Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Шрифт:
Над нашей головой с ревом прошла тройка японских бомбардировщиков, под плоскостями которых вспыхивали огоньки. Это срабатывали пиропатроны, которые раскрывали замки бомбодержателей, отягощенных полутонными «подарками». Хорошо представляя, что сейчас начнется, мы залегли за невысокими земляными насыпями, перегораживающими рисовые чеки и сразу нас тряхнуло. Первое звено японцев положило полутонные бомбы по аэродрому. Землю качало, вода в рисовых чеках плескалась, грозя выйти из берегов. Мы лежали голова к голове с Костей Коккинаки, который бормотал что-то. Сразу же прошло и второе звено бомбардировщиков, и с разворота бросило бомбы по аэродрому. На этот раз не повезло крестьянам села Бешеи, расположенного поблизости, где мирным жителям селиться, конечно же, не рекомендуется. Но куда же было деваться китайскому крестьянину? Полутонные японские бомбы приобрели немалую динамическую силу и, пролетев аэродром, ударили по селу, сразу полыхнувшему огромными клубами пламени и дыма в сопровождении протяжных многоголосых воплей людей. Фанзы вспыхивали как спички. Сразу же погибло 45 китайских крестьян, многие были ранены или обожжены.
Японцам было довольно легко скоординировать всю эту операцию, при помощи отлично работающей радиосвязи. И если бы они бомбили как немцы с пикирования, то наша правительственная командировка здесь бы и закончилась. Но японцы бомбили с горизонтального полета. Хорошо помню, что когда я вскочил на ноги, как потом имитировал меня Костя Коккинаки, весь в грязи, с зажатым в руке пучком рисовой соломы и громко закричал: «Вот шакалы!», то наш аэродром представлял из себя ужасное зрелище — не верилось, что уцелел хотя бы один самолет. На летном поле бушевало пламя, а над ним зависла все более густеющая шапка черного дыма. Мы поднялись с земли и, стряхивая грязь с одежды, побрели смотреть японские достижения. Сначала увидели глубокие воронки, в которых уже накапливалась подпочвенная вода, и кучи всюду разбросанного грунта, вырванного бомбами, потом японские «шутихи», разбрасывавшие термические шарики. Одна бомба ушла глубоко и взорвалась, образовав там пустоту и выгнув над этим местом грунт. Из адского отверстия еще валил вонючий дым и слышалось какое-то клокотание.
Китайские солдаты, не имевшие права уходить с аэродрома во время бомбежки, несли своих пятерых погибших товарищей, которых осколки японских бомб буквально разорвали на куски. А наши самолеты, стоявшие на краю летного поля, чудом остались целыми и невредимыми, лишь слегка побитыми глыбами земли и камнями. Камень, величиной с футбольный мяч, насквозь пробил две правые плоскости моей этажерки. Но это было дело поправимое и сущий пустяк по сравнению с тем, что могло и должно было случиться. Все-таки ночная бомбежка, это, во многом, работа наугад и рациональные немцы предпочитали бомбить днем. Когда мы вернулись в нашу фанзу-клуб, то долго не могли уснуть, потрясенные увиденным и пережитым. Акции японцев резко подскочили в наших глазах.
А наутро к нам прикатил полковник Джан. К его ремню была прикреплена эмалированная литровая фляга. Он заглядывал нам в глаза не без тревоги, и все интересовался впечатлением от бомбежки. Полковник нас подбадривал, рассказывая, что ему приходилось переживать и не такие бомбежки в Шанхае, Пекине и Ханькоу, а вот, как видите, жив и здоров. А потом Джан предложил самое разумное, что можно было сделать в этой ситуации, и что мы совершенно напрасно считаем своим национальным изобретением — выпить по маленькой. Тем более, что литровая фляга на поясе полковника, оказалась наполненной коньяком «Мартель», весьма полезным изобретением французских виноделов. Полковник налил нам и себе граммов по пятьдесят коньяка и, совсем не по-славянски, завинтив флягу, повесил ее на пояс. Мы «тяпнули» понемножку и облизнулись. Но хотя продолжения и не последовало, наш боевой дух значительно поднялся и мы начали отзываться о японцах с элементами задиристости. А полковник Джан был сурово наказан судьбой за нарушение славянских обычаев гостеприимства — пить до упора. В яичницу, которую ему подали в столовой, упало две склещившиеся мухи. Он удивленно посмотрел на них раскосыми глазами и приказал убрать блюдо. Мы не могли удержаться от улыбки, которая переросла в хохот, когда и в следующую порцию, поданную полковнику, или в эту же самую, только уже без прежних мух, шлепнулась новая пара насекомых, увлекшаяся любовными играми. Сам полковник был весьма удивлен этой приметой и стал не без подозрения поглядывать в нашу сторону. Он вызвал боя-официанта и начальника клуба и отругал их за обилие мух в столовой. Скоро в зал высыпала толпа китайцев с мухобойками в руках и началась настоящая охота. Полковник, которому так и не удалось закусить и, очевидно, наказанный судьбой за жадность — не налил пилотам по второй, гордо удалился.
