болтали с Джеффом Келли уже настолько по-приятельски, что, казалось, все трое были выпускниками одного детского сада…
…когда Лори многообещающе и откровенно строила глазки Нартаю и капризно упрашивала его сходить с ней посмотреть на маленьких оленят. И Нартай испуганно шептал Эдику, что эта Лори достает его уже второй месяц…
…а Эдик, помогая Наташе сменить грязную посуду на чистую, тихо, на ухо советовал Нартаю пойти и незамедлительно трахнуть эту Лори, где угодно – может быть, даже в загоне для оленей, если Лори не представляет себе для этого другого места…
Полицейская рация ожила именно тогда, когда бедной Кате чуть худо не стало от обилия советов по поведению женщины в последний месяц беременности и дальнейшему уходу за новорожденным, которыми наперебой атаковали ее Сузи Зергельхубер и жена Руди Китцингера…
…а хмельной, раскрасневшийся Петер, сыпля русскими матюгами направо и налево, в сотый раз рассказывал мрачному и еще обиженному Уве Зергельхуберу, о своей жизни в московском плену…
Рация включилась в тот момент, когда младшему двухлетнему сыну Руди срочно потребовалось на горшок, а старший – четырехлетний, вытащил из свинарника трехнедельного поросенка и теперь с визгом гонялся за ним по всему «Китцингер-хофу»…
– Внимание! Внимание!!! – вдруг громко сказала полицейская рация. – Срочно вызываю на связь седьмого, десятого и двадцать первого! Седьмой, десятый и двадцать первый – на связь!..
Джефф как раз в это время пытался объяснить Руди и Клаусу, почему его начальство сначала не разрешало ему жениться на Кате, а потом, за то, что Джефф так хорошо провел командировку в Россию, разрешило жениться, но с небольшим понижением в должности.
– Прости, Джефф!.. – Клаус выскочил из-за стола, метнулся к машине, схватил микрофон: – Седьмой на связи! Седьмой на связи!..
Быстро глянул на женщин, на детей, сел в машину и захлопнул дверцу.
Над «Китцингер-хофом» повисла тревожная тишина. Все взоры были устремлены на сидящего в машине Клауса. Было видно, как он напряженно слушает рацию, что-то коротко отвечает в микрофон и снова слушает.
Поросенок изловчился, шмыгнул мимо растопыренных рук старшего сына Руда и юркнул в спасительный свинарник.
Клаус бросил микрофон на сиденье, выскочил из машины и открыл багажник.
– Тебя вызывают, Клаус? – крикнул Уве Зергельхубер.