Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Шрифт:
Наша армия была подвержена гигантомании первых пятилеток: огромные бомбардировщики ТБ-3, которые немцы сожгли в первые дни войны (мне пришлось летать на подобном неповоротливом страшилище, которое еле-еле продвигалось против ветра), тяжеленные танки KB, равных у немцев не было, большинство которых, не прикрытые авиацией и зенитной артиллерией, были сожжены немецкими пикировщиками, расстреляны артиллерией или просто брошены в болотистых поймах рек Западной Украины. В районе Шепетовки в первые дни войны остались без горючего два наших танковых корпуса, примерно полтысячи машин. Немцы обошли и окружили это гигантское стадо беспомощных броневых мастодонтов и взяли их буквально голой рукой. А у нас под Киевом каждый танк был на вес золота, пехоте приходилось атаковать бронетанковые части врага.
Должен отметить особенности театра боевых действий на Западной Украине. Уж не знаю, чем это объяснить, но еще ни одной армии в истории не удавалось здесь удачно обороняться, зато все наступления обычно заканчивались успехом. Видимо, сам театр военных действий устроен так, что наступавшие захватывают более выгодные позиции и инициативу. А наши стратеги бездумно вытолкнули со старой, хорошо укрепленной границы на этот скользкий
Вот таким был расклад сил — не обещавший ничего хорошего даже при нашей многочисленности. Именно в это время к нам в эскадрилью приехал член Военного Совета киевского направления Юго-Западного фронта — секретарь ЦК Компартии Украины Бурмистренко. Среднего роста брюнет, лет пятидесяти, был в френче черного цвета из тонкой шерсти, какие тогда назывались «сталинками», без знаков различия. Должен сказать, что эти однообразные френчи очень соответствовали этим серым людям, мямлившим что-то одинаковое по всем поводам — на свое мнение имел право лишь человек, по имени которого назывался данный френч. Бурмистренко порасспрашивал о делах в нашей эскадрилье: куда летаем и что видим, какие цели атакуем? Мы рассказали. Он покачал головой. Порученец, стоявший рядом, записывал все подряд. Мы пожаловались, что на полях пропадает огромное количество овощей, а нас кормят по зимней норме, и каша уже не лезет в рот летчикам. Бурмистренко помотал головой — порученец записал. Толку с этого не было никакого. В боевых делах мы от Бурмистренко помощи не ждали, но вот со снабжением овощами, от которых во многом зависело настроение летчиков, нуждавшихся в витаминах, например, морковь обостряет зрение, он мог бы помочь. Впрочем, нам два раза привезли по ящичку мороженой клубники. Да чему удивляться, если в мирное время под Саратовым, в благодатных приволжских местах, летчиков все норовили кормить той же кашей и они, летающие на реактивных самолетах, чуть не бунт устроили. Снабженцы и повара были при казарменном социализме неприкасаемой кастой, приближенной к высшему руководству и пользующейся его благорасположением, с презрением смотрящей на всех, кто пониже прикормленных ими хозяев. Они были одними из хозяев жизни и норовили облегчить ее, сунув что-нибудь всем прочим по принципу: дали — жуй. Нередко первые лица бывали просто игрушками в их руках: холуи руководили холуями. В обществе всеобщего холуйства табель о рангах порой менялась местами.
