Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Шрифт:
Степа Супрун погиб в июле 1941 года, на Смоленщине, где и начинал свою летную карьеру. Перед войной, он, как летчик-испытатель, дал путевку в жизнь самолету истребителю МИГ-3, деревянной машине с мощным мотором М-34, знаменитым тем, что работал в комплекте с воздушным компрессором, создававшим дополнительный поддув воздуха в цилиндры, усиливая мощность. Этот истребитель имел коварный характер. На высоте свыше пяти тысяч метров он вел себя прекрасно, демонстрируя хорошие результаты. На нем была установлена мощная пушка и крупнокалиберный пулемет. Воевать на таком самолете с японцами, любившими вертикальные маневры в бою, было очень удобно. Но немцы, в начале войны, неожиданно для наших, приняли горизонтальную манеру боя и летали чаще всего на высоте от двадцати пяти до двух с половиной тысяч метров. А именно на этой высоте МИГ-3 начинал напоминать неповоротливое бревно. Понятно, что в первые же дни войны «Мессера» принялись безжалостно поджигать этот наш истребитель, которого уже выпустили три серии — каждая по сто самолетов. Тактические просчеты тогда не признавались — искали виновных. После войны, летчики из полка, вооруженного МИГ-3, в течение трех дней уничтоженного немцами, рассказывали мне, что прослышав об этом разгроме, Сталин
Сразу скажу читателям, которые обвинят меня в хаотичном построении данных мемуаров, что фолкнеровский поток сознания — это мой творческий метод. Или будем так считать — в мое оправдание. Во всяком случае, всякий кому надоест, всегда может отложить эти писания в сторону. А я, по своей воле путешествуя во времени и пространстве, возвращаюсь в первое августа 1939 года, где я, двадцатидевятилетний комиссар, выхожу из ворот советского посольства в Чунцине к ожидавшему меня «Форду-8», выделенному начальником китайского клуба, который в целях конспирации занимался всеми проблемами: размещением, питанием, снабжением прибывших советских летчиков, и которого можно было назвать культпросветработником только с большой и явной натяжкой.
«Форд» зашустрил по улицам Чунцина, над которыми висели транспаранты на красной материи с лозунгами на китайском и русском языках — последнее: «Никогда, никогда мы не простим японским агрессорам злодеяний, жертвами которых за три бомбардировки нашего города 1-го, 3-го и 30 мая 1939 года стали тридцать тысяч ни в чем не повинных китайцев». С мистером Шемо, шофером «Форда», мы проехались по сожженным кварталам. В воздухе еще стоял стойкий дух гари и смрадный запах трупов, аварийные команды еще разбирали завалы, доставая нередко уже скелеты. Впечатление было тягостным и ужасающим. Сердце тревожно сжималось. Чунцинцы верили, что с нашим прилетом их защитят. Сможем ли мы, на наших «Чижиках»?
Еще до моего визита к послу, наш аэродром посетил японский самолет-разведчик. На высоте примерно четырех тысяч метров, черный моноплан минут пятнадцать кружился над аэродромом и городом, судя по всему, ведя аэрофотосъемку. В воздух поднялись два наших самолета, пилотируемых Кузьминым, хорошим серьезным летчиком, и моим приятелем, Яшей Морозом. Ребята на наших «этажерках» крутились, ввинчивая в высоту неба спираль, на которую у них должно было уйти около четверти часа. Японец хладнокровно кружился над ними, как ястреб над воробьями, а потом совершенно спокойно лег курсом на восток, дал газу и без всякого напряжения оторвался от наших «Чижиков». На следующий день прилетевший разведчик принялся кружиться только над Чунцином, в районе его западной части, где сооружались военные заводы, оснащенные американским оборудованием. Мы с командиром Гришей Воробьевым решили показать личному составу эскадрильи доблесть красного офицерства, вдохновляемого партией, и парой пошли на перехват разведчика. Сначала решили схитрить: ушли в сторону от аэродрома и города, поднявшись против течения реки Янцзы и набрали высоту 4300 метров. Потом, хорошо разогнав машины, попытались приблизиться к японцу. Однако, недаром говорят, что раскосые глаза видят лучше. Примерно за полкилометра японец нас заметил, повернул самолет на восток и, в свою очередь, врубив форсаж, стал уходить с набором высоты. Разрыв все увеличивался, и минут через пять самолет японца превратился в точку, едва заметную на горизонте. По моим оценкам японский самолет делал километров четыреста в час, а наши до трехсот. С нашей техникой нам все стало ясно. Правда, ради объективности, скажем, что И-15 «БИС» была уже тогда и в Красной Армии явно устаревшей моделью. И-16 развивал скорость до 400 километров.
