Русские писатели XVII века
Шрифт:
Нетрудно представить себе, какую ненависть вызывал крутой лопатищинский поп, который мог и прибить, и на цень посадить. Теперь он действовал еще смелее, ощущая поддержку из Москвы.
Правда, у ревнителей благочестия не все шло гладко. Они ожидали от церковного собора 1649 года введения единогласия. Но их даже не пригласили на собор. Один Вонифатьев явился на заседание и в присутствии царя и патриарха обрушился на епископов с бранными словами. Однако «волки и губители», как назвал епископов Стефан, не собирались отпугивать прихожан единогласием от церкви, а следовательно, лишаться доходов. Они потребовали предать Вонифатьева суду, но царь этого не сделал…
В
Одну за другой их стали занимать сторонники ревнителей благочестия.
В 1648 году Никон сел в Новгороде митрополитом.
В 1651 году Симеон становится архиепископом сибирским и тобольским, бывший игумен Макарьевского монастыря Корнилий — митрополитом казанским, друг Неронова и Аввакума Александр — епископом вятским.
Встают у кормила церкви и другие нижегородские знакомцы Аввакума. Павел, епископ коломенский и каширский. Иларион, архиепископ рязанский. Иларион, митрополит суздальский…
Собор 1651 года по записке царя постановил ввести единогласие. И впредь будут удивляться иностранцы. «Усердие москвичей в посещении церквей велико, царь и царица ведут внутри своего дворца более совершенный образ жизни, чем святые: все время в посте и молитве… Мы вошли в церковь после того, как часы пробили три, а вышли только в девятом часу… Мы выходили не иначе, как разбитые ногами и с болью в спине, словно нас распинали», — записывал дьякон Павел Алеппский, сын антиохийского патриарха Макария.
Некогда послов князя Владимира пленила красота храмов и стройность византийской церковной службы. Ревнители благочестия во главе с царем добились еще большей стройности и великолепия, ввели растяжное наречное пение, а уж об украшении церквей в стране, где многие крестьянские избы были произведениями искусства, и говорить не приходится.
«Знай, — писал тот же Павел Алеппский, — что иконописцы в этом городе не имеют себе подобных на лице земли по своему искусству, по тонкости кисти и навыку в мастерстве…»
Казалось, всюду преуспевали ревнители — даже в своих намерениях сократить пьянство на Руси. Указ 1647 года ограничил продажу вина и предписал закрывать по праздникам кабаки. Никон ратовал за государственную монополию и у себя в новгородской епархии запретил продажу водки во время масленицы и поста. В Костроме друг Неронова протопоп Даниил вообще добился закрытия кабаков. Протопоп Логгин в Муроме, Ярмил в Ярославле, священник Лазарь в Романове-Борисоглебске — все они яростно проводили в жизнь начертания москвичей, читали прихожанам книги, вербовали сторонников. Но недовольных было больше. Горожане откровенно выражали свою ненависть, а воеводы делали вид, что не видят назревавших бунтов.
Строптивый характер Аввакума раздражал начальников. Некий Евфимей Стефанович приехал со своими людьми к его двору, «стрелял из луков и из пищалей с приступом».
На другой день обидчика скрутила какая-то хворь, Прибежали от него звать Аввакума:
— Батюшко государь! Евфимей Стефанович при кончине и кричит неудобно. Бьет себя и охает, а сам говорит: «Дайте мне батька Аввакума! За него бог меня наказует!»
У Аввакума душа в пятки ушла. Думал, обманывают его, выманить хотят. Либо задушат, как митрополита московского Филиппа, либо зарежут, как зарезал царь Ирод отца Иоанна Предтечи — пророка Захарию…
Поехал все-таки. На дворе Неонила, жена начальника, встречает.
— Поди-тко, государь наш батюшко, поди-тко, свет наш кормилец!
«Чудно! — удивлялся Аввакум. — Давеча был <…>
Неонила ввела его в горницу. Евфимей Стефанович сполз с перины и бух в ноги Аввакуму. Тот уже совсем овладел собой и грозно вопросил:
— Хочешь ли впредь цел быть?
— Ей, честный отче!
Евфимей Стефанович не мог даже встать с полу. Аввакум поднял его на руки, как ребенка, уложил в постель, исповедал и помазал маслом. Он не раз уже пользовал так больных, и некоторые выздоравливали. Вскоре начальник поправился, и Аввакум еще больше уверовал в целительную силу помазания лампадным маслом, как верили в целительную силу возложения рук средневековые французские короли.
Но тех, кому досадил Аввакум, становилось все больше, и они изгнали его из Лопатищ окончательно. Ему было уже за тридцать, когда он «вдругорядь сволокся к Москве».
На сей раз Аввакум получил в столице поддержку не только моральную. Своего усердного сторонника ревнители благочестия ввели в дворцовый круг. Он был обласкан царем, получил доступ в женскую половину дворца, где восхищал царицу Марию Ильиничну и ее боярынь своим богатырским видом, пугал горящим взором и натуралистическими рассказами о своих страданиях. Пользуясь все возраставшим авторитетом, он пристраивал младших братьев — кого попом в дворцовую церковь, кого псаломщиком. Сами бояре поглядывали на него уже с опаской — вхож к царю, мало ли чего натоворит. Шереметевы, ежедневно бывавшие «в сенях» перед царскими палатами в ожидании выхода государя, поспешили помириться, «прощались» с Аввакумом. Жена Василия Петровича даже стала потом духовной дочерью Аввакумова брата, попа Благовещенского собора Герасима.
Вскоре Алексей Михайлович повелел поставить Аввакума протопопом в Юрьевец-Повольской. Протопоп — это высший сан, которого мог достигнуть «белый поп». Аввакум очень гордился — ведь и царский духовник Стефан был протопопом. В Юрьевец он выехал со всеми своими чадами и домочадцами — человек двадцать семьи и слуг кормилось теперь Аввакумовой службой.
Юрьевец, родина Ермака, был построен князем Юрием Всеволодовичем у слияния Унжи с Волгой еще в XIII веке. Ныне большая часть города лежит ниже уровня Горьковского моря, волны которого бьются о громадную дамбу, вознесшуюся над домами. Валы и рвы старой крепости на Георгиевской горе поражают своими циклопическими размерами, но и во времена Аввакума они уже были всего лишь исторической достопримечательностью. Новая крепость — деревянный острог — стояла на Предтеченской горе. Меж крепостей, на Пятницкой горе — стрелецкая слобода в сорок пять дворов. Внизу, на посаде — дворы воеводы, земского старосты, дьяков, судей, тюремного начальника и палача Никитки Сидорова. Тут же соборная Входоиеруеалимская деревянная церковь. Один из юрьевецких протопопов жаловался, что «тюремное место… близко церкви, и от тюрьмы дух бывает и всякая нечистота течет», и просил перенести застенок.
В Юрьевце было еще тринадцать церквей, подначальных протопопу, два женских и четыре мужских монастыря с сотней монахов и монахинь, 57 лавок, 16 кузниц, 13 рыночных полков… Юрьевчане ежегодно давали «в обиход» царя и патриарха 21 осетра, 50 белорыбиц, 70 больших стерлядей, которые отправлялись в столицу живыми в «прорезных» стругах по Оке и Москве… Горожане торговали хлебом, мясом, крашениной, железом, щепетильным товаром… И всякий в этом большом городе — и попы, и их прихожане — был обложен разными податями, за исправное внесение которых в казну патриарха приходилось отвечать и протопопу, потому что город входил в патриаршую область.