Бурмистренко заехал в нашу эскадрилью по дороге на Окуниновский плацдарм — это зловещее наименование скоро стало хорошо известно всем защитникам Киева. Дело в том, что к середине июля немцам удалось переправить часть своих войск на совершенно незащищенный левый берег Днепра. Произошло это следующим образом: непосредственно к Киеву вышли 20 немецких дивизий, а одна из механизированных групп пошла севернее, по лесным дорогам через Радомысль, Иванково, прекрасно ориентируясь на местности. Вскоре эта группа, беспрепятственно продвигающаяся среди всеобщего хаоса, выскочила к Днепру в районе деревянного моста у села Окуниново, что на левом берегу. Этот добротно построенный мост, почти никем не охраняемый, «забыли» уничтожить наши отступавшие войска, под командованием известного героя проигранных сражений, вызывавшего самоуверенными заявлениями большое уважение Сталина, генерала Еременко. Видимо, обедал с водкой у Семы Буденного. Немцы, проскочившие по мосту на левый берег Днепра, захватили даже Остер. Наши опомнившиеся руководящие обалдуи принялись снимать дивизии с обороны Киева и бросать их для ликвидации прорвавшегося противника, который, того и гляди, мог превратить полуокружение Киева в полное окружение. Скорее всего, так бы и вышло, но у немцев просто не хватило сил, они слишком далеко продвинулись и чересчур растянули свои порядки. Наши контратакующие дивизии отбили Остер и сумели уменьшить плацдарм, удерживаемый противником, до размеров 10 на 10 километров. Но на этом кусочке немцы мгновенно вгрызлись в землю, отрыли несколько линий траншей, поставили металлические колпаки, врыли в землю танки, раскинули проволочные заграждения — все это за одну ночь. В день визита Бурмистренко в нашу эскадрилью мимо аэродрома весь день тарахтели трехтонки, подвозящие нашу пехоту к Окуниновскому плацдарму. Весь следующий день шло сражение, но атаковать укрепленные позиции одной пехотой — дело безнадежное, артиллерию и танки, выдвинутые к границе, наши болваны уже потеряли и теперь пытались проломить укрепления врага живой силой.
Здесь хочу сказать теплые слова о танкистах. Нам с воздуха было хорошо видно, как при малейшей возможности эти отважные ребята, в основном вчерашние трактористы, атаковали врага. Им приходилось очень туго — действовали практически в одиночку, наша пехота еще не научилась взаимодействовать с танками, авиационного прикрытия не было, а артиллерия не умела сопровождать танковые атаки огнем. Но танкисты действовали смело, компенсируя дерзостью многие наши непорядки. Сумей мы правильно использовать наши танковые войска, история войны выглядела бы совсем по другому.
Словом, Окуниновский плацдарм превратился в зловещий дамоклов меч, нависший над защитниками Киева с тыла. Наши 43-й и 2-й авиационно-истребительные полки потеряли здесь, за время обороны Киева, 11 самолетов. Погибли и летчики.
20 июля 1941 года наша эскадрилья получила боевой приказ нанести штурмовой удар с воздуха по автоколонне противника на шоссейной дороге к югу от Василькова в районе Старых Кодаков. На штурмовку немецкой механизированной колонны эскадрилью повел командир. Действительно, в районе Старых Кодаков двигалась длинная колонна войск противника, одних только автомашин, загруженных ящиками с боеприпасами, укутанных брезентом, было около тридцати. Брезент всегда был верным признаком перевозки боеприпасов. Командир подал команду группе перестроиться в правый пеленг
В этом штурмовом налете был тяжело ранен Виктор Губичев. Зажигательная пуля попала в живот по касательной справа налево, пробила брюшину и зажгла обмундирование, от чего Виктор получил тяжелый ожог верхней части живота. Пока он тянул на свой аэродром, обмундирование на нем дымилось. Губичев в этом бою сражался геройски, поразил огнем своих ракет две автомашины с боеприпасами. С тяжелейшим ранением он сумел дотянуть на свой аэродром и посадить самолет.
Виктора сразу же увезли в госпиталь и больше мы ничего о нем не слышали. Знаю только, что его жена, медицинский работник, родом из Василькова, перед самой войной они жили два месяца, сразу после свадьбы, вместе с нами в коммунальной квартире, узнав о ранении мужа, все бросила и из эвакуации поехала разыскивать его в госпиталях. Думаю, что это был единственный шанс Виктора выжить. Был он смелый парень родом из-под Москвы.
21 июля 1941 года самолеты противника начали кружиться над Броварами, где разместился штаб Юго-Западного фронта, которым командовал Маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный. «Ю-88», а также и «лаптежник» «Ю-87», вроде бы от нечего делать, появлялись над небольшим городком, делали круг и уходили восвояси, видимо, поработав фотопулеметами. Наши штабисты забеспокоились — советское начальство всегда обладало повышенным чутьем к ущербу для собственной задницы. Мы получили боевую задачу: эскадрилья должна была непрерывно держать в воздухе восемь самолетов, оснащенных ракетными снарядами для прикрытия Броваров и его окрестностей. Воздушное дежурство устанавливалось с рассвета до наступления темноты. Высота полета от 2 до 3 тысяч метров. Собственно, мы прикрывали отделы штаба, разбросанные по всему городу и связанные телефоном, а сам штаб Буденного и его командный пункт, как мы выяснили позже, находился в близлежащем лесу, в отлично оборудованных, со стенами, обшитыми фанерой, землянках и укрытиях. Понятно, что такая вахта, дорого обошлась нашей эскадрилье, возможности которой она явно превосходила. Для обеспечения этого дежурства нужно было иметь по крайней мере пару полков истребителей. Двое суток мы вылетали до пяти раз на день, окончательно измотавшись физически, израсходовав огромное количество горюче-смазочных материалов и подсадив моторесурс наших машин. В конце концов, когда стало ясно, что еще неделя такого дежурства, и наши самолеты вообще не смогут подняться в воздух, нам было разрешено вылетать «по зрячему». Наземная телефонная и радиосвязь по-прежнему работали отвратительно, и о подходе противника нас никто не предупреждал. Пока увидишь немецкий бомбардировщик, пока запустишь мотор и взлетишь, пока наберешь высоту, то немец уже отбомбится и уходит, показывая лишь хвост. Вот чем обернулось отсутствие в нашей армии надежной связи, которую не заменишь никаким геройством. Мы могли встречать противника лишь на встречных курсах, иначе он просто, как говорят летчики, «желал нам долго летать».
26 июля 1941 года «Юнкерс-88», пролетавший над Броварами на высоте двух тысяч метров, был обстрелян нашей крупнокалиберной артиллерией, прикрывавшей аэродром. Такого нахальства высокомерный тевтон потерпеть не мог. «Ганс» сделал левый разворот и, бросив машину в крутое пикирование, сыпанул на нашу зенитную батарею шесть бомб по 100 килограммов каждая. Две из них упали на стоянку наших самолетов, засыпав их песком, а три около радиостанции, которая обеспечивала связь с нашим полком, который стоял в Савинцах. Зенитная батарея, стоявшая между аэродромом и Броварами, не пострадала. Зато со стороны нашей радиостанции к нам в эскадрилью прибежал молодой солдат-радист К. Г. Хавыло, бывший в сильнейшем испуге. Он дрожал и что-то лепетал. Мы с трудом его успокоили. Не так легко впервые оказаться под огнем. Уже в 1980 году я встречался в Киеве с К. Г. Хавыло, который работал на Киевской Кинофабрике и разыскал меня после одного из моих выступлений по телевидению.
После этой бомбежки нам стало ясно, что если немец и не обнаружил нашу стоянку, расположенную в лесу, то сделает это в ближайшее время. На войне очень важно упредить противника, разгадав его намерения. Тот не солдат, кто не пытается проникнуть в намерения неприятеля, поставить себя на его место. И потому мы рассредоточили свои самолеты по опушкам броварского леса.
27 июля 1941 года «Ю-88» прошел над нашим броварским аэродромом на высоте три тысячи метров как раз в момент взлета всей нашей эскадрильи на боевое задание — штурмовку танковой колонны противника на Житомирском шоссе западнее реки Ирпень. Было ясно, что «Фриц» нас засек. Теперь жди гостей. Они объявились на следующий день в семь часов утра — 27 «Ю-87» одномоторных «лаптежников» с решетками под крыльями для крутого пикирования. Это на вид очень неуклюжий и устаревший самолет был весьма эффективен во время бомбежек, и его остерегались как наши наземные войска, так и летчики. На наш аэродром посыпались авиабомбы, десятикилограммовые осколочные и зажигательные — термитные с ротативными оболочками. Ротативная бомба была сделана из фанеры и по форме полностью повторяла тяжелую авиабомбу: длиной до 3-х метров и сантиметров 90 в диаметре. Ее корпус был стянут слабенькими обручами, а сзади вместо стабилизатора приспособлен гнутый пропеллер для вращения бомбы в полете. В оболочке ротативной бомбы помещалось более сотни мелких бомб: осколочных, весом по 2–2,5 килограммов, или зажигательных. В мгновение ока наш броварский аэродром превратился в огненное поле, среди которого свистели осколки. Зажигательные бомбы подпрыгивали, как будто на дьявольском фейерверке. Конечно, если бы наши самолеты оставались на своем обычном месте, то наша эскадрилья просто перестала бы существовать. Я еще раз убеждался, что немцы, как противник, были гораздо сильнее и изощреннее японцев. Их оружие более совершенно и лучше отработано для применения в боевой обстановке.