Жизнь начала проистекать следующим образом: японцы по ночам налетали на Чунцин и его окрестности, бомбили наши аэродромы, а мы, пытаясь им помешать, гонялись за ними. Но разница в возможностях техники была так велика, что дай Бог самим остаться живыми. Однако, низкая эффективность нашей работы, конечно же, не устраивала ни китайцев, не наших военных советников.
Из всех трех эскадрилий современные самолеты И-16, были только в невезучей эскадрилье из Воронежа, которую после описанного мною столкновения над рекой Хуанхе и гибели комэска, возглавил осетин, капитан Дайбциев — хороший, компанейский парень. Они базировались с нами на Бешеи и, продолжая неудачную традицию, разбили еще два самолета при взлетах и посадках. У них оставалось всего шесть-семь машин. Но и их мы решили использовать с умом. Наш план состоял в следующем: «Чижики» барражируют по секторам и мешают японцам, а И-16 эскадрильи Дайбциева будут перехватывать их на подходе к цели и стараться поразить — скорость И-16 позволяла довольно долго гнаться за бомбардировщиками и вести по ним огонь.
Так мы и сделали. Во время ближайшего налета эскадрилья Дайбциева ушла на вольную охоту. Увлекшись погоней за японцами, эскадрилья рассыпалась в воздухе и возвращалась на аэродром поодиночке. Вернулись все кроме Дайбциева. Мы принялись мигать
Для нашей группы наступили невеселые времена. Казалось, смерть Дайбциева стала началом целой цепочки несчастий. Правда, эти несчастья провоцировались действиями руководства на месте, которым нужно было рапортовать выше о нашей доблестной деятельности, да о результатах работы лучшей в мире, как уверяла наша пропаганда, советской авиации.
Вроде бы гибель Дайбциева должна была навести всех на мысль о необходимости детального и длительного изучения театра военных действий нашими летчиками. Но, как рассказывали мне в аппарате главного военного советника, Чан-Кай-Ши, закупившему в Советском Союзе большую партию дальних бомбардировщиков, хотелось поскорее проучить японцев и продемонстрировать им мощь Китая, который теперь имеет машины, способные летать чуть ли не до самой Японии. Пришла очередь и наших бомбардировщиков. Было решено нанести удар по японским аэродромам, откуда их авиация проявляла все большую активность, несмотря на наш возрастающий отпор. После периода напряженной подготовки, китайские бомбардировщики советского производства «ДБ-ЗФ» в количестве двадцати самолетов приготовились нанести восьмого августа 1939 года удар по японским аэродромам в городах Юнчен и Ханькоу.
На первом базировались истребители, а на втором бомбардировщики, налетавшие на наши аэродромы. Должен сказать, что при полете на такие большие расстояния, более тысячи километров, да еще в первый раз, следовало бы послать сначала небольшое количество бомбардировщиков. Ведь если японские пилоты, прилетавшие к нам, летали в небе Китая не первый год, то наши еще не успели толком изучить театр боевых действий. Конечно, делали, что могли, старательно заправляли самолеты горючим и загружали бомбами, разыгрывали разные ситуации по дрянным, китайским картам. И все-таки, полет такого большого количества бомбардировщиков сразу, над мало изученной территорией, находящейся в руках врага, был штукой чрезвычайно опасной.
Но поначалу нашим бомбардировщикам, как нередко случается с неопытными людьми, впервые севшими играть в карты, везло. Так вот, восьмого августа 1939 года, когда в Европе все больше сгущались военные тучи, Гитлер предъявлял польскому правительству один ультиматум за другим, два десятка наших бомбардировщиков, ночью, чтобы бомбить на рассвете, взяли курс на японские аэродромы, до которых было 1200 километров или пять часов лета. Первый бомбовой удар совершенно ошеломил японцев, не ожидавших чего-либо подобного. На аэродроме в Ханькоу наши бомбы, по донесениям китайской разведки, уничтожили и сильно повредили до пятидесяти самолетов противника, да плюс к этому они угодили в столовую, где завтракал летно-технический состав. Китайцы докладывали, что было убито до сорока японцев и много ранено. Наши бомбардировщики благополучно возвратились на свою базу, пробыв в воздухе более тринадцати часов без посадки. Конечно, удар наших коллег, базировавшихся на аэродроме Монино под Москвой, нас сильно ободрил. Да и мы почувствовали его практические результаты. После «работы» Кулишенко японцы две недели не появлялись над нашими аэродромами.
Китайские газеты громко трубили победу, возвещая о грандиозном успехе их авиации. Назывались совершенно фантастические цифры потерь японцев. Судя по китайским газетам, Японские острова вот-вот должны были подвергнуться мощным ударам китайских бомбардировщиков, которые, впрочем, были китайскими лишь относительно. И, действительно, как рассказывали мне коллеги из бомбардировочной авиации, этот вопрос изучался, и даже отрабатывался. Помню, на нашем аэродроме приземлялись и дозаправлялись три самолета ДБ-ЗФ, которые разошлись по разным направлениям: один в район Тайваня, другой Шанхая, а третий в сторону Японии. Как рассказывали мне люди, бывшие в тех полетах, нашим бомбардировщикам действительно удалось добиться выдающихся результатов. До Японии и Тайваня оставалось всего — ничего. Все эти смешанные, советско-китайские экипажи благополучно вернулись на свои базы, вновь дозаправившись на нашем аэродроме Бешеи, после чего взяли курс на Ченду.