Когда вечером в ночь с пятого на шестое августа разведка сообщила, что на аэродроме в китайском городе Ханькоу, оккупированном японцами, идет подвеска бомб к бомбардировщикам, это обычно бывает подготовкой к ночному налету, сердца застучали, наши тела корежило. Расстояние от Ханькоу до Чунцина примерно тысяча сто километров или три часа полета для японских бомбардировщиков, развивавших скорость до 450 километров в час. И потому мы держали ушки на макушке. Китайцы передавали сообщения, что в Ханькоу поднялись в воздух четыре девятки бомбардировщиков и взяли курс на запад, в сторону Чунцина. Должен сказать, что мне было легче, ответственность за людей, убежденность, что именно мне предстоит показать пример, отвлекали от мыслей о личной судьбе. Отсиживаться на земле, осуществляя морально-политическое руководство, не выходя из землянки, как любил на Малой земле, судя по его мемуарам, легендарный комиссар и маршал Леонид Ильич Брежнев, я не собирался. Да и не прижилось бы это в авиации, где человек, боящийся летать в бой, обязательно подвергается презрению, независимо от должности, и летный паек не лезет ему в горло. Ребята маялись, а я, как мог, пытался их развеселить. Примерно в полночь подали команду «Тимбо»: завыла сирена, которую дублировали голосом по радиорепродукторам, без конца произнося слово «Тимбо». На грузовике
Воздушная оборона Чунцина строилась следующим образом: уже за сотни километров от города, как круги от брошенного в воду камня, расходились посты наблюдения ПВО, которые всегда заранее предупреждали нас, в каком именно секторе появились японские бомбардировщики, идущие на Чунцин. Километров за сто до цели мы садились в свои самолеты и, не на танцы ведь собирались, пристегивали парашюты. Иногда запускали двигатели и прогревали их на малом газу. Как только становилось ясным, что бомбардировщики идут именно на временную столицу Китая, в воздух стартовала восьмерка наших истребителей, каждая пара из которых занимала свою зону барражирования или прикрытия, на высоте 4000 метров над городом. Мы повисали в китайском небе километрах в десяти от Чунцина в ожидании противника. Ближе к городу начиналась зона ответственности зенитчиков, в которую, правда, даже мы залетали без всякой опаски. Японцы могли не опасаться и четвертой истребительной эскадрильи, кроме наших трех, китайской, пилоты которой вели жизнь вольных охотников: поднимались в воздух, когда хотели, и по желанию атаковали противника. Правда, желание это у них возникало весьма редко.
Зато на самолетах И-15 БИС китайской эскадрильи стояли американские радиостанции — приемник и передатчик, благодаря которым китайские пилоты свободно общались с землей и точно наводились на цель. Нам же приходилось довольствоваться допотопными методами: оценивать ситуацию на глазок, подавать сигналы мимикой — благо кабина была полностью открыта и прикрывалась впереди лишь небольшим козырьком из плексигласа, расшифровывать сигналы подаваемые с земли при помощи всякой «наглядной агитации». Например, ночью направление полета японских бомбардировщиков нам указывали миганием прожекторов, а в случае, если японцы своими пятисоткилограммовыми бомбами поковыряли взлетно-посадочную полосу, то на ней выкладывали большой крест из фонарей или две параллельных линии, указывавших, с какой стороны аэродрома можно садиться. Нам было известно, что у китайцев есть в запасе свободные радиостанции американского производства, которые работали очень хорошо, без всяких помех, но сколько мы не просили установить такую радиостанцию хотя бы на самолете командира или начальника штаба, китайцы вежливо отказывались. Попрошу читателя не удивляться. Да, в Китае, власти которого категорически возражали против посылки комиссаров вместе с эскадрильями волонтеров, я, выполняя комиссарские обязанности, считался начальником штаба эскадрильи, что по-китайски звучит: «Мистер Чемодан». Эти слова, конечно, приводили наших летчиков в полный восторг и давали повод для шуток, наверное, сравнимых только с реакцией китайцев, когда наши ребята произносили слова «Иван Иванович», что по-китайски означает «двадцать две тысячи». А настоящим начальником штаба, который приносил мне бумаги на подпись, был Яков Лаврентьевич Мороз. Он вел всю учетную и отчетную документацию и журнал боевых действий эскадрильи. Я только подписывал бумаги.
Китайцы — древний народ, были явно себе на уме. Они, впрочем, совершенно справедливо считали, что нам платят, и потому совсем не обязательно должны посвящать нас в секреты военной техники, купленной ими за немалые деньги у американцев, которые, думаю, продавая технику, поставили строгое условие — держать ее в секрете. Нас очень интересовала осветительная свеча длиной метр с четвертью, которая устанавливалась на треногу и, будучи зажженной при помощи рефлектора, закрепленного на треноге, давала пламя величиной с футбольный мяч, освещавшее аэродром не хуже прожектора, и имевшая интересное свойство — не слепила глаза при посадке. Чем больше мы видели все эти диковинки западной техники, тем больше убеждались, насколько отстала наша страна в техническом развитии за время потрясавших ее общественных катаклизмов. Чего стоил, например, американский пулемет системы «Кольт», имевший калибр почти в два раза больше, чем наши ПВ-1, переделанные из обычных «станкачей» калибром 7.2 миллиметра. Китайцы, воспользовавшись тем, что наши самолеты перешли в их собственность, установили на месте одного из четырех ПВ-1 американский «Кольт». О его работе в бою я еще расскажу. Люди воевали технической мыслью, а наши нажимали на лозунги и человеческую массу. И еще брались поучать всех в мире и всем помогать.
Чтобы покончить с этой темой, скажу только, что перед отъездом из Москвы нас строго настрого проинструктировали: все технические новинки, по возможности, покупать или даже воровать и передавать в советское посольство. Так нам удалось передать туда переключатель, позволявший свободно регулировать питание мотора из разных баков — одним щелчком можно было перейти на подпитку мотора горючим из подвесного бака. После того, как Михаил Бубнов был вынужден покинуть самолет, и тот разбился в горах, о чем я еще расскажу, наши техники потихоньку сняли пулемет «Кольт» с разбитого самолета и часть боеприпасов к нему: зажигательные, бронебойные трассирующие и фугасные пули калибром 12.6 миллиметра. Техники притащили мне пулемет в брезенте, а я, аккуратно уложив его в чемодан, отвез в посольство, военному атташе. Когда мы вернулись в Союз, то такой пулемет уже был на вооружении, почти полная копия «Кольта» называлась БС — боевой самолетный.
Я, пожалуй, даже слишком подробно описал обстановку, в которой мы принимали первый бой в китайском небе. Теперь вернемся на аэродром, где освещаемые яркой китайской луной, мы стартовали парами в свои зоны барражирования. Я, согласно боевому расписанию, занимал южный сектор над самой рекой Янцзы. На высоте 4000 метров мы зависли над рекой в паре с Василием Ремневым, который был весьма бестолковым ведомым и постоянно терял меня из виду, в связи с чем я вскоре заменил его на Ивана Зубарева, с которым заканчивал Качинскую школу, хорошего, высокоорганизованного летчика.