Русские писатели XVII века
Шрифт:
Собрал не собрал — до этого никому нет никакого дела. Должен — плати. Нет денег — пожалуй на правеж. Привяжут несостоятельного должника к столбу и бьют палками по икрам каждое утро, пока не выколотят следуемых денег или не отпишут имущества на того, кому задолжал.
А какое было тогда имущество у Аввакума? Ни кола ни двора. Вот и взяли его патриаршие люди на правеж, били по ногам, мучили «недели с три по вся дни без милости, от первого часа до девятого». Спасибо, дал откуп Стефан Вонифатьев, а то были у Аввакума «всяк день… полны голенища крови».
Наказанье батогами на Руси не считали бесчестьем.
Ни на день не забывал Никон своих давних разговоров с патриархом Паисием. А тут в декабре приехал в Москву посол Богдана Хмельницкого войсковой судья Самойла Богданович с челобитьем к царю, чтобы принял тот Запорожское войско под свою высокую руку. На шаг ближе стала мечта Никона о вселенском патриаршестве, о великой- православной империи. Константинопольский патриарх Афанасий Пантеллярий призывал царя и Никона двинуть рати на Царьград и вернуть православию храм святой Софии…
Было от чего закружиться голове, даже такой крепкой, как у Никона. Он верил в несокрушимость русского государства и увлекал мечтами молодого царя. И не под этим ли влиянием всегда осторожный Алексей Михайлович через несколько лет сделал заявление, ставшее широкоизвестным в православных краях. Христосуясь с греческими купцами, оказавшимися на пасху в Москве, он спросил, желают ли они, чтобы Россия освободила их от турок.
— Как может быть иначе, как нам не желать этого! — ответили греки.
И тогда, обратившись к боярам, царь сказал:
— Мое сердце сокрушается о порабощении этих бедных людей, которые стонут в руках врагов нашей веры… Со времени моего отца и предшественников его к нам не переставали приходить постоянно с жалобой на угнетение поработителей патриархи, епископы, монахи и простые бедняки, из которых ни один не приходил иначе как только преследуемый суровой печалью и убегая от своих господ… Я порешил в своем уме — если богу будет угодно, я принесу в жертву свои войска и казну, пролью кровь свою до последней капли, но постараюсь освободить их…
Уже зрели и планы выхода Московского царства к Балтийскому морю…
И, принимая желаемое за действительное, Никон сокрушался по поводу нескладицы в обрядах. Во всех православных странах одно и то же, только в Москве не так. Значит, здесь ошибки, и здесь их надо исправлять. Вот и Епифаний Славинецкий говорит, что в Киеве все по греческому чину. Славинецкий перевел для Никона деяния константинопольского собора 1593 года, на котором восточные патриархи согласились на создание патриаршества в Москве при условии, если русская церковь будет соблюдать все догматы православия. Как же Москва сможет руководить всеми, если будет настаивать на ошибках? И Никон принимает почти единоличное решение провести реформу.
Этим он сразу превратил протопопов — ревнителей благочестия — в своих врагов. Они верили в непогрешимость русских книг и русских обрядов. Они не верили лукавым греческим иерархам, потерявшим всякое достоинство под турецкой
Никон затребовал из монастырей и церквей старые богослужебные тексты — 2700 служебников, уставов, псалтырей, евангелий и других книг — для сличения с книгами, бывшими в ходу. Изучение старых славянских и греческих книг подсказало бы Никону, что большая часть расхождений с современными греческими книгами не была виной русских переписчиков и печатников. Но такой титанический труд остался лишь благим намерением. Для сверки были взяты современные греческие книги венецианского издания конца XVI и начала XVII века. Начинает печататься новое издание псалтыри со значительными изменениями.
Это был по тем временам шаг невероятно смелый. В десятках тысяч церквей миллионы прихожан сотни лет слышали слова молитв, привычных, с детства заученных на память. И вдруг эти слова, порядок слов и традиционный ритуал меняются! Психика с трудом приспосабливается к подобным переменам. Добавление или выпадение некоторых слов в молитве воспринималось как нечто очень досадное и тревожное, как фальшивая нота в знакомом напеве.
В помощь Славинецкому, подготавливавшему исправление русских богослужебных книг, Никон вызвал из Соловок Арсения Грека. Сосланный за ренегатство в северную обитель, Арсений и там остался верен себе. Он так усердно молился и крестился двумя перстами, так нахваливал местные обряды, так часто говорил монахам: «Воистину, братья, у нас, греков, и половины веры нет», что приезжавший в Соловки Никон услышал о нем самый благожелательный отзыв. Гибкая совесть Арсения Грека позволила ему мгновенно переключиться на хаяние тех же обрядов, и он занял видное положение при патриархе. Появление его в Москве подлило масла в огонь.
Когда Никон (еще митрополит) вошел в темницу к Арсению, ловкач поклонился и елейным голосом попросил:
— Святый патриарх российский, благослови!
Легенда об этом пророчестве, «волшебном и еретическом», послужившая будто бы причиной возвышения лукавого выкреста, еще долго распространялась врагами Никона.
Изменения в псалтыри вызвали недовольство ученых справщиков Печатного двора Ивана Наседки, старца Савватия и Силы Григорьева, близких по взглядам к кружку Вонифатьева и Неронова. В ноябре их увольняют, и к важному на Руси делу надзора за печатанием книг приходят ставленники Никона.
Никон явно недооценивал своих бывших друзей. Неоднократно битые, но несдавшиеся, упрямые, красноречивые, обладавшие незаурядными способностями и сильной волей, они оказались достойными противниками. Если бы они затеяли придворную интригу, если бы они боролись только за личную власть и влияние, то Никон, пользовавшийся безоговорочной поддержкой царя, легко разметал бы их, и этот мелкий дворцовый эпизод едва бы остался в истории. Но они, начав с дворца, увлекли своей борьбой всех — аристократов, попов, иноков и грамотных крестьян, раздули пламя, которое горело еще очень долго и после того, как никого из зачинателей распри не осталось в